Литературная хроника столетней давности. О молодых, талантливых литераторах Петрограда.
Скажи, о муза, имена
И назови начало рода.
Е. Полонская. Серапионовская ода
В 2021 году литературная Россия отметит сто лет с момента образования петроградского литературного объединения «Серапионовы братья». А может, не отметит. За век много воды утекло. Память с трудом выдаёт имена собственные.
Лев Лунц. Николай Никитин. Илья Груздев. Михаил Слонимский. Всеволод Ива́нов. Владимир Познер. Елизавета Полонская. Николай Тихонов. Николай Радищев (под этой фамилией скрыл свою принадлежность к громкому имени Корнея Чуковского его сын, написавший в мае 1921 года поэму «Голод» — о том, как паровоз с двадцатью вагонами муки был ограблен в лесу). Вениамин Зильбер (в 1922 году выйдет его рассказ «Хроника города Лейпцига за 18… год». Фамилия у автора, правда, будет уже другая — Каверин). Виктор Шкловский. Константин Федин. Михаил Зощенко. Эти имена уже врезались в память, так что вынимать их оттуда становится легче…
«Серапионовы братья». И всё же я уверен, что их обязательно вспомнят — вспомнят поимённо.
«Здравствуй, брат! Писать очень трудно»
Это были молодые, начинающие, но из начинающих, пожалуй, самые талантливые литераторы — прозаики, поэты, критики, публицисты, драматурги, литературоведы — тогдашнего Петрограда. Посещавшие литературную студию при Доме искусств. Студию вели Н. С. Гумилёв, К. И. Чуковский, Е. И. Замятин, Б. М. Эйхенбаум.
Тогда — в феврале 1921 года — было понятно, что возникает новое литературное объединение. Дружеские связи, а главное — общие взгляды на художественный процесс, определили существование группы. Собираться — для того, чтобы читать написанное и обсуждать прочитанное, — стали раз в неделю. Встречи породили аналогию со сборником новелл Э. Т. А. Гофмана «Серапионовы братья».
По сюжету, «Серапионово братство» — литературный клуб, члены которого регулярно собираются, чтобы поделиться друг с другом занимательными историями. Первая история посвящена пустыннику Серапиону — отшельнику, уверовавшему в собственные вымыслы. И тем самым ставшему для членов клуба символом идеального художника — воплотителя своих замыслов. Эстетическая форма существования отшельника Серапиона, а в сущности, творческая мастерская самого Гофмана стали главными мотивами объединения петроградских писателей.
Поэт, мемуарист Елизавета Полонская, единственная «сестра» из «братства», так вспоминала рождение группы: «Кто-то принёс книгу Гофмана (имеется в виду его роман “Серапионовы братья” — П. П.) и положил на стол, кто-то вспомнил, что в этой книге молодые люди читали друг другу рассказы, и по этому внешнему признаку мы назвались “Серапионовы братья”»[1] .
Они не имели манифеста, подразумевавшегося тогдашней литературной традицией (помните манифест русских футуристов 1912 года, вошедший в историю под названием «Пощёчина общественному вкусу» — «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности»[2] ). За весь период существования группы (официально — с 1921 по 1929 годы) ни в своих статьях, ни в своих выступлениях они не сформулировали внятную программу своего литературного объединения. Может быть, потому, что «Серапионовы братья» были выше этого?
Впоследствии Михаил Слонимский рассуждал: «Объединяла нас родившая эпоха, отчаянная любовь к литературе, стремление, ломая инерцию дореволюционной беллетристики, выразить в словах всё испытанное и виденное в годы войн и революции»[3] . А ещё — «романтическая идея дружбы»[4] . Та же Е. Г. Полонская вспоминала, что первой их заповедью было «говорить и писать правду»[5] .
Много лет позже, в 2009 году, финский исследователь Бен Хеллман обнаружит в одном из архивов города Хельсинки папку с материалами самого первого сборника «Серапионов» — альманаха «1921», отправленного в финское издательство и, как считалось впоследствии, навсегда утраченного. Подготовленный к печати, сборник в силу вмешавшихся экономических и политических обстоятельств так из неё и не вышел. Изучая историю находки, Б. Хеллман писал о «Серапионах»: «Искренность была обязанностью. <…> Творческая работа должна быть автономной и писатель свободным от всяких общественно-политических требований. Формальным вопросам литературного творчества [“Серапионы”] придавали большое значение. По легенде, “Серапионы” приветствовали друг друга словами “Здравствуй, брат! Писать очень трудно”»[6] .
