Уже вторую неделю Луша выхаживала Ивана, поила травами, делала компрессы на ушибы, а главное, лечила рану на голове, ту самую, которую он получил, упав с размаху навзничь и стукнувшись затылком об выступающий кирпич завалинки. Андрей виновато молчал, не перечил, хотя видно было, что новый гость в их доме ему неприятен. Тогда, вылетев вспугнутой птицей за угол брошенной избы, туда, куда показала пальцем Наденка, Луша увидела страшную картину - на небольшом пятачке земли, которую не тронул паводок, бились насмерть Иван и Андрей. Молча, страшно, почти безумно они нападали друг на друга, и, казалось, что сейчас начнут грызть друг друга зубами, как озверевшие дикие звери. Заходящее солнце освещало две мощные фигуры, сплетенные в смертном бое, и эта картина была такой жуткой, что мужики остановились в растерянности, а Колька, уронив кол, крепко взял Лушу за плечо.
-Погодь. Не лезь. Вишь они щас не люди, псы цепные. Не лезь, сказал, дура.
Луша обмерла, холодом сковало ослабевшие ноги, и она пару секунд стояла, с ужасом глядя, как страшно бьются мужики. Андрей явно был сильнее. Иван ещё держался, гнулся под напором, но силы явно его покидали, он был не так яростно-бешен, да, похоже, ещё и пьян. И тут Луша поняла отчётливо и ясно - если их сейчас не остановить, не прервать это безумие - кто-то один умрёт. От боли, от разрыва сердца, от бешеной злобы, неважно от чего, но смерть - вот она, ходит рядом, ждёт своего часа. И, выкрутившись из хватки Кольки, змеей изогнувшись, она метнулась наперерез, бросившемуся вперёд для очередной схватки Ивану, и.... полетела на землю, прямо в оттаявшую грязь, сбитая его хлестким ударом в лицо - наотмашь. И, уже вставая, утирая мокрым рукавом слезы и воду с горевшей огнём щеки, она, как в замедленном кино смотрела, как падает навзничь Иван, как дёргается его голова, попав на угол дряхлой завалинки. И как на губах Андрея пропадает злобная оскаленная гримаса и они съеживаются, вроде на них полыхнуло пламенем, а в глазах разливается серый страх - Андрей увидел её, лежавшую на талом снегу...
... Ивана принесли к ним домой уже без сознания, но Луша видела - он выживет. Оставить его одного, без ухода и помощи она не смогла, так бы и сгнил один, не пришёл бы никто, не любили его в селе за злость, наглость и высокомерие. Уложили его в маленькой комнате, там, где Луша всегда держала новорождённых козлят после окота, благо место пустовало. На полати навалили перину, поставили столик - лежи, поправляйся. Да он и на поправку пошёл быстро, уже через дней пять пытался встать, отталкивал Лушину руку с ложкой, блестел глазами, а вчера уже ходил - от печки к полатям, по шажочку, держась за стенку. Вот только говорить у него не получалось - то ли не мог, то ли не хотел, зыркал только из - под насупленных бровей, но Луша понимала, как только он сможет уйти, тут его и видали.
Андрей в комнату не входил. Он терпел, сжав зубы, занимался делами, ладил лавки для гостей, стульев было маловато, а желающих прийти прибавилось, правил столы, доставал припасы из погреба. До свадьбы оставалось четыре дня.
-Андрюш, ты сердишься? Ну как ты не понимаешь, его нельзя отпустить, помрет. Он в больницу не пойдёт, врача не пустит, он бешеный. Сейчас получше станет, сам уйдёт. Не сердись, миленький.
-Луш, да я не сержусь. Но ты пойми, он мужик, я мужик, ты баба между нами. Мы с ним не можем в одном дому быть, это все равно, как два волка с одной волчицей. Ненормально это. Не по природе.
-Андрей, подумай. Мы виноваты в его беде. Помрет - крест на тебе и на мне будет. А мы с тобой ещё тот, твой не отработали. Нельзя так. Не черни душу, ты ведь уже ошибся раз. Хоть и не рассказывал мне, а знаю я.
