Итак, продолжаем описание изенгардского рейха:
«Громады скал, ограждавшие крепость, были источены изнутри ходами и переходами между тайниками, кладовыми и камерами, кругом обставлены всевозможными постройками; зияли бесчисленные окна, бойницы и черные двери. Там ютились тысячи мастеровых, слуг, рабов и воинов, там хранилось оружие, там, в подвалах, выкармливали волков. Все днище каменной чаши тоже было иссверлено; низкие купола укрывали скважины и шахты, и при луне Изенгард выглядел беспокойным кладбищем. Непрестанно содрогалась земля; винтовые лестницы уходили вглубь, к сокровищницам, складам, оружейням, кузницам и горнилам. Вращались железные маховики, неумолчно стучали молоты. Скважины изрыгали дымные струи и клубы в красных, синих, ядовито-зеленых отсветах.
Могучей и дивной крепостью был Изенгард, и многие тысячи лет хранил он великолепие; обитали здесь и великие воеводы, стражи западных пределов Гондора, и мудрецы-звездочеты. Но Саруман медленно и упорно перестраивал его в угоду своим злокозненным планам и думал, что он – великий, несравненный, искусный зодчий; на самом же деле все его выдумки и ухищрения, на которые он разменял былую мудрость и которые мнились ему детищами собственного хитроумия, с начала до конца были подсказаны из Мордора: строил он не что иное, как раболепную копию, игрушечное подобие Барад-Дура, великой Черной Твердыни с ее бастионами, оружейнями, темницами и огнедышащими горнилами; и тамошний властелин в непомерном своем могуществе злорадно и горделиво смеялся над незадачливым и ничтожным соперником.»
Конечно, куда уж Саруману-Шилькгруберу с его жалкими 3000 танков против 25 000 мордорских танков! Разве что внезапное нападение могло дать его урукхаям хоть какой-то шанс…
А вот еще одна толкиенистская песня, тоже с явным сочувствием оркам, на этот раз изенгардским – Ден Назгул (Полковников):
Дай же приказ, Саруман - хотим слышать твой Голос!
Пусть дрогнут они, поняв, кто кого предал.
Но... пал Властелин, точно в поле подрубленный колос...
Плачь, Воинство Длани Белой!..
Неисповедимы пути нам твои, владыка
Ждет тебя в мире этом лишь тлен и забвенье...
Но верит в твое возвращенье, Великий,
Воинство, осененное Дланью Белой!
В романе встречаются идеи, безусловно витавшие на Западе, о том, что было бы удачно стравить между собой два центра зла (впрочем, о том, как стравить страны запада, мечтал и Сталин: "Очень многое зависит от того, удастся ли нам оттянуть войну с капиталистическим миром, которая неизбежна... до того момента, пока капиталисты не передерутся между собой..."):
«– Диковинно могущество наших врагов, и диковинна их немощь! – сказал Теоден. – Издавна говорят: нередко зло пожрется злом.»
«– Как жаль, что наши друзья поневоле мешают им сцепиться! – заметил Гимли. – Будь Изенгард и Мордор соседями, дрались бы они между собой, а нам было бы легче разделаться с обессиленным победителем.
– Мощь победителя возросла бы вдвое, а сомнения исчезли бы, – возразил Гэндальф. – Да и куда Изенгарду воевать с Мордором – разве что Саруман прибрал бы к рукам Кольцо, но теперь это ему больше не грозит. Он и сам еще не ведает, в какую петлю угодил.»
В реальности вышло не так, между СССР и Германией не осталось никого (потому что всех, кто там был, они сообща сожрали), и они действительно сцепились друг с другом, как мечтал Гимли. Но мощь победителя – СССР – и вправду возрасла в разы, и, может быть, только атомное оружие Запада остановило советские дивизии на полпути к Ла-Маншу.
Третья локация – Хоббитания, атакованная мордорско-изенгардским злом.
Те, кто читал роман, знают, что после уничтожения Кольца, четверо хоббитов из отряда Хранителей вернулись в Хоббитанию, захваченную шайками полуорков Сарумана, еще одно последствие мордорского зла. В экранизацию эти события не попали, как и фактически гражданская война хоббитов, пусть и случившаяся в мягком варианте – те задавили незваных пришельцев очень быстро, с очень малой кровью, и собственно хоббитов на стороне изенгардцев почти не было – что, конечно же, лишило ситуации подлинного трагизма реальных междуусобиц.
