9 декабря 1830 года А.С.Пушкин пишет П.А.Плетнёву из Москвы в Петербург, сообщая о своём возвращении из Болдина («насилу прорвался я и сквозь карантины») и о написанном там: «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал», - и, между прочим: «Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржёт и бьётся». И вот уже почти двести лет эту последнюю фразу все повторяют, высказывая предположение, что привело Евгения Абрамовича в такое состояние и над чем, собственно, он «ржал» (а ведь, кажется, Пушкин этим даже гордится). Хотя сразу должна заметить, что всё письмо наполнено какой-то чрезмерной даже лихостью (наверное, вполне объяснимой, если представить себе человека, вырвавшегося, наконец, на свободу из холерного карантина) и есть в нём, например, и такая фраза о любимом А.А.Дельвиге: «А то шпионы-литераторы заедят его как барана, а не как барона».
Однако если принять слова Пушкина в буквальном смысле, то, наверное, реакция Баратынского может быть отнесена в первую очередь к повести, стоящей в цикле третьей, но первой из законченных, - «Гробовщику».
Эту повесть часто называют и мрачной, и готической. А мне кажется, что это насквозь пародийное произведение. Мысль не моя: высказана была С.Б.Рассадиным в книге «Драматург Пушкин», где автор сопоставлял её как с пушкинским же «Каменным гостем» - об этом речь впереди, - так и с «Посланием Дельвигу»:
Прими сей череп, Дельвиг, он
Принадлежит тебе по праву.
Тебе поведаю, барон,
Его готическую славу…
Повести предпослан мрачный эпиграф из «Водопада» Г.Р.Державина:
Не зрим ли каждый день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?
Однако первые же её строки настраивают на совсем иной лад: «Последние пожитки гробовщика Адриана Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвёртый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом». Мне кажется, что иллюстрация В.А.Милашевского очень точно соответствует всему тону повествования:
Последующее описание нового дома лишь усилит комизм: «Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им определённые углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: “Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые”». Кое-кто видит в вывеске намёки на масонские ритуалы, а я ещё в детстве слышала старомосковское предание, что такая лавка гробовщика и вывеска действительно существовали где-то недалеко от дома то ли Ушаковых, то ли Гончаровых (сейчас, увы, уже не помню) и Пушкин её многократно видел.
Контрастом прозвучит замечание автора: «Просвещённый читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми весёлыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее поразить наше воображение. Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру и принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу». Герой Пушкина как будто не знает человеческих радостей: «Он разрешал молчание разве только для того, чтобы журить своих дочерей, когда заставал их без дела глазеющих в окно на прохожих, или чтоб запрашивать за свои произведения преувеличенную цену у тех, которые имели несчастие (а иногда и удовольствие) в них нуждаться». И пояснят нам, что герой «был угрюм и задумчив», в основном, из-за своей расчётливости («он предвидел неминуемые расходы, ибо давний запас гробовых нарядов приходил у него в жалкое состояние») и обеспокоенности, что не удастся «выместить убыток на старой купчихе Трюхиной, которая уже около года находилась при смерти».
Я думаю, все помнят сюжет: визит соседа, сапожника Готлиба Шульца, знакомство, совместное чаепитие и, наконец, приглашение гробовщика с дочерьми на серебряную свадьбу немца.
А на празднике – страшная обида: после предложенного «толстым булочником» тоста «За здоровье тех, на которых мы работаем», Адриан услышит издевательское, как ему покажется, восклицание «Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Юмора, кстати, добавит Пушкин и описывая того, кто так сказал: «Из русских чиновников был один будочник, чухонец Юрко, умевший приобрести, несмотря на своё смиренное звание, особенную благосклонность хозяина». Комично всё: будочник в те годы - нижний чин городской полиции, полицейский сторож, стоящий на посту у караульной будки (хорош «чиновник»!); чухонец, по определению В.И.Даля, - «петербургское прозвание пригородных финнов» (хорош «русский»!). кроме того, великолепно замечание, что с будочником все водят дружбу, «как с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду» (будочники должны были среди прочего следить за порядком, «приводя в чувство» пьяных), а после пирушки «толстый булочник и переплётчик, коего лицо казалось в красненьком сафьянном переплёте, под руки отвели Юрку в его будку, наблюдая в сем случае русскую пословицу: долг платежом красен».
А в самой обиде Адриана прозвучит неожиданно горькая нотка. Я уже писала в одной из статей, что приписываемая Ф.М.Достоевскому фраза «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”» несправедлива: Башмачкина из «Шинели» не было бы без пушкинского Самсона Вырина (о нём в другой раз). Кстати, и сам Николай Васильевич, перед Пушкиным преклонявшийся, думается, такого высказывания не одобрил бы. Но ведь тема «маленького человека» в какой-то момент прозвучит и в «Гробовщике», когда пришедший домой «пьян и сердит» Адриан станет размышлять о том, что любое ремесло должно внушать уважение: «Что ж это, в самом деле, — рассуждал он вслух, — чем ремесло моё нечестнее прочих? разве гробовщик брат палачу? чему смеются басурмане? разве гробовщик гаер святочный?»
Но вот только выльется это недовольство у Адриана в совершенно неожиданное решение: «Хотелось бы мне позвать их на новоселье, задать им пир горой: ин не бывать же тому! А созову я тех, на которых работаю: мертвецов православных». И уже не смутит его ничто! «”Что ты, батюшка?— сказала работница, которая в это время разувала его, — что ты это городишь? Перекрестись! Созывать мёртвых на новоселие! Экая страсть! — “Ей-богу, созову, — продолжал Адриан, — и на завтрашний же день. Милости просим, мои благодетели, завтра вечером у меня попировать; угощу, чем Бог послал”. С этим словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел».
Пьяному, как известно, море по колено и всё нипочём. Но дальше начинается фантастическая часть. И вот тут мы уже не обойдёмся без литературных параллелей.
До следующего раза!
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь