«Что вы сидите, когда заказали «Ухаря купца» и «Сувенир»? – командовал руководитель молодежного коллектива на свадьбе.
Сувениры выглядят и звучат по-разному. Все зависит от времени исполнения и воспоминания. Наступает момент, когда голоса и артистов, и поклонников, раздаются все призрачней и глуше, и человек, заставший и запомнивший тех и других – рад любой возможности поделиться своими впечатлениями. Тем более, едва ли еще когда-нибудь обстоятельства сложатся таким образом, чтобы «Дитя Афродиты» снова появилось на свет в том виде, в каком оно запомнилось Графу Хортице.
До середины семидесятых Демис Руссос оставался в сумеречной зоне невостребованных талантов, а сонмы его будущих поклонников напоминали армию теней без опознавательных знаков.
Разумеется, речь идет о статусе певца в Советском Союзе. Дело в том, что для тогдашнего подростка Греция была в первую очередь страной «черных полковников», а не колыбелью звезд поп-музыки. Люди постарше могли назвать пару красивых имен – Мелина Меркури, Микис Теодоракис. Имен, но не песен. Назвать, но не напеть. А это совершенно разные вещи.
Грека Зорбу в одноименной кинодраме играл американец Энтони Куинн, будущий партнер Челентано по «Блефу» и, если это кому-то еще интересно – человек, знавший Саддама Хуссейна не хуже, чем покойный Е.М. Примаков. Помнится, смотреть её – двухсерийную и многословную, не советовали.
Смешная, но очень провинциальная музкомедия «Сиртаки» не могла соперничать с «Белым роялем» или «Ангелом в тюбетейке», хотя танец этот, наряду с лезгинкой и «семь сорок», изредка заказывали в ресторанах подгулявшие представители соответствующей диаспоры, или просто желающие ощутить себя «греком». Наблюдать за ними было действительно забавно.
Но никто не ожидал от Греции ярких явлений в области рока, таких, как именитая группа. Тем не менее, она была, и песни её звучали по радио, не вызывая той острой реакции, какую семь лет спустя станут вызывать «Сувенир» и «Олеандр» в самом халтурном и ущербном исполнении.
Название у группы было сложное, книжное – «Дитя Афродиты». Разбираться в античной мифологии начинали, как правило, после тридцати. В моем присутствии человек с дипломом товароведа, отвечая на вопрос коллеги «что такое «Афродитес чайльд»? – не моргнув глазом, ответил: «беременный ребенок».
Судя по всему, он так отвечал не впервые.
Magnum opus «беременного ребенка» назывался «Три шестерки». Названия, состоящие из одних цифр, нагоняли тоску, напоминая номера автобусных маршрутов, районных школ и партийных конференций. Шестьсот шестьдесят шестой съезд КПСС выглядел не смешно даже в самой злопыхательской фантазии.
Альбом этот не любили и не спрашивали, где достать. В каком-то смысле он, до поры до времени, представлял собою продолжение длинного, нудного и местечкового «Грека Зорбы», скрывая под красной обложкой бездну красот и хайлайтов вполне англосаксонского уровня.
Отдельные остряки так и называли его «удостоверением» – по аналогии с красной книжечкой.
«Дитя Афродиты» можно смело назвать самым успешным музыкальным проектом, созданным осевшей в Западной Европе диссидентствующей молодежью. Здесь следует напомнить, что тогдашний греческий режим не очень соответствовал демократическим стандартам свободного мира. Официальная монархия и православие лишь усугубляли репутацию страны-изгоя в нынешнем значении этого термина.
Кстати, сколько их было – «черных полковников»? Кажется, тоже трое – по числу «детей афродиты». Таким образом, по законам мифа или сказки, у положительных персонажей нашей истории появляется негативное отражение в виде троих темных близнецов.
О черных полковниках мне, в отличие от детей Афродиты, рассказывать нечего, поэтому говорить будем не о них.
Музыканты неоднократно использовали весьма популярный в ту пору эффект телефонной трубки, когда голос вокалиста звучит так, словно в динамики проникает телефонный разговор. Действует безотказно, создавая атмосферу ностальгии и одиночества буквально из ничего. Хотя бы потому, что любой, даже стилизованный звонок, записанный на пленку, автоматически становится сигналом из прошлого. Чужого или вашего собственного – в данном случае уже все равно.
И самый пустячный «месседж» звучит трагически, как прощальные слова любого человека. Этот прием успешно эксплуатировали такие сентименталисты, как Элис Купер (Alma Mater) и Пол Маккартни. В советских постановках с его помощью озвучивали звонки из Кремля, чтобы театральный зритель был в курсе содержания разговора, даже если это дело государственной важности.
