Встреча спустя много лет, неожиданно и совсем не там.
"Реки текут к морю" (Ю_ШУТОВА)
https://www.jkclubtext.com/reki-tekut-k-moru
Возле затянутой изнутри черным бархатом стеклянной стены стоял рекламный «бутерброд» с черной же афишкой: по верху белая арабская вязь орнаментом, а ниже — «URBAN-BIRTH». Перевести это можно было как «рождение города или городской среды». Видимо, символизируя родовые муки, там было нарисовано здание, слегка растекающееся к низу и перевитое пупырчатыми спиралями. Но привлекло Люсино внимание вовсе не это измученной здание, а фамилии чуть ниже. Одно имя ничего для нее не значило, что-то арабское, Мухамед(?), Мустафа(?), она тут же забыла. А вот второе... «Marie Bogin». Нас «французскостью» с толку не собьешь. Маня Богина? Манька Катерпиллер? Здесь? Не может быть! А вдруг может? Плюнув на остальные бутики и вожделенный кофе, Люся шагнула сквозь бархатную портьеру.
Зал был залит белым, как в операционной, светом. На белых же постаментиках стояли скульптуры, бронзовые, наверное. Металлические, желтовато-серые. Дома, как и на афишке, в рваных обмотках, то ли биртов, то ли пуповины, слегка перекрученные от усилия вырваться из пенящегося Ничто. Или рассеченные, раскрывшиеся перезрелым гранатом. Семечками высыпались из них малюсенькие книги, музыкальные инструменты, столы, кровати, все, что составляло человечью жизнь. Вот только самих человечков нигде не было. Видимо город рождался сам собою, без участия людей. Некоторые здания были вполне узнаваемы. Американский Белый дом, припавший на одну сторону, как собака на передние лапы. лондонский Тауэр, рассевшийся как лопнувший бочонок. А что там? Это же «Прибалтийская». Ее, даже искаженную, треснувшую, с вытекающим ручьем чемоданов, рюкзаков, сумок, не узнать невозможно.
«Поедем к Прибалтону купаться? Заодно «Рижского» там возьмем, пивка хлопнем».
Манька, Манька, ты ли это?
На черных стенах висели картины. Или гравюры. Что-то черно-белое, как тушью прорисованное. Тоже здания. С лестницами, закрученными лентой Мебиуса, куда бы ты ни старался по ней прийти, вернешься к началу. С окнами без рам, за которыми была видна стена, опять же с окнами. Дома в разрезе, напоминающие раковину улитки, каждый этаж меньше предыдущего, и наконец, на самом верхнем в комнату способен поместиться лишь детский горшок.
В зале было кроме Люси человека два, они так же, как она, бродили между белыми пьедесталами, останавливались у картин. Никакого администратора или еще кого было не видать. Да и зачем, видеокамеры ведут перекрестный досмотр из-под потолка.
Она прошла уже через весь зал, не слишком большой, всю-то выставку за двадцать минут обойдешь, остановилась в углу, уставившись на небоскреб, обвитый путами, как Лаокоон. И так же как тот несчастный, здание корчилось, напрягая бетонные мышцы, пытаясь вырваться из душивших его объятий чего(?) — змей(?), шлангов(?), пуповин(?). Смотреть на застывшие корчи было больно.
За спиной скрипнуло. Люся обернулась. Открылась невидимая за тканью, обтягивавшей стены, дверь. Из бархатной занавески спиной вперед выпутывалась крупная женщина, одетая в ярко-розовую кандуру. Голова ее была едва прикрыта небрежно накинутой тонкой черной шеллой, традиционным платком. Женщина громко говорила что-то по-арабски туда, в покинутое ею пространство, похоже, что ругала кого-то или требовала чего-то. И вдруг по-русски: «Да хрена лысого я буду переплачивать, обойдутся!», и дверью хлоп.
— Мань? Маша? — Люся смотрела в лицо этой женщины, искала знакомые черты.
Сколько лет прошло? Больше двадцати. Целая жизнь. Вся эта жизнь, вот она — у нас на лицах. В зеркало глянешь — кто эта женщина, что смотрит оттуда, разве это я? Разве это Манька? Та высокая, безбровая, белобрысая, вечно не причесанная, неуклюжая деваха с ладонями-лопатами, руками скульптора? Ухоженная дама: матовая, цвета топленого молока кожа, чуть рыжеватые волосы гладко зачесаны, неброский макияж, черные брови дугами, руки расписаны хной. А кандура? Такое платье, явно вышитое вручную, немалых денег стоит. Уж в этом-то Люся разбирается. Такие арабские дамочки, жены шейхов, по бутикам фланируют, тряпки дорогих брендов скупают. Если б не этот «хрен лысый», что у Маньки с языка не слезал, разве б она ее узнала?