Так всё-таки — легенда или быль?
Как бы там ни было, но в письме к Максиму Горькому старший из «Серапионов», Константин Федин, писал о своих товарищах: «Все прошли какую-то неписаную науку, и науку эту можно выразить так: “Писать очень трудно”»[7] . Горький восхитился фразой и в ответном письме назвал её «превосходным и мудрым лозунгом»[8] . Так возникла новая творческая формула.
Впоследствии «Серапионы» будут её часто поминать в мемуарах, а Вениамин Каверин и вовсе назовёт этой фразой одну из лучших своих книг. В ней он так вспоминает первый вечер в кругу «Серапионов», во время которого разгорелся спор о русской литературе и её судьбе: «Это был спор, не похожий на споры молодых московских поэтов, в которых было что-то случайное, менявшееся от месяца к месяцу. Здесь (я это почувствовал сразу) спор шёл об основном — о столбовой дороге нашей литературы. Не знаю, можно ли сравнить его со спором между “западниками” и “славянофилами”, но в настойчивом стремлении убедить противника, хотя бы это стоило самой жизни, было что-то очень серьёзное, быть может, уходящее к истокам этого классического спора »[9] .
Покровителем «Серапионов», видевшим в них надежду зарождающейся советской литературы, был Максим Горький. Вот как описывает отношения Горького и «Серапионовых братьев» Е. И. Замятин: «На моих глазах возникла и выросла дружба Горького с группой молодых петербургских писателей, носившей название “Серапионовых братьев”… Горькому удалось организовать род литературного университета… Когда из слушателей этого университета вышло несколько талантливых писателей, Горький чувствовал себя, как счастливый отец, он возился с ними, как наседка с цыплятами. Очень трогательные отношения с ними сохранились у Горького и позже, когда “цыплята” выросли и стали чуть что не классиками новой советской прозы » [10] .
Интересный факт: Горький «выбил» для своих «цыплят» пайки в петроградском Доме учёных. Надо понимать, что в те годы означала эта материальная поддержка в лице «буревестника русской революции» — в городе, где революция породила не только свободу, но и голод, и бедность, и пресловутую «мать порядка», надо было уметь выживать. Но было что-то выше этих земных порядков — то, что волновало и влекло молодых петроградских писателей.
Строилось новое государство — с новыми формами существования, мышления, взаимоотношений. С новой идеологией. И искусство в широком смысле, включающее в себя и литературу, и публицистику с журналисткой (вставшую, как, в сущности, любая на тот момент форма искусства, подчиняемого властью, на путь «коллективной пропаганды, агитации и организации»), подвергалось серьёзной переоценке. Переработке. Переустройству.
«Пере…» — образ жизни страны в тот период.
В этой ситуации «Серапионовы братья» пытались не просто быть вне идеологии и государственного строя — они пытались остаться свободными художниками и людьми («пуще всего боялись потерять независимость, чтобы не оказалось вдруг “Общество Серапионовых братьев при Наркомпросе”»[11] ).
Всё это — в условиях торжествующей анархии всеобщего социального устройства в отдельно взятом государстве. Всё это — в условиях каждодневно усиливающейся, давящей со всех сторон всеобщей несвободы — мысли, сло́ва, поступка. В ответ на строительство нового мира в новой стране «Серапионовы братья» строили свой мир — мир, где не было зависти, лжи, упрёков. Эта идея — идея дружбы и общности — из их рассказов, пьес, статей, стихов переносилась в жизнь. В этой формуле — «Здравствуй, брат! Писать очень трудно» — для «Серапионов» ключевым словом было отнюдь не «трудно».
То, что процесс творчества — мучительный труд, известно было во все времена. Знали эту истину и «Серапионы» — знали и принимали как должное (творческий долг перед собой, перед читателем, перед временем). Ключевыми для «Серапионов» в этой формуле были слова «брат» и «писать».
«Брат» — это ближний, родной по крови.
«Писать» — одна из форм существования художника в окружающем его мире.