Уникальная певческая манера Руссоса представляет собой пульсирующую амальгаму Джонни Мэтиса и Роджера Чепмена, хотя о прямом заимствовании речь не идет. Так же, как высочайшая поэзия имеет в основе своей скупую и строгую прозу, а не украшательство – голос Демиса, как история, повторенная многократно, завораживает слушателя именно оголением приема, когда нам в точности известно, где и какие акценты будут расставлены, и какой отклик они вызовут.
Однако к голосам такого рода привыкают подолгу.
Среди многочисленных курьезов, связанных с Демисом Руссосом, я бы отметил следующий. Первой песней, на которую без подсказки отреагировал здешний слушатель, стала не лирическая баллада, которыми он славился в дальнейшем, а коротенький шуточный номер в стилистике ВИА, где певец пародирует Луи Армстронга. Почти как это делает Миронов в «Бриллиантовой руке».
Как ни странно – её запомнили, и даже иногда исполняли вплоть до середины семидесятых. Последний раз я уловил её, стоя на лестнице ресторана «Лахти», куда младший брат жениха должен был вынести мне бутылку «Посольской». В конце сентября 1976 года. Не знаю, как это выглядело в зале, где проходило торжество, но на слух было очень смешно.
Если «Три шестерки», как правило, с довольно кислым видом время от времени предлагали начинающему эстету в качестве заменителя «Картинок с выставки», то два «обычных» альбома греческой группы продолжали циркулировать в темных промежутках между спросом и предложением, ожидая своего часа, который по-настоящему так и не наступил.
Практически все попытки континентальных исполнителей той поры («французов», «итальянцев» и т.д.) создать красивую лирическую вещь в какой-то степени имеют отпечаток двух чисто британских композиций – Whiter Shade of Pale и Nights in White Satin.
Формула для своего времени безотказная. Но проблема песен такого рода в том, что их не должно быть более одной на всю пластинку, иначе вторая будет выглядеть дефективным близнецом первой.
По этой причине остальное пространство в альбоме принято заполнять чем придется – от забавных курьезов в духе упомянутой выше Good Time So Fine до безобразного психоделического шаржа Funky Mary, который одновременно напоминает и телефонный звонок из вытрезвителя и ранние опыты группы Can. Между нами говоря, Funky Mary была моей любимой пьесой на диске, который мы анализируем сейчас.
Женское имя «Мария» попадается в перечне песен альбома It's Five O’Clock почему-то дважды, но с ударением в разных местах. Эту особенность, среди прочего, также подмечали скучающие представители нелинейной культурологии тех лет, воздерживаясь от дальнейшего её истолкования.
Если «быстрые» номера с этого диска звучат как творчество посторонних конкурсантов, норовящих «попасть в струю» («мейнстрим» тогда не говорили), то медлительные темы отдают благородным нафталином.
«Мари Жоли» напоминает битловскую And I Love Her, а курортно-ностальгическая «Аннабелла» заставляет вспомнить «Кузину Джейн» группы The Troggs – один из наиболее загадочных музыкальных ребусов, при всей очевидности сюжета.
Впрочем, любая из второстепенных вещей с пластинки It's Five O'Clock, будучи выпущена отдельно, могла бы стать шлягером в тогдашнем СССР. Включая последнюю. Мне, например, довелось быть свидетелем импровизации троих любителей винила, повторявших в унисон с припевом фразу «самая запиленная вещь, самая запиленная вещь»… Да можете попробовать сами!
Кстати, никто при мне так ни разу и не спросил, а кто он, собственно, такой – этот «сын Афродиты»? В силу суеверия или равнодушия место божественного ребенка оставалось вакантным.
Мне почему-то вспоминается человек, который обещал украсть «Посольскую» на свадьбе у брата. Ведь не могли лабухи со второго этажа заиграть Good Time So Fine просто так, а не в чью-то честь.
Бум на Демиса Руссоса пробудил имена забытых богов.
Виниловый театр абсурда порадовал меня любопытной сценкой, которую я был бы рад придумать сам.
Мужчина средних лет подходит к порочного вида восьмикласснику с разбитым отцовским портфелем:
– У тебя Демис есть? -
–Есть.
– Что стоит?
– Семь бумаг.
– Покажи. – Диска нет.
– А что есть?
–Негатив.
Не дожидаясь ответа, подросток вынимает грязный блокнот с квадратиком фотопленки, который мужчина средних лет, приличия ради, разглядывает чуть ли не в лупу.
В негативе задник альбома «Детей Афродиты» – снимок, отпечатанный в негативе.
Воскресный день. Черный рынок редеет. Тени исчезают в полдень, чтобы снова собраться на five o’clock ради безумного чаепития и обсудить дальнейшие метаморфозы в молекулярной структуре бесполезных ископаемых неисчерпаемой фонотеки.