Претенциозное, громкое название – культурно-экологическая акция «Возрождение». Ни крупицы самоиронии. Канкан перестройки в сопровождении архиерейского хора. Иллюзии и самообманы, надежды и прозрения. 1990 год, октябрь.
Теплоход «Константин Симонов» отходит от причала Северного речного вокзала в Химках. Пассажиры – актёры и литераторы, режиссёры и учёные, журналисты и священники. Недавно вернувшаяся из эмиграции издатель религиозно-философского журнала «Беседа» Татьяна Горичева. Прошедший мордовский и пермский лагеря писатель Леонид Бородин. Священник из Нерехты отец Андрей Воронин. Актёр Вацлав Дворжецкий. Искусствовед Олег Генисаретский. Монархисты и кинематографисты, социал-демократы и христианские демократы, филологи и экологи, будущие оппоненты, тогдашние союзники в борьбе против КПСС, жить которой осталось чуть меньше года.
Чернобородый, басовитый историк Владимир Махнач рассказывает за обедом, что Горбачёву присудили Нобелевскую премию мира. «Кому присудили?» - удивляется его собеседник. «Кому, кому! – негодует Махнач. – Меченому! Латинской Америке!» И шлёпает себя по лбу – где у Михаила Сергеевича краснеет родимое пятно.
В баре «Константина Симонова» на подсвеченные уютно-жёлтым электрическим светом стеклянные полки выставлены бутылки – с водкой и «Зубровкой», виски и джином, армянским и молдавским трёх- и пятизвёздочным коньяком, наливками, настойками и винами. Каждый вечер вместе с новыми приятелями – корреспондентом «Московского комсомольца» и сыном неназываемой вслух дамы из правления Союза кинематографистов РСФСР (само путешествие всех нас на теплоходе возможно благодаря деньгам Союза) – мы занимаем место за столиком бара. Я читаю вслух поэму «Москва-Петушки». На каждой новой главе, на каждой станции, которую проезжает Веничка Ерофеев, мы выпиваем по рюмке. Ни разу нам не удаётся доехать дальше, чем до перегона «Салтыковская - Кучино»: «Зачем ты всё допил, Веня? Это слишком много…»
За соседним столом сидит Маргарита Терехова, первая миледи советского кино, прошедшая сквозь «Зеркало», недосягаемая, близкая, любимая. «Мальчики, что вы сегодня пьёте?» - спрашивает Терехова. «Рита, мы сегодня пьём «Стрелецкую». Мы перешли на «ты» после ночных посиделок в музыкальном салоне на третьей палубе, когда я заспорил с помощником капитана, кто больше знает эстрадных песен семидесятых, вроде «В белом платье с пояском».
Терехова стала арбитром – и скрытым поводом к состязанию, помощник капитана тоже косился на неё горячим глазом, тоже хотел стоять с ней на корме теплохода, смотреть на тёмную реку, на редкие огни бакенов и рассказывать, что на Волге большинство городов с женскими названиями - Кострома, Самара – изначально строились на левом берегу, а с мужскими названиями – Ярославль, Нижний Новгород - на правом. Я увидел в нём соперника, он увидел помеху во мне.
Не сказав ни слова, мы порешили: кто кого перепоёт, тот и уйдёт с Маргаритой на верхнюю палубу.
В какой-то момент мы песня стала важнее женщины, он запевал, я подхватывал куплет и мы уже вместе выводили: «… я запомнил облик твой», а потом вспоминали «мы вам честно сказать хотим», потом ещё что-то, потом мы втроём допевали последний шлягер, бросая слова на волжский ветер, не давая спать сидевшим на корме чайкам.
Жаль, что не сохранилось магнитофонной записи, где Терехова рассказывает о Тарковском. Она говорила почти полтора часа, вспоминала о съёмках «Зеркала», о том, как её подруга устроила ей свидание с Андреем Арсеньевичем (она всегда называла его по имени-отчеству). Несколько раз она возвращалась к одному и тому же эпизоду: на представлении фильма зрителям, Тарковский хитро посмотрел на неё и Солоницына и вдруг сказал: «Странные люди, эти актёры… Да и люди ли они?»
Маршрут «Константина Симонова» - от Москвы до Углича, дальше Рыбинским водохранилищем до Череповца, оттуда по Шексне до Кириллова, снова водохранилищем на Волгу, остановка в Костроме и назад в Москву.
Торчащая из воды колокольня в Калязине.
Похожие на карцер шлюзы.
Надпись «На причале не скопляться» в Кириллове.
Череповец, отправляющий на бартер продукцию своего металлургического комбината, чтобы получить в обмен финские сапоги или недорогие, аккуратно пошитые, но непрочные мужские костюмы – как выяснилось позднее, это была партия одежды, в которую за границей обряжают покойников. Рубль обесценивается, но проезд в череповецком трамвае по-прежнему стоит три копейки.
Отдельные кадры – раздробленная, теряющая полноту единства жизнь, встречи, от которых осталось несколько слов или несколько страниц в блокноте, нищие города с трудной и длинной историей. Три монастыря – Ферапонтов, Кирилло-Белозерский, Ипатьевский. Затяжные беседы о том, когда началась национальная катастрофа: в октябре или в марте семнадцатого? И люди, никак не вовлечённые в баловство путешествующих на теплоходе умников, люди усталые, люди терпеливые, люди раздражённые, люди расшатанные к концу своего века, последние скрепы прежних устоев. О чём они думают, глядя на сто тридцатиметровое пассажирское каботажное судно, с запасом еды и бухла, каких давно уже нет в свободной продаже, с конференц-залом и сауной, с амбициями и мессианством, с нацеленностью в будущее без обременений?
Сытый голодного не разумеет.
Тогда, в девяностом таких пословиц стеснялись, как далёкой малообразованной родни, не догадываясь, как скоро и голодный, и сытый окажутся равны в своей ненужности новым временам.
В газете «Экологический вестник», в том же номере, где напечатали мои заметки о поездке на «Константине Симонове», есть две публикации, неожиданно точно зафиксировавшие атмосферу той лукавой и дурковатой эпохи. На первой полосе редактор «Эковестника» Евгений Камынин описывает недавние события: «Судя по количеству людей, собравшихся 30 октября возле здания областного управления КГБ на ул.Симановского и прошедших 7 ноября по Советской площади, костромичи весьма политически пассивны. Их равно мало привлекли как церемония памяти политзаключённых СССР, так и демонстрация верности идеям Ленина».
А на четвёртой полосе, в разделе объявлений, сразу бросается в глаза заголовок: «ПРОПАЛИ СОБАКИ».
И дальше: «В ночь с 28 на 29 октября в селе Селино Межевского района были украдены две охотничьи собаки – лайки. Одна по кличке Куда – больших размеров, белая, уши чёрные, вокруг левого глаза чёрное пятно. Другая по кличке Рекс – серая, грудь и лапы белые, крупных размеров. Знающих их местонахождение просим сообщить по адресу … Вознаграждение за собаку – 200 рублей».
Связь между тем, как мало народу пришли поддержать коммунистов и антикоммунистов и украденными в костромской жопе мира охотничьими собаками неочевидна и нерасторжима. Куда пропали Куда и Рекс? Кем стали митинговые вожди местного разлива? Куда их слили? Кого жалеть, кому сочувствовать, кого проклинать?