«В приветствии “Здравствуй, брат!..” слово «брат» несло как бы двойную нагрузку — не просто по заимствованию у Э. Т. А. Гофмана, но по составу крови, по стремлению к совершенству, к славе, по страстному поиску себя и своего, только своего пути в литературе» [12] , — писала Н. Д. Старосельская.
Показательны отношения «Серапионов» и Горького, в которых литературные принципы, взгляды и вкусы оставались на втором плане. Первостепенным был человек. Это отмечал и Е. И. Замятин: «Чрезвычайно любопытно, что вся эта группа писателей в литературном отношении была “левее” Горького, она искала новой формы — и искала её никак не в реализме Горького. Тем показательнее их отношение к Горькому: это была любовь именно к человеку» [13] .
«Серапионовы братья» создавали в новой системе культурных ценностей новую «культуру письма», основы которой бережно переняли у своих учителей — Замятина, Чуковского, Гумилёва…
«Почему мы Серапионовы братья»
Е. Г. Полонская вспоминала: «Честность по отношению к тому, что мы [“Серапионы”] писали, была чем-то вроде обета, связывавшего нас … в нашем отношении к литературе было что-то общее с верой и сознанием долга» [14] .
Объединённые идеями литературного «братства», «сотворчества», «Серапионы», однако, не имели при этом своей внятной литературной программы. Общественность, воспитываемая лозунгами и трибунами, такого «аполитизма» не понимала. И вдруг в августе 1922 года в № 3 петроградского литературно-общественного журнала «Литературные записки» выходит статья прозаика и публициста Льва Лунца «Почему мы Серапионовы братья».
Неожиданным образом нашлось в этой статье место и идейным установкам «Серапионов» (ни до, ни после в их «печатной» жизни ничего подобного больше не будет). А потому общественность, наконец, дождалась, воскликнув:
— Манифест от «Серапионов»!
Лунц, правда, не ставил перед своим материалом программную задачу. И не собирался от имени группы выступать с манифестом. Это был отчасти ответ поэту Сергею Городецкому, критику «Серапионов», который «требовал побольше идеологической сознательности, открытого проявления своих позиций »[15] . В «Жизни искусства» (1922, № 13) вышел «Ответ Серапионовых братьев Сергею Городецкому», в котором они подчёркивали автономность художника, необходимое наличие свободы искусства. В коллективном интервью «Серапионов», вышедшем в «Литературных записках» (1922, № 3), вместе с выступлением Лунца участники группы рассказывали о себе — о своих взглядах, ценностях и творческих устремлениях.
Получилось иначе — в историю отечественной литературы и журналистики статья Льва Лунца вошла как одно из самых известных публицистических выступлений «Серапионов». Она вдруг сформулировала не только их взгляд на современный литературный процесс, но и прояснила их творческую позицию — так или иначе, постепенно вписавшуюся в этот процесс. Чистовая рукопись статьи содержала ряд острых мест, которые были опущены при первой публикации. Полный вариант впервые был опубликован в 4-м номере «Вопросов литературы» за 1995 год.
Публицистическая страстность, эмоциональность, экспрессия Льва Лунца, вера в силу собственного слова придали его статье особое значение, исключительность:
«Мы назвались Серапионовыми Братьями, потому что не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману.
У каждого из нас своё лицо и свои литературные вкусы… “У каждого свой барабан”[16] — сказал Никитин на первом нашем собрании.
<…>
А споров так много. Шесть Серапионовых Братьев тоже не школа и не направление. <…> Мы верим в реальность своих вымышленных героев и вымышленных событий. <…> Какой самый захудалый, самый низколобый публицист не писал о живой литературе, о реальности произведений искусства?
<…>
Почти все наши братья как раз бытовики. Но они знают, что и другое возможно. Произведение может отражать эпоху, но может и не отражать, от этого оно хуже не станет. <…> Мы требуем одного: произведение должно быть органичным, реальным, жить своей особой жизнью»[17] .
«С в о е й о с о б о й ж и з н ь ю, — повторяет, выделяя, Лунц. — Не быть копией с натуры, а жить наравне с природой ».
В финале статьи Лунц поднимает самую острую проблему — самоопределение в политическом пространстве: «С кем же вы, Серапионовы Братья? С коммунистами или против коммунистов? За революцию или против революции…».
