Рассуждаем, стоит ли тягаться с двадцатилетними.
Мой хороший друг, главный редактор популярного мужского журнала, рассказывал мне когда-то о своем опыте выступлений в телепередачах: «Вот приходишь и начинаешь честно и серьезно отвечать на вопросы, пытаешься изложить свою точку зрения, взвесить "за" и "против", "с одной стороны", "с другой стороны"... И понимаешь, что никому это здесь не надо, всем скучно, слушают тебя из вежливости. Больше не позовут. А стоит прокричать что-нибудь в духе Трампа: "И вообще, место женщины — на кухне!" — все резко оживляются, шумят, получается "живенько". Что и требуется для телевидения».
Вот и у статьи для журнала тоже должен быть основной посыл, управляющая идея, так сказать. Условно: «В сорок лет жизнь только начинается» или «Сорок — это новые тридцать».
Но я не очень люблю такой декларативный жанр. Я просто изложу свои обрывочные соображения — возможно, кому-то они окажутся близки и понятны.
В сорок лет жизнь, конечно же, не начинается, но, безусловно, продолжается. А вот молодость уже закончилась. Как ни крути. Но и старость еще не подступила. И что будем делать? Как называть этот — основной по сути — период жизни? Взрослый возраст? Средний возраст? Элегантный (советский эвфемизм) возраст? Зрелость (слово с фруктовыми ассоциациями: зрелость — спелость)? Как филолог, я чувствую нехватку правильного термина и вспоминаю только слова прекрасной Фаины Раневской: «Жопа есть — а слова нет».
По поводу этой возрастной категории все пытаются быть корректными и лажают на каждом шагу: когда-то по сети гулял материал 24 Things Women Over 30 Should Wear — «24 вещи, которые должны носить женщины за 30». Иллюстрировался он фотографией очаровательной восьмидесятилетней бабушки. Или тест (из этих, самых дурацких) — «Как ты будешь выглядеть в пятьдесят лет?». Приятельница, которой как раз пятьдесят, прошла его, и ей выдали картинку с изображением опять же старушки под девяносто.
Эйджизм, или возрастная дискриминация, цветет пышным цветом. «Взрослый» — за глаза стыдливо говорят о том, кому к семидесяти. А так — мы вечно молодые, молодые, молодые. А потом вдруг — бах — старые. Но и старость в данной парадигме выглядит как «молодость наоборот»: розовые волосы, яркие шляпки — да, мы такие эксцентричные и модные городские сумасшедшие. Ну вы наверняка видели много публикаций и перепостов на тему «Это мы через пятьдесят лет» — с фотографиями бравых пляшущих ярко одетых старушек.
Что это все? Мне кажется, страх. Боязнь рутины, несвободы и ответственности, с которой ассоциируется тот период жизни, когда ты просто должен быть большим. Быть взрослым и отвечать за всех — младших и старших.
Не будем говорить про кидалтов и нежелание взрослеть, об этом в свое время очень много было написано. Что я часто слышу сегодня — это то, что молодость не так уж хороша, и новая молодость (или как еще это назвать? В общем, после сорока) гораздо лучше.
«В двадцать лет я себя совсем не любила», «Я была такая жалкая и несчастная», «Сейчас я чувствую себя гораздо увереннее, сексуальнее, красивее»... Чаще всего такие вещи слышишь от тридцатилетних. И это как раз совершенно естественно. Известно, что люди обычно ощущают себя на шесть-семь лет моложе паспортного возраста. Выглядят ли они так на самом деле? Кто как. Для женщин это особая тема, очень многие открыто о себе говорят, мол, «я-то выгляжу гораздо моложе своих лет». Причем с такой уверенностью, будто для всех окружающих это тоже очевидно. Когда я слышу подобное, мое доброе и милое внешнее «я» ласково улыбается и кивает, а мой внутренний циник (которого я почти ни с кем не знакомлю) пожимает плечами. Я бы сказала, что заявлять о себе что-то подобное — это заведомо ставить себя в неловкое положение. Помните, по-моему, Маргарет Тэтчер говорила о том, что если вам приходится убеждать кого-то, что вы истинная леди, то вы — точно не она. В общем, что могу сказать: когда осведомляются о вашем возрасте, лучше не спрашивайте в ответ: «А на сколько выгляжу?»
