Дорогой друг, в основе этой мистической истории лежит рассказ Ивана Троглофила, от лица которого и ведётся повествование.
Сначала кратко о себе. По профессии я биолог-полевик. Мой стаж увлекательных полевых исследований исчисляется с 1979 года (с учётом доуниверситетской молодости). За сорок с гаком лет посчастливилось объехать в составе экспедиций всю Россию — от Северной Карелии, Франца-Иосифа, Новой Земли, Пай-Хоя, Врангеля — на севере, заповедников — Брянский лес, Воронежский, Окский, Нургуш, Вишерского, Юганский — посередине, азовских и южноуральских степей, Кедровой Пади — на юге.
За время, проведённое в экспедициях, приключилось несколько необычных, загадочных историй, у которых с позиции фундаментальной науки нет логического объяснения. Сегодня поведаю про один необъяснимый, можно сказать, мистический случай, произошедший на небольшом островке, лежащем среди непроходимой трясины в Юганских болотах. Эти топи являются частью Юганского заповедника, расположившегося в самом сердце Западной Сибири.
Случилось это во второй половине лета 1987 года, когда я был там в рамках одной научной экспедиции. Путь к месту, где это произошло, был, как всегда, непростой. Сначала пришлось добираться поездом до Сургута. Там меня встретили и после этого до места назначения доставляли, «передавая по конвейеру из рук в руки». Вначале был покоритель бездорожья — ГАЗ-66, потом небесный трудяга — вертолёт Ми-8, затем длинная деревянная моторная лодка, и на конечном этапе маршрута – пеший путь через тайгу.
Особо интересен был сплав на лодке по очень-очень извилистой реке. За давностью лет детали в памяти стёрлись, но хорошо помню, как мы под рёв мотора выписываем на водной глади загогулины и — время от времени — видим на живописном берегу реки одного и того же местного жителя-манси с маленьким челном. Уже стали узнавать и махать приветственно друг другу. Пока мы идём на лодке по широкой речной дуге, он, зная кратчайший путь, пешком по прямой пересекает узкий перешеек с легкой лодчонкой на плечах, переправляется на другой берег. Смеялись про себя: наверно, пока доберёмся до места, он там уже возле костра будет нас поджидать и таёжный чай попивать. Но нет, совместно почаёвничать не удалось. На последнем отрезке пути манси куда-то исчез.
В конце концов, добрались мы до избы-стационара, располагавшейся на «Большой Земле» у самого края огромных Юганских болот.
Приютившее меня зимовье ничем не отличалось от других, в которых за годы полевых исследований неоднократно приходилось бывать: закопченная печка-буржуйка, деревянные нары, стол возле маленького окна, необходимый запас продуктов, сухих дров. Здесь-то и оставили меня провожатые одного на несколько недель. Правда, «затворничество» периодически прерывалось, раз в три-четыре дня кто-нибудь да и наведывался в гости. Остановятся, передохну́т, переночуют, и дальше с рассветом уходят по своему маршруту. Так что «прелести» вынужденного одиночества прочувствовать в полной мере мне не удалось. Да и некогда было, за конкретный промежуток времени необходимо было провести большой объём исследований на одном острове в болотах.
Справедливости ради отмечу, по факту это не совсем остров. В той местности вглубь абсолютно непроходимой трясины вдавались на сотни метров очень узкие, длинные песчаные косы. Одна из них в своей дальней части становилась чуть выше и шире, а потом обрывалась в трясину. Вот это и называлось островом. Что-то вроде ложки, перевёрнутой кверху дном — длинная, серпом изогнутая рукоятка и, собственно, черпак на конце.
А вокруг этого кусочка суши до самой линии горизонта раскинулись бескрайние, непроходимые болота. Этакая густая колышущаяся каша из мхов, которую природа приготовила в ледяной, прозрачной воде. Поверх этого тёмно-зелёного покрывала растут очень вонючие кустарники. Жутко пахнут масляной краской. И повсюду торчат одинокие чахлые сосёнки. Посреди этого унылого пейзажа разительно выделяется почти белая длинная узкая песчаная коса. Вполне себе сухая. Покрыта беломошником. На ней так же растут кривые сосёнки да редкие кустики.
Эта коса служит единственной дорогой через болото, соединяющей остров с «Большой Землёй». Метров триста длиной, три — пять метров шириной. Сухая. Только в одном месте небольшое расстояние необходимо пройти по колено в воде. Прекрасно различима на местности — почти белая на тёмно-зелёном фоне. Словно полевая дорога, от которой нет никаких ответвлений. Шаг вправо-влево — и всё непроходимая, бездонная трясина. Совал в разных местах четырёхметровую жердь с берега (под крутым углом, конечно, и не на всю длину — метра на два с половиной — три) — нигде дна не смог нащупать.
Вот на этом острове посреди топей была основана станция регулярных наблюдений. В мои обязанности как биолога входили три вещи.