«Дверь была распахнута настежь, привратник лежал убитый: должно быть, у него отобрали ключи.
– То-то Враг порадуется! – сказал Гэндальф. – Ему как раз такие дела по нутру: свой разит своего, и оба по-своему верны долгу.»
Как раз о гражданской войне, которой так радуется враг человеческий…
Итак, после возвращения из похода, хоббиты упираются в новопостроенные ворота:
«Они колотили в ворота и звали хоть кого-нибудь, но сперва никто не отзывался, а потом, к их великому изумлению, затрубил рог, и тусклые окна разом погасли. Из темноты раздался крик:
– Кто такие? Убирайтесь, а то схлопочете! Не видите, что ли, объявление: От заката до рассвета проход строго воспрещен!
– Извините, господин Мерри, отпирать не велено.
– Кто не велел?
– Не велел Генералиссимус из Торбы-на-Круче.
– Генералиссимус из Торбы? Лотто, что ли? – спросил Фродо.
– Вроде бы так, господин Фродо, только приказано называть его просто «Генералиссимус».»
Да, у нас тоже был один бывший бандит по фамилии джугашвили, ни дня не служивший, никогда не имевший никакого воинского звания и нацепивший сам себе погоны генералиссимуса…
Порядки в Хоббитании неслабо изменились, по мордорскому образцу – пайки, продотряды, учетчики, раздатчики. Возможно, Толкиен что-то где-то слышал о том, что происходило в захваченной большевиками России, иначе эти аналогии получаются слишком удачными совпадениями с нашей ужасной действительностью. Например, из Соловецкого лагеря удачно бежал некий Мальсагов С. А., напечатавший в 1926 году в Англии книгу воспоминаний о Соловках под названием «Адский остров». Может быть, Толкиен ее прочитал…
«– Прошенья просим, господин Мерри, – залепетал Хоб, – это нынче не положено.
– Что не положено?
– Принимать гостей без разрешения, кушать сверх пайка и тому, в общем, подобное.
– Ничего не понимаю, – удивился Мерри. – Недород, что ли, у нас? Странно, такое было чудесное лето, да и весна…
– Да нет, на погоду не жалуемся, – сказал Хоб. – И урожай собрали хороший, а потом все как в воду кануло. Тут, надо думать, «учетчики» и «раздатчики» постарались: шныряли, обмеряли, взвешивали и куда-то для пущей сохранности увозили. Учета было много, а раздачи, можно сказать, никакой…
…приходят, грабят или, по-нынешнему, «реквизируют», когда им вздумается…»
Ну и, конечно же, охранцы и исправноры, для врагов «новой силы»:
«Согласно личному приказу Генералиссимуса вы обязаны немедля и без малейшего сопротивления проследовать под нашим конвоем в Приречье, где будете сданы с рук на руки охранцам. Когда Генералиссимус вынесет приговор по вашему делу, тогда и вам, может быть, дадут слово. И если вы не хотите провести остаток жизни в Исправнорах, то мой вам совет – прикусите языки.»
И исправноры не пустуют, и следователи без пытошной работы не сидят, и продотрядчики лютуют со своей продразверсткой:
«…повсюду эти Большие Начальники, громилы Генералиссимуса. Чуть кто из нас заартачится – его сразу волокут в Исправноры. Первого взяли старину Пончика, Вила Тополапа, голову нашего, а за ним уж и не сочтешь, тем более с конца сентября сажают пачками. Теперь еще и бьют смертным боем…
…если же кто, говоря по-ихнему, «проявлял враждебность», тот живо оказывался, где и Вил Тополап. Словом, дальше – хуже. Курева никакого, только для Больших Начальников; пива Генералиссимус не велит пить никому, одни начальники его пьют, а трактиры все позакрывались; в закромах шаром покати, зато Предписаний навалом. Припрятал что-нибудь – твое счастье, да и то как сказать: бандиты через день приходят с обыском и забирают все подчистую «в целях разверстки» – это значит, чтобы им все, а нам ничего. Оставляют, правда, свалку отбросов у ширрифских участков: ешь, мол, на здоровье, авось не вытошнит. Но уж когда явился Шаркич – тут хоть ложись и помирай.»