Если вернуться к цифрам, в тридцать пять мы себя чувствуем (а если повезло — и выглядим) на двадцать восемь, в сорок, возможно, на тридцать четыре... И это уже, считай, последний вагон того, что с большой натяжкой можно, если уж очень хочется, называть молодостью.
А после сорока пяти... ну я вас умоляю! Да, вы можете великолепно выглядеть — но все равно на «около сорока». И это уже не молодость, как ни крути.
Всегда найдутся льстецы, которые будут уверять, что вы выглядите на двадцать пять — сколько бы вам ни было. Но это ведь неправда. Идеально сделанные процедуры и операции добавляют ухоженности. Плохо сделанные процедуры и операции превращают во фрика. Вам может быть слегка за сорок, но если вы перестарались, перекололись, перетянулись, люди будут думать, что вам минимум под шестьдесят, потому что на лице живого места нет.
Особенно обидно бывает за красивых женщин — ведь любая манипуляция в погоне за молодостью, даже самая аккуратная, может изменить пропорции лица, выражение глаз — и очарование, которому не были помехой мелкие морщинки и даже слегка поплывший овал, уйдет бесповоротно. А молодость не придет все равно. Так, прелестно-небрежная, легкая и естественная Мег Райан убрала мешки под глазами или сделала круговую подтяжку — не знаю точно — и стала неузнаваемой. Изабель Аджани обколола чем-то свое нежное лицо, и оно стало опухшим, как у резиновой куклы. Опасность инъекций-филлеров в том, что когда женщина смотрит на себя в зеркало анфас, то видит гладкое лицо. Но она не видит себя в профиль. А в профиль на ней раздутая резиновая маска. Когда я впервые обратила на это внимание, то для себя решила — не хочу так. Пусть уж естественным образом все меняется. Попытки ухватить за хвост ушедшую молодость, как правило, выглядят жалко.
Но выглядеть молодо и выглядеть хорошо — совсем не одно и то же. Выглядеть хорошо — это значит излучать положительную энергию. Улыбка плюс ухоженность. Не могу сказать, что я разделяю позицию Джулии Робертс, торжественно объявившей, что она не будет пользоваться косметикой, и вообще — «надо думать не о внешнем, а о внутреннем, не о красоте, а о душе!» В таких заявлениях, когда очевидные, в общем, вещи подаются как некое откровение, всегда есть доля лицемерия. А когда об этом говорит именно что красотка — стройная и прекрасная кинозвезда-миллионерша — недоверие только усиливается.
Так что кремам, помадам и прочей косметике — мое твердое «Да!». Еще скажу банальность — важно не набирать вес. И много улыбаться, а значит — зубы должны выглядеть хорошо (современная стоматология и ортодонтия позволяют). А широкая улыбка молодит в десять раз лучше инъекций.
Любимые Инес де ля Фрессанж, Джейн Биркин, Фанни Ардан, Шарлотта Ремплинг просто великолепны со всеми своими морщинами. А уж как ослепительна семидесятилетняя Ванесса Редгрейв в «Письмах к Джульетте» — слов нет. Ну она вообще из тех, кто чем старше, тем прекраснее. Среди мужчин такие, конечно, чаще попадаются (им в принципе легче живется). Однако в целом актрисы-то как раз понимают, что их лица — капитал, и пытаются сохранить узнаваемость. А вот обычных женщин часто заносит в погоне за иллюзорной молодостью, в итоге — губы, скулы, и все похожи друг на друга, как сестры. И в Instagram они же друг другу сами пишут: «Красавица! Лучшая! Супер!»
Мне это не близко, но я их понимаю. Все мы ищем способы примирения с возрастом и переходом в другое качество. В одном из эпизодов романа «Театр» Сомерсета Моэма сорокашестилетняя Джулия Ламберт, знаменитая актриса, проводит эксперимент: гуляет по одной из центральных улиц Лондона, ожидая, когда с ней начнут знакомиться мужчины, как это постоянно случалось в молодости. И за ней действительно увязывается один тип. Правда, вскоре выясняется, что целью его преследований был автограф звезды — причем для невесты. А как к женщине никто к Джулии прежнего внимания, увы, не проявляет. Но она — мудрая. Если ее это и задевает, то ненадолго. Окей, думает она — любите меня теперь не за мою красоту и сексапильность, а за мое мастерство. Это тоже прекрасно.