— Манька, ты что ли?
Та застыла столбом, тоже вглядываясь в лицо, окликнувшей ее женщины. Секунду, другую, третью... а потом:
— А-а! Люська! Ты? Убиться можно! Откуда?
Сграбастать своими длинными лапами, прижать к себе, закружить, смеясь:
— Люська! Ура! Давай рассказывай, чего-как... А я... Во, видела? Наша выставка. Моя и Мишкина. Мишка, ну Мутасим, то есть, он рисует классно...
— Я в Питере... Все по-прежнему... У меня швейка... Я тут ткани... Вот приехала...
Пара минут невнятных фраз. Попытка высказать все и одновременно. Все, что прожито, пережито, достигнуто и потеряно за проведенные порознь годы. Наконец, успокоиться. Не исчезнем же мы прямо сейчас и внезапно. Устроиться в ближайшей кафешке: кофейник с длинным носиком, крохотные чашечки, пестрая тарелочка с финиками, крепкий кофе с кардамоном. И разговаривать, рассказывать друг другу свои жизни. Как в первое знакомство.
Помнишь, Люся, как вы пили чай с печеньем-курабье в вахтерской будочке на заводе?
— Живешь здесь? В Дубае?
— Нет, не в Дубае, в Аджмане. Недалеко здесь.
— Знаю. Там фабрика. Я там была, давно. Еще в начале девяностых.
— Я тогда еще в Штатах болталась. Знаешь, я почти пол-Америки объехала, где только не жила.
— А уехала оттуда чего? Ты ж на свет факела свободы летела.
— Ага. Как бабочка безголовая.
— Чё, не понравилось?
— Почему не понравилось? Понравилось. Свободная страна. Общество равных возможностей. У меня были равные возможности. Возможность быть скульптором и возможность мыть посуду в придорожной забегаловке. Абсолютно равные. И одновременные. Мы с Мишкой в Макдаке в Тампе хором кричали: «Свободная касса!» Я скульптор, он архитектор, и оба картошку жарим, бургеры складываем.
— А почему Мишка? Он русский?
— Да ну тебя, какой русский. Сириец. Он, вообще-то Мутасим. Мутасим Захеди. Но учился в Москве в архитектурном. А у нас, сама знаешь, быстро перекрестили. А ему нравится. Мы уж сколько лет вместе. А ты? Замужем?
— Нет. Не срослось... — и перевела стрелку, — А дядя Семен как? Жив?
— Ой, нэ дэлай мине берэменную голову, дядя Сёма — это тема...
Остывал кофе в чашечках. Не до него. Они болтали долго. А потом Манька вдруг подхватилась:
— Сколько времени-то уже? Мне ж закрыться надо. Счас я народ разгоню и зал закрою. А потом... Ты где остановилась? А уезжаешь когда? Целых три дня еще? Слушай, а давай к нам поедем? Я приглашаю. Давай? Завтра Мишка пусть тут сидит, а мы с тобой на пляж метнемся.
«Может на залив метнемся? Маньк, давай? — Хрена лысого! Залив цветет. Лучше к «Прибалтону» пойти...» — эхом из дальнего далека едва слышно прозвенело в Люсиной голове.
И Люся согласилась. Она специально три дня себе приберегла на после выставки. Ленка завтра улетит, а она останется. Погулять-отдохнуть, совместить работу с маленьким отпуском. По-настоящему в отпуск давно уже не выбиралась. Они заехали в гостиницу. Люся сложила вещи, сказала Ленке, что встретила подругу и поедет к ней, так что: «Сдашь номер завтра, ну все, пока».
До и Дальше здесь:
https://www.jkclubtext.com/reki-tekut-k-moru
Постоянно обновляющийся текс книги Ю_ШУТОВОЙ "Реки текут к морю" можно читать на ЛитРес.
Самое популярное на канале:
Русский кот во Франции - птица вольная. Ни замки, ни заборы его не остановят
Невыносимое счастье первой любви
У французской пары не было детей, и они взяли их в советском провинциальном детдоме
Большая стирка в Кастелламмаре и сарацинская башня в Вико-Экуэнсе
Урок географии