Ну и карательные отряды, при случае берущие в заложники мирное население (чисто по заветам ильича-шаркича):
«Хоббиты подняли шлагбаум и расступились.
– То-то! – издевались каратели. – И живо бегите в постельки, пока вас не высекли.
Они прошли по улице, крича:
– Все гасите свет! По домам и на улицу не высовываться, а то заберем сразу полсотни заложников в Исправноры. Живее, живее! Доигрались, вывели Вождя из терпенья…»
Заметим, что удачей быстрой победы над мордорско-изенгардским злом хоббиты всецело обязаны крепким, сильным, независимым, вооруженным фермерам, настоящим «кулакам» по лживым советским формулировкам. (Лживым потому, что истинное значение слова «кулак» - хлебный перекупщик и ростовщик, каковых почти не осталось после 17-го года, а «кулаками» и особенно «подкулачниками» начали лживо называть всех неугодных преступной большевистской власти).
Ярким и наиболее выдающимся примером такой сильной личности является крепко стоящий на ногах и твердый в своих убеждениях фермер Бирюк.
«– А чем тебе не по душе старый Бирюк? – удивился Пин. – Всем Брендизайкам он друг. Бродяг не любит, псы у него злющие – ну так ведь и места какие, чуть ли не граница. Тут, знаешь, не зевай… Бирюк мужик что надо, ежели к нему за грибами не лазить…
…только все же было странно, что чаще других Том (Бомбадил) поминал того же Бирюка, а они-то!
– Руки у Бирюка – чуткие к земле, он работает жарко, а глядит в оба глаза. Он обеими ногами стоит на земле и, хоть шагает валко, не оступился еще ни разу – так поняли Тома хоббиты.»
Вот как Бирюк разговаривает с самим назгулом-кольценосцем.
«– Да-а, – неторопливо и с удовольствием сказал Бирюк, – подъехал на вороном к воротам – незаперты были – и в двери суется. Черный, весь в черном, лица не видать, словно боится, что узнаю. Я думаю:
«Ишь ты какой! Чего приперся-то к нам в Хоббитанию?» Граница рядом, разные шастают; таких, правда, отродясь не видывал. Выхожу к нему. «Ну, – говорю, – здрасьте, в чем дело? Это вы не туда заехали, давайте-ка обратно на дорогу».
Что-то он мне не понравился; тоже и Хват – выбежал, понюхал, хвост поджал и скулит. А тот, черный, сидит не шелохнется. «Я издалека, – говорит, глухо, будто без голоса, и кажет на запад, через мою, стало быть, землю. – Торбинс здесь?» А сам шипит, сопит и клонится на меня. Клонится, а лица-то нет – дырка под башлыком, и все, меня аж дрожь пробрала. Ну, дрожь дрожью, а чего он лезет куда не просят?
«Давай-давай отсюда! – говорю. – Какие тебе здесь Торбинсы! Не туда заехал. Торбинсы, они в Норгорде живут, заворачивай обратно, только не по моей земле, – говорю, – а дорогой».
«Торбинса там нет, – шепчет, а шепот у него с присвистом. – Торбинс сюда поехал. Он здесь, близко. Скажешь, когда он появится, – золота привезу».
«Вези, вези, – говорю, – только не мне. Убирайся-ка подобру-поздорову, а то, смотри, собак спущу».
Он зашипел, вроде как в насмешку, и на меня конем. Я еле успел отскочить, а он дал шпоры, выбрался на дорогу, и поминай как звали…»
Страх-страхом, но Бирюк готов костьми лечь за свою семью и за свою землю. Были такие «бирюки» и у нас, например, в Тамбовской губернии… Но это уже другая история…
И напоследок еще два важных эпизода, первый – с отбитой головой государя:
«Далеко над скорбным Гондором, одетым тенью, солнце выглянуло из-под медленной лавины туч, и огнистое крыло заката простерлось к еще не оскверненному Морю. И осветилась огромная сидячая фигура, величественная, под стать Каменным Гигантам на Андуине. Обветренная тысячелетиями, она была покалечена и изуродована недавно. Голову отломали, на место ее в насмешку водрузили валун: грубо намалеванная рожа с одним красным глазом во лбу ухмылялась во весь рот. Колени, высокий трон и постамент были исписаны бранными словами и разрисованы мерзостными мордорскими иероглифами.