И самое разумное, по-моему, — следовать ее примеру. Не пытаться «задрав штаны, бежать за комсомолом», не соревноваться с молодыми в белизне и румяности, в упругости и гладкости, а ценить свои преимущества: опыт, умение держать удар и сохранять лицо (приходилось не раз), умение понимать чужое горе (потому что своего уже было немало), умение радоваться мелочам — красивому жесту, искренней улыбке, интересной беседе (мы уже знаем, что все это редкость). В общем, в самом неюном возрасте у нас есть все, чтобы быть «дамой, приятной во всех отношениях» не в иронично-гоголевском, а в самом буквальном смысле.
Так важно, по-моему, сохранять достоинство и здравый смысл и не играть в собственных дочек. Когда-то на нас заглядывались на улице — а теперь на них. Но ведь это прекрасно и естественно. Мы свою порцию комплиментов, взглядов, вздохов и признаний уже получили. Что делать! Просто вспоминайте о том времени с удовольствием и без зависти к самой себе.
Один из моих любимых моментов в кино — совершенно пронзительный по исполнению диалог Барбры Стрейзанд (ей по сюжету за сорок) и ее матери, прекрасной Лорен Бэколл (ей — за семьдесят) в фильме «У зеркала два лица»: «Как это было, как это ощущалось? Когда ты красивая?» — спрашивает Стрейзанд. «Это было прекрасно...» — отвечает Бэколл.
Если вы чувствуете себя женщиной — это от вас никуда не денется. Когда моя бабушка в восемьдесят с лишним отказалась встречаться с бывшим сослуживцем, вдовцом-ровесником, она рассказывала мне об этом со словами: «Ну, Ира! Было бы мне хотя бы лет шестьдесят пять!»
Утешает в числе прочего тот факт, что взрослеем и стареем мы не единолично, а все вместе: с друзьями, знакомыми, подругами, однокурсниками, одноклассниками, а также всякими известными людьми. И никого это не минует. Огромным плюсом же является то, что, перейдя определенную возрастную границу, можно расслабиться и прекрасно чувствовать себя в новом качестве следующие лет двадцать, а то и дольше.
Что нам принес научно-технический прогресс? Большую продолжительность жизни, меньшую занятость добыванием хлеба насущного и широчайшие социальные связи. Однако все это не значит, что мы выглядим моложе, чем наши родители. Во всяком случае — не я. У меня всегда были самые молодые родители, и на моей первой свадьбе они, сорокалетние, похожи на нынешних молодоженов. На видео с папиного пятидесятилетия все его друзья выглядят ничуть не хуже, чем мои сверстники сегодня. Просто когда нам двадцать-тридцать лет, то все, кто уже перешел эту черту — границу «среднего возраста», — кажутся нам другими. А когда мы сами ее пересекаем, то понимаем, что мы все те же. И они, родители и старшие товарищи наши, — все те же, а мы теперь с ними в одной лодке.
Конечно, в целом нынешние тридцати-, сорока-, пятидесятилетние беззаботней, чем их ровесники век или полвека назад. Но круг, социальный слой и принятая там модель держаться, одеваться, разговаривать имеют большее значение, чем календарный год.
Чем консервативней среда — тем сильнее давят возрастные рамки. Там, где полвека назад девушка к тридцати годам становилась скучной располневшей тетей, зависающей перед телевизором, все то же самое происходит и сегодня. А в какой-нибудь богемной среде пятидесятилетняя дамочка крутит романы, как студентка — так же, как это делала ее условная бабушка. Да и клуб знакомств «Для тех, кому за тридцать» только кажется анахронизмом — он никуда не делся, наоборот, чрезвычайно расширился и давно переехал в интернет.
Похоже, я выступила все же в непопулярном жанре: «с одной стороны», «с другой стороны». Тогда еще несколько банальностей напоследок: вода мокрая, снег белый, любовь есть, жизнь быстротечна, лучше смеяться, чем хмуриться, каждый день — подарок. И еще хочется процитировать замечательную Нору Эфрон (писатель и публицист, автор голливудских сценариев «Неспящие в Сиэтле», «Вам письмо», «Когда Гарри встретил Салли» и еще десятков фильмов): «Постареть — тоже привилегия. Многие оказались ее лишены».