Ханна пишет:
"Привет, я себе загадала дом,
разноцветный, смешной, что лоскутное одеяло.
Из окна будет видно мне море и гордый ялик,
загорелых людей, позабывших про монохром.
А пока у меня минус двадцать, Урал, щенок.
И хитрюга-щенок притворяется, что хромает
по причине — ему, как и мне, очень надо мая.
Я себе загадала и май, и волну у ног.
И фламинго, клювастых и кремовых, на косе.
Я задумала дом с фиолетовой черепицей.
И колени мосластые станут торчать как спицы,
а вот краситься я перестану уже совсем.
Если только лавандовым маслом мазну когда,
вдоль морщинок. За горкой плантации как в Провансе,
по ночам светлячками вкрапления в чёрной ваксе,
что мурашки огней в отвоеванных городах.
Здесь соседский старик словно древний Авессалом.
Здесь огромное спелое солнце рождает грозы.
Полинявшие шорты, ликёр из собачьей розы.
И рубашка, на пузе завязанная узлом".
Ханна пишет:
"Привет, я безумно хочу домой.
Там я стану тягучей, счастливой, ленивой, плавной.
А названия (вслушайся) — Форос и Балаклава,
Инкерман, Фиолент — словно шелковой бахромой.
Словно кисточкой сладкой лизнули по языку,
и слова с него падают — крупные капли света.
Я себе напророчила лучшее в мире лето,
бесконечная серость вгоняет меня в тоску.
Там озера, представь себе — розовое стекло.
Как во рту распустился цветок "ом намах шивайя".
В этой соли одна микроводоросль выживает.
Тоже розовая, приспособилась, повезло.
Ханна пишет:
"Приедешь, когда я построю дом —
по воде, как Христос, на горячем песке, как Будда.
Он — мой дом — обязательно будет, и я в нём буду.
А когда я состарюсь, хочу, чтоб прислали шторм.
Потому что от радости правильней умереть.
Чтобы чайки горласто кричали, вопили крачки".
Ханна помнит, смеётся и злится, поёт и плачет.
А на фото из Крыма — подснежники в январе.
И поэтому Ханна и пишет в сети:
"Привет".
И я вижу, как Ханна идёт, вся из сна и мёда,
утыкаться лицом в ленкоранских акаций мётлы,
и вот в этот момент понимает, что смерти нет.