И даёт лаконичный ответ: «Мы с пустынником Серапионом ».
Далее Лунц разъясняет, что это не значит отсутствие у его друзей идеологических и политических убеждений. «Серапионам» важна естественность и честность творчества («чтоб голос не был фальшив »), отсутствие утилитаризма и прикладных функций литературы, деления по социальным признакам.
Последнее слово автора обращено к друзьям. Традиционно называя их «братьями» и делая акцент на этом обращении (не советское сакральное «товарищи», не «друзья», но именно «братья»), Лунц говорит о том, что́ их всех объединяет независимо от идейных убеждений, принципов и методов в творчестве — это братская любовь, которую «не докажешь и не объяснишь ». «Каждый из нас дорог другому, как писатель и как человек. В великое время, в великом городе мы нашли друг друга… как находят друг друга братья. Кровь моя говорила мне: “Вот твой брат!” И кровь твоя говорила тебе: “Вот твой брат!” И нет той силы в мире, которая разрушит единство крови, разорвёт союз родных братьев »[18] .
Русская, да и мировая литература знает мало примеров такого уважительного и тёплого отношения коллег по творческому цеху, где нередко проявление зависти, эгоизма, подлости.
Примечания
[1] Полонская Е. Г. Города и встречи. Книга воспоминаний / Е. Г. Полонская. — М.: Новое Литературное Обозрение, 2008. — С. 371.
[2] См.: Русский футуризм: Стихи. Статьи. Воспоминания / Сост. В. Н. Терёхина, А. П. Зименков. — СПб.: ООО, «Полиграф», 2009. — С. 11 — 13, 65.
[3] Слонимский М. Л. Завтра: Проза, воспоминания / М. Л. Слонимский. — Л.: Советский писатель, 1987. — С. 373.
[4] См.: Фрезинский Б. Я. Судьбы серапионов. Портреты и сюжеты / Б. Я. Фрезинский. — СПб.: Академический проект, 2003. — С. 506.
[5] Полонская Е. Г. Города и встречи. — С. 373.
[6] Хеллман Б. Предисловие / Б. Хеллман // Серапионовы братья. 1921 : Альманах. — СПб.: Лимбус Пресс, 2013. — С. 8.
[7] Цит. по: Старосельская Н. «Здравствуй, брат! Писать очень трудно…» [Электронный ресурс] / Н. Старосельская // Историк.рф : официальный сайт журнала «Историк».
[8] Там же.
[9] Каверин В. А. «Здравствуй, брат. Писать очень трудно…» : Портреты, письма о литературе, воспоминания / В. А. Каверин. — М.: Советский писатель, 1965. — С. 192.
[10] Замятин Е. И. М. Горький / Е. И. Замятин // Собрание сочинений : в 5 т. / Е. И. Замятин. — М.: Русская книга, 2004. — Т. 3. — С. 69.
[11] Слонимский М. Воспоминания / М. Слонимский // Новый журнал. — 1966. — № 82. — С. 137.
[12] Старосельская Н. «Здравствуй, брат! Писать очень трудно…».
[13] Замятин Е. И. М. Горький // Собрание сочинений : в 5 т. — Т. 3. — С. 69.
[14] Полонская Е. Г. Города и встречи. — С. 373.
[15] Хеллман Б. Предисловие // Серапионовы братья. 1921: Альманах. — С. 25.
[16] «Возьми барабан и не бойся!» — писал, помнится, Г. Гейне в переводе А. Плещеева. Писал о смысле искусства. Строчки эти, предполагаю, были хорошо известны «Серапионам» (и тогда цитата Никитина в публикации Лунца обретает дополнительные смысловые краски).
[17] Лунц Л. «Обезьяны идут!» : Собрание произведений / Л. Лунц. — СПб.: ООО «ИНАПРЕСС», 2003. — С. 331 — 333.
[18] Там же. — С. 334.
[19] Чуковский К. И. Дневник (1901 — 1929) / К. И. Чуковский // Дневник : в 2 т. / К. И. Чуковский. — М.: Советский писатель, 1991. — Т. 1. — С. 174 — 175.
Павел Пономарёв
Продолжение следует...