Продолжу повествование о трех друзьях-охотниках. Теперь о Федоре. Здесь – самое начало, тут продолжение, далее - здесь.
Он вернулся в деревню раньше других. До того работал где-то на материке, откуда и привез статную жену. Припомнил, что встречал его и ранее, пока был жив колхоз. От усадьбы того до их деревни было что-то около ста км. Я промышлял выше их деревни.
Повстречал тогда Федора в артельной избе. После новогодних праздников. Погода морозила, после выпавшего обильного снега. Кое-как доехал я от деревни до этой избы. После снегопадов на реке давило наледь, нартник замело, и пока не пройдешь пешком - не угадаешь на него. А в санях груз, если стянет с нартника – наплаваешься в наледи. перед артельной избой был крутой подъем в гору.
Оставил сани внизу, разгрузил, груз накрыл, сани навернул, чтобы не пристыли. Полозья обстучал. Наездил дорогу в гору. Чтобы поутру на длинной веревке затащить груз. Буран в этом случае идет на горе по ровному, тяги ему на малом и зацепления гусеницам на подмороженном следу хватает поднять в гору груженые сани.
Заметил огонек в избе. Это Федя ночевал по причине плохого хода. А снегоход услышал, только, как я подъехал. Испили чаю. Достал сига, закусили строганиной.
Это был первый год, когда Федор решил поднимать путики отца, лет через несколько после своего приезда. Жаловался он, что за года, что никто не охотился, завалило путик, проложенный по просеке, да так, что и не пройдешь. Тогда как-то часто стали налетать ветра, вываливая лес и массивами, и полосами.
Поскольку снегоходов в их деревне не было, договорились, что помогу доставить кое-какой груз до сплошных завалов, это км тридцать от деревни и 3-4 от чищенного нартника. Помог. Потом и не пересекались даже. Пока не отдал я его друзьям свои избы на равнинном путике. Вот тогда только и стали беседовать.
Промыслом он по приезду не занимался – по птичке хаживал. Да рыбу доставал. А поскольку стал служить лесником, дольше всех бывал на реке по лесным делам, и рыбу доставал круглый год. Не был его улов к сезону привязан, как у всех.
Стал он подкармливать той рыбой бабушек, доживавших в одиночку. Те совали ему копейки свои, а Федя отказывался. Они настаивали. Тогда Федя согласился менять гостинцы на старье. На ветхое охотничье и рыболовное снаряжение – сети и куски невода, лыжи, капканы древней ковки, нарточки, упряжь, туеса, короба. На утварь, вроде медных умывальников витиеватого дизайна и на кованые светцы, котлы и дырявые чайники. Бабушки делились и деталями своих ткацких станков, да прялками. А то и тканой и вязаной одеждой. Брал он все это, чтобы они себя обязанными не считали, не особенно к коллекционированию стремясь.
А осознал он «миссию свою», как говорил мне позже, показывая собранную старину глубокую, с длинной пищали. Ту сам же и вытащил неводом. Ствол ее был граненым, снаружи лишь слегка потраченным раковинами, клейма мне теперь не вспомнить. Буквы какие то. Внутри же ствол пищали зарос песком, как камень. Уцелел даже приклад, точнее очертания деревяшки, которая шла от дула, и далее его сложного замка.
Так и собрал Федор у себя в крытом дворе целый музей промыслов.
Кроме музея был он заметен борьбой за тайгу. Началась та борьба как у всех. Когда очередные инвесторы решили облагодетельствовать местное население рабочими местами по вырубке прилегающего леса, Федя, как и все мы, говорил что-то о разрушении мостов и ином сопротивлении. Чем, может, и настораживал будущих лесорубов. Но, скорее, девственные леса и критичные расстояния пугали тех надежнее.
Но поток инвесторов не утихал. Затем их обязали проводить слушания, с какого года, не припомню. Заинтересованные собирались в сельсовете, и ни одного одобрения дровосеки не получили. Потом сельсовет закрыли, оптимизируя и укрупняя, и слушания проводились уже где-то далеко. При лучшем результате. Но если на слушаниях появлялся Федор, их итог был предсказуем. За то он и работы лесника лишился. Впрочем, лесников потом и так разогнали, глаза из леса убирая – плохо помогали те инвесторам.
А вот недропользователям, похоже, согласие местных жителей не было нужно тогда и не нужно сейчас. И забуривались и закапывались они без спроса, убивая накатанную веками и лошадками дорогу, и сохраненный уклад, сразу и навсегда. Сбрасывая в реки и заваливая их. Пряча загрязнения. Снося лес массивами. Добавляя эрозии в рельеф. Приводя в лес чуждых ему. И не рекультивируя после себя.
При всем моем уважении к предпринимателям. И этому риску чужим, в карман себе, природа богатств, сдается, одинакова – чтобы стать миллионером, надо обуть тысячи нищих, чтобы стать миллиардером, надо нахлобучить сотни тысяч средних или миллионы нищих, соответственно. И так далее.
В этом ряду изъятие древесины, минералов и углеводородов ощущаются, как-бы благородным занятием. Однако изъятие по потребностям, а не богатства для, пологичнее будет.
Смысл в этом положении вещей может быть и есть. Но нам он не заметен. Три века переделки сознания на обогащение их, при обнищании нас, надо бы. А смирением мы и не отличались никогда. Итого - кто первым вымрет, они или логика.