И вдруг Фродо увидел в последних солнечных лучах голову старого государя, брошенную у дороги.
– Гляди, Сэм! – крикнул он, от изумления снова обретя дар речи. – Гляди! Он в короне!
Глаза были выбиты и отколота каменная борода, но на высоком суровом челе появился серебряно-золотой венец. Повилика в белых звездочках благоговейно обвила голову поверженного государя, а желтые цветы жив-травы, заячьей капусты осыпали его каменные волосы.
– Не вечно им побеждать! – сказал Фродо.»
Аналогия из А. И. Солженицына – «Бодался теленок с дубом» – «Столько десятилетий им везло, каждый раз перед ними уходила вода из Сиваша - неужели попустит Бог и теперь… Когда-нибудь должны же были воды Сиваша в первый раз не отступить!..»
И еще к этому моменту:
«Позарастают беды быльем,
Вспыхнет клинок снова,
И короля назовут королем,
В честь короля иного.»
А второй интересный эпизод касается так называемого «примирения» красных и белых, сторонников и противников совдепии.
Загнанный в угол и проигравший Саруман предлагает мир:
«Итак, молви свое слово, конунг Теоден: установим ли мы мир, восстановим ли дружбу? То и другое в нашей власти.
– Да, мы установим мир, – наконец глухо выговорил Теоден, и ристанийцы разразились радостными возгласами. Теоден поднял руку, призывая их к молчанию. – Да, мы установим мир, – сказал он ясно и твердо, – мир настанет, когда сгинешь ты и разрушатся твои козни, когда будет низвергнут твой Черный Властелин, которому ты замыслил услужливо нас предать. Ты лжец, Саруман, а ложь растлевает души. Ты протягиваешь мне руку дружбы? Это не рука, это коготь лапы, протянутой из Мордора, цепкий, длинный, острый коготь! Война началась из-за тебя: будь ты вдесятеро мудрей, все равно не вправе ждать от нас рабской покорности во имя чего бы то ни было; но, даже если бы не ты ее начал, это твои орки зажигали живые факелы в Вестфольде и душили детей. Это они изрубили на куски мертвое тело Гаймы у ворот Горнбурга. Да, мир с Ортханком настанет – когда ты будешь болтаться на виселице подле этих окон и станешь лакомой поживой для своих друзей-воронов. Вот тебе приговор Дома Эорла. Предков своих я, может быть, и недостоин, однако холопом твоим не стану. Обольщай и предавай других, правда, голос твой прежней власти уже не имеет.»
Мир между красными и белыми конечно будет.
Будет тогда, когда сгинет окончательно коммунистическое зло без остатка, когда будет снесен мавзолей, а потрошеный труп ульянова будет закопан или сожжен, когда будет переименована последняя улица, названная в честь последнего большевистского преступника.
Это не рука дружбы, а цепкий, острый коготь из ада.
Война началась из-за вас. Это вы призывали народ к топору в 19 веке, это вы призывали к гражданской войне еще в 1905 и 1914 годах.
Но даже если бы это было не так, это большевистские орки рубили на части тела генералов Духонина, Корнилова и Рузского, и раскидывали по частям уже истлевшие останки адмиралов Нахимова, Лазарева и Истомина. Это они задушили голодом более 12 000 000 человек (большей частью детей и стариков), и это они погубили расстрелами, лагерями и депортациями еще не менее 2 500 000 человек.
Вот вам приговор наследников Белой Гвардии.
Предков своих мы может быть и не достойны, но иного вы от нас не дождетесь. Можете обольщать и предавать других, правда, голос ваш прежней власти уже не имеет.
Понравился материал? Ставьте лайк и подписывайтесь на канал! Остановим ползучую сталинизацию вместе!