Андрей взял Лушу за подбородок, долгим взглядом посмотрел ей в глаза, потом встал и пошёл на двор - задавать корове. Он знал, о чем она. Он помнил. Хоть и старался забыть.
Уже совсем стемнело, как в калитку постучали. Буян бросился, гремя цепью, рыкнул, залаял басисто - шёл кто-то чужой. Луша глянула в окно - в свете совершенно обезумевшей к началу весны луны, стояла Наденка. Она прижимала к тощему животу корзину и нетерпеливо притопывала ногами - к ночи ударил мороз.
-Яйца тебе принесла, лишние у меня, пригодятся. С пару десятков. Бери, потом отдашь. От тех черненьких своих, тоже таких выведу. Пройти дашь?
-Так иди, чего не дам. Чай пить садись, вон оладьев напекла, да масло свежее. Садись, сейчас чашку дам, блюдце.
Наденка скинула пальто, с удовольствием уселась, вылила на оладьи с полбанки вишнёвого варенья, плюхнула туда же шмат масла и шумно хлебнула чай, смешно втянув и так впалые щеки. Говорить было особо не о чем, да Наденка и не стремилась, она шныряла маленькими острыми глазками по сторонам, вроде искала кого. Кивнула Андрею, попросила ещё чаю, а потом и собралась, встала, натянула пуховый берет, замотала шарф.
-Студено седни. А вы сильно топите, прям баня. Вроде, как болеет кто. Ну, я пошла, корзину занесёшь сама. Ваньке привет, болящему. Пошли, Андрюха, калитку за мной закроешь.
Хитрая гримаса исказила острое личико соседки, показала щучьи зубки, сделав её ещё некрасивее. Но она, победно глянула в зеркало, поправила берет и улыбнулась себе, явно с удовольствием.
Андрея долго не было, Луша накинула платок и пошла в сени выносить котелок с борщом на холод. С трудом взгромоздив его на высокую лавку, присела отдышаться, и тут услышала голоса.
-Ты, Андрюх, совсем дурак. Куда ты голову суешь, в какое ярмо? Она же юродивая. Больная.
Наденка почти кричала, не заботясь о том, что её могут услышать, и визгливый голос разносился в лунной тишине, как звук треснувшего колокола.
-Вся деревня знает, сторонятся её все. А ты лезешь. Больная, головой всей, ты сам-то видишь? Курица у неё Аглая, пёс двери открывает. Кот, наверное, оладьи печёт, а коза масло взбивает. Её на черемухе у реки голой видали, на ветке сидела, от комаров отмахивалась. А шас ещё мужика чужого в дом приперла, при живом то женихе. Всю кровь твою выпьет, а тебя выбросит, с неё станется. Беги, дурень. Нинка вон-заждалась. Хоть баба, а не этот недоносок ненормальный. Ведьмака, ляrва.
Андрей в ответ молчал и только по стуку засова Луша поняла - он гостью выпроводил.
Луша не сказала Андрею, что слышала этот разговор. Она дождалась, когда он допьет чай, вскипятила ещё, сложила пяток оладьев на тарелку, положила масло, накрыла салфеткой и понесла через кухню в коридор.
-Ты Ваньке? Так он ушёл.
Луша чуть не уронила тарелку, прислонилась к косяку, обернулась
-Как ушёл? Куда?
-Так в шесть ещё, ты корову доила. Собрался, молча дверь открыл, да пошёл, только головой мотнул, пока мол.
-А ты не сказал...
-Так я хотел, на Наденка явилась. Так и лучше оно, а то, вон люди судачат.
Луша поставила тарелку на стол, села, бессильно, опустила плечи, сгорбилась. Потом стряхнула с себя весь этот груз последних дней, потерла лицо ладонями, прижалась к Андрею.
-И то правда. Нам о свадьбе думать надо. Осталось всего ничего.