Так получилось, что я в юности был очень неспортивным. И вот как повёл себя раз в незнакомой компании на пляже. Играли в волейбол в круге. Духарились. Ну так я духарился больше всех. То же было на женском фронте. Я был, как я однажды случайно подслушал двух девушек, говоривших обо мне, невзрачным. И вот компания из студенческой группы в промежуток между получением диплома и стажировкой на предмет получения воинского звания на спецкафедре поехала на курорт. Там надо знакомиться с компаниями девчат. – Я был самый изобретательный.
Похожее, наверно, произошло с Гончаровой и Ларионовым:
«Как справедливо указывает Т. Горячева, в «азийстве» футуристических деклараций «сублимировался провинциальный комплекс русского футуризма»: «Историко-культурная инверсия, выстроенная футуризмом, эффектно заменяла инкриминируемое России азиатство как отсталость и провинциальность по отношению к Европе (в чем упрекали Россию Уэллс и Маринетти) азиатством как органической принадлежностью к самым разнообразным пластам культурной традиции Востока». Эта стратегия не вытекала непосредственно из открытия древнерусской иконописи. Однако именно последнее не только способствовало мобилизации усилий русских художников-авангардистов по изобретению своей, не зависимой от Запада, художественной родословной, но и стало гарантом успеха этого предприятия» (Шевеленко. Модернизм как архаизм).
Лучизм как финал таких устремлений вполне годится считаться успехом.
По моим наблюдениям сверхкрайнее разочарование от скуки всего этого причинного мира у ницшеанцев с железной необходимостью ведет ко всё более и более засушенным образам иномирия, метафизического и принципиально недостижимого подсознательного идеала, куда «убегает» художник. Беспредметность Кандинского и геометрические фигуры вместо предметов у Малевича вполне принимает ведь в ряд к себе лучизм Ларионова. Все – ницшеанцы.
И тогда остаётся только возразить, что зря это в цитате названо футуризмом.
Это только внешне похоже на футуризм. Ибо национализм – действительный исторический и разрастающийся процесс, шедший и до, и весь 19 век, и продолжился в 20-м веке. Действительный. Как действительными процессами была для итальянского футуризма индустриализация, как была научная революция начала ХХ века для футуристов Кульбина и раннего Хлебникова, как был переход центра революционного движения в Россию для футуриста Маяковского. И действительность процессов обеспечивал наивный оптимизм футуризма. (Как негативности в этих процессах обеспечивали футуристам невольное крайнее отступление от натуроподобия: Маяковский поддался охранке и предал революцию для искусства, Хлебников стеснялся, что он {в «Бобэоби»}, манипулируя временем {он не будетлянин, а всевремянин} опирается на теорию относительности, которую лишь несколько человек на планете понимают, у Кульбина похожие страдания от инакости физических законов микро- и макромира, у итальянцев – впадение в нищету миллионов людей.)
Но натягивание национализма на творчество Ларионова и Гончаровой было искусственным: никакой преемственности их корёжения натуры с русской древностью средневековьем и Востоком не было, ибо это было только словами, было сублимацией русского культурного провинциализма.
Ибо ницшеанство французских по происхождению «измов» (постимпрессионизма, фовизма, кубизма) мучило и Гончарову, и Ларионова. Им просто было в глубине души обидно, что у французов приоритет в выражении корёжением натуры этой ультранесчастности. Подсознательной.
Другое дело, что идеал иномирия такой какой-то нечеловеческий, что по сравнению со всеми предыдущими подсознательными идеалами он особенно непостижим. Образ иномирия корёжением натуры особенно далёк обычным людям.
Нет, все подсознательные идеалы сознанию не даны, но этот – особенно.
Казалось бы, и причина – ерунда: скука, сытость, причинность, обывательщина.
Но… Вот истошный крик Ларионова (живущего в счастливом браке с Гончаровой):
«Я чувствую застой, и он душит меня... Я хочу сбежать из этих стен в бескрайнее пространство, чтобы оказаться в постоянном движении...» (https://www.themoscowtimes.com/2019/01/15/mikhail-larionov-a-master-comes-home-a64142 ).
Ну… Свет ведь не стоит. – Вот и лучизм!
Я тихо представляю, как он грыз себя до прихода к лучизму, дескать все мои корёжения натуры – пов-то-рения французов, а не подражания старым русским примитивным вывескам!
Совершенно неадекватно его именовать пионером русского авангардизма. Какой к чёрту авангард, когда метафизическое иномирие?!. Какой футуризм?!.
Ещё другое дело с этим корёжением повсеместным на грани веков (ещё и у экспрессионистов, и у футуристов) – какое-то особенно внимание художников и, увы, искусствоведов пало на стилизацию, мол, она – суть эстетического. – Наверно, реакция на длительное засилье прикладного искусства (о знаемом): академизм ублажал самодовольство буржуа, укравший себе имя реализм, занимался публицистикой разной степени скрытости (жалеть несчастный народ или подзуживать его на протест).
В общем, на грани веков совсем забыли про ЗАЧЕМ ТАК и сосредоточились на КАК (кубисты – кубиками всё, футуристы – много колёс велосипеду и т.д. и т.п.). И – радость, что удалось всю картину сделать в одном стиле. Лучами, скажем.
И – называют это прогрессом и всякими хорошими словами:
«…удивительное художественное явление… очень насыщенное, яркое… художники русские шагнули гораздо дальше и были более продвинуты… Русские в погоне за Западом иногда обгоняли Запад и достигали каких-то гораздо больших вершин… уникальное явление… весь русский авангард — это все время какие-то первые места… ушел в своем абсолютно новом направлении… буквально в год несколько новых направлений открывалось…» (http://www.odnako.org/almanac/material/andrey-sarabyanov-avangard-bil-vremenem-neveroyatnih-otkritiy/ ).
5 февраля 2021 г.