Первое. Раз в неделю отбирать пробы герпетофауны (фауна земноводных и пресмыкающихся). У меня был биоценометр — такая кастрюля литров на двадцать. Только дна у неё нет, а края снизу зазубрены и заточены. Идёшь, в случайном месте, но в нужной области ставишь её на землю, с нажимом давишь, вращая за ручки туда-сюда, а затем выгребаешь всё, что внутри — до голого песка. Складываешь это дело в пакет, бросаешь этикетку, завязываешь и отправляешь в рюкзак. Потом, уже дома (в зимовье), раскладываешь кусок полиэтилена и выкладываешь на него маленькими порциями содержимое пакета. Тщательно перебираешь по веточкам, по травиночкам. Всё, что шевелится, хватаешь пинцетом и помещаешь в баночку со спиртом.
Второе. Поперёк острова располагалась линия ловушек Барбера. Двадцать штук, расставленных через один метр. Отсюда ширина суши — 20 метров. Длина же его была чуть больше. Конечно, довольно умно звучит, но по факту ловушка Барбера — это пол-литровая стеклянная банка, вкопанная по горлышко и процентов на двадцать заполненная формалином. Бежит какая-то беспечная козявка, падает в ловушку и там сама себя фиксирует. Мне вменялось в обязанность каждые три дня вытряхивать эти ловушки в банку, писать этикетку, закрывать крышкой и ставить на полку в зимовье.
Третье. На острове между чахлыми сосёнками раскинул здоровенную сеть крупный паук-кругопряд. Я должен был регулярно за ним наблюдать. Час присматриваю, два часа отдыхаю. По секундомеру выпуска 1936 года мне необходимо было засекать все его поведенческие акты. Сколько времени сидит в убежище, сколько — латает паутину, сколько — обрабатывает попавшуюся в ловчую сеть очередную жертву.
На остров брал с собой объемный рюкзак, в котором носил до стационара собранные пробы. Со мной также была кожаная офицерская полевая сумка. Очень нравилась своей практичностью. Как раз общая тетрадь входила — для записей. И гнёзда для карандашей. Карандаш — он такой! Его куда ни сунь — либо сломается, либо карман порвёт, либо вывалится и потеряется. А тут — очень удобно! В одно из гнёзд помещал пинцет. Тоже под рукой, и не потеряешь.
Очень жаль, но кропотливые наблюдения за пауком-кругопрядом до конца довести не удалось из-за «чёрно-белого дьявола». В то лето на стационаре жила прирученная сорока — Каркуша. Весной учёные подобрали её птенцом и выкормили. В награду за это неугомонная бестия людей вообще не боялась. Вполне могла сесть на голову, если бы ей кто-то позволил. Иногда увязывалась за мной на остров. Меня это вполне устраивало, потому что в её присутствии крупные кровопийцы заметно тушевались. Гнуса, крупных комаров, было очень много. Но это не самая страшная беда. В жаркие летние дни особенно донимали — слепни! Репеллентов у меня не было никаких, досадное упущение и на будущее болезненный урок, усвоенный раз и навсегда. Фактически всё тело было скрыто под одеждой (плотный энцефалитный костюм), но тем не менее оставались открытыми — часть лица и кисти, которые были опухшими от постоянных укусов.
В тот день, когда я столкнулся с необъяснимым явлением, согласно плану вёл наблюдение за кругопрядом. Паук притаился в своём убежище, свёрнутом из листьев. Рядом со мной Каркуша прыгает по земле, охотится на слепней. Вдруг один зеленоголовый монстр оказывается в паутине. Паук, естественно, вываливается из своей палатки и бросается к долгожданной жертве. Кусает, обрывает лишние нити, начинает крутить, как на вертеле, упаковывая в надежный кокон. Потом подвешивает к своей попе на паутинку и довольный ползёт домой. В этот момент меня что-то хлопает по лицу, и через секунду объект наблюдения исчезает в разинутой пасти чёрно-белого дьявола! Всё! Туши свет! Исследование накрылось медным тазом. Каркуша хоть и выросла среди учёных, однако на науку ей было наплевать. В тот момент я был готов прибить её. Но сорока, видно, поняла мой настрой и благоразумно скрылась из глаз долой.
Но делать нечего. Уставшее за день солнце клонится к горизонту. Нужно собираться и выдвигаться на стационар. Встал на тропинку, пошёл по косе домой на «Большую Землю». Иду прямо, ни разу не останавливаюсь, не разворачиваюсь, и неожиданно… прихожу обратно на островок. Стою, что малое дитя, глазами хлопаю. Удивился, как чему-то забавному. Предположил, что задумался и, наверно, всё-таки незаметно для себя развернулся. Всё вроде бы логично, иные варианты на этой узкой косе, казалось бы, невозможны. Но как бы не так!
Опять встаю на тропу и в путь. Иду, теперь уже внимательно слежу за дорогой. Пересекаю водный отрезок и... вновь выхожу к острову. Опять удивился, но уже с элементами тревоги. Ведь если я где-то развернулся, то через водный участок должен был пройти дважды! Но точно знаю, в воду заходил один раз!
Предпринимаю следующую попытку. Круго́м всё знакомо, ведь я на остров каждый день хожу, как на работу, и на косе мне всё знакомо, как в своей квартире. Здесь нет никаких обходных путей и ответвлений. Но я вновь непостижимым образом оказываюсь на острове. Предпринял ещё несколько безуспешных попыток выбраться на «Большую Землю». С каждой попыткой степень раздражения повышалась. Всё-таки за день устал, и домой хотелось, и эти незапланированные приключения были совсем ни к чему. Сомнения, что выйду, не возникали. Может, испугаться не успