Далеко за морями, где песни живут неспетые, где плывут облака каравеллами, караванами,
Рэй танцует на солнечных пляжах, гремит браслетами.
Она птица-волшебница, нет ей другого звания.
К ней спешат мудрецы и торговцы: просить и спрашивать, отвечать на загадки, рассказывать про заветное.
Мои сказки совсем не умеют рождаться страшными, а рождаются страшными — тут же уносит ветром их.
Пока там, за хребтами, за скалами и ущельями, где дразнящее эхо и снежные барсы с ланями, Рэй поёт смуглолицым богам колдовскими трелями о красивой любви, о прекрасных людских желаниях.
Год шагал по асфальтовой кромке, мычал и бычился. Понедельник тянулся безжалостно как резиновый.
И жила-была девочка, с виду совсем обычная, по ночам становилась пичугой с глазами синими.
А когда возвращалась под утро, сияя кольцами, принимала людское обличие, сыплясь искрами,
вероятно, считала, что птицами все становятся, кому грезится небо, высокое и лучистое.
Провода в её съёмной квартире ползли как ужики, а соседи за стенкой ругались, кричали чайками.
Но однажды она с удивлением обнаружила — больше в птицу, увы, превращаться не получается.
И нельзя было вылечить это ни сном, ни травами, ни водой, ни теплом (хотя слухи ходили разные).
Стало девочке жить тяжело. Тяжело, но правильно,
стало глупой казаться, что птица — её фантазия,
то есть что-то такое, что вовсе не обязательно. Оно даже мешает.
Стекло покрывалось звездами.
И тогда, из-за дальнего моря добравшись затемно,
прилетела к ней птица баюльная, перья острые, что всегда прилетает к художникам и мечтателям, тем, кто даже зимой на бумаге рисует летнее.
Рэй сказала: "Птенец, одно небо уже растратила,
остаётся в запасе хорошее, но последнее,
а иначе живи обескрыленной, обесточенной, горе-беды-несчастья тащи на себе колодами".
"Не ругай меня, птица, второе — оно для дочери. Ей нужнее, а я посмотрю за её полётами".
И тогда встали мамы, и встали в сплошную линию,
и назвали по имени девочку, став щитом её.
Потому что единое, целое, неделимое.
Потому что когда для другого — то "не-считовое"
заоконье, излитое плачами и бессонницей.
Дни катились слезами — теперь зазвенели струнами.
И промолвила птица: "Второе — оно не кончится.
Забирай себе третье, чтоб общее. Разве трудно мне?"
Мои сказки всё могут, всё стерпят — они же стоики, пусть они остаются навеки смешными, юными.
Ещё сладко спал дом,
только лампа цвела на столике с запечатанным небом внутри сургучом и рунами.
Далеко-далеко, на земле, где грустить не велено, живёт добрая Рэй, желторотой весне попутчица, охраняет секрет, что летать — это как на велике.
Если птица летала, то как же она разучится?
Художник: Svetlana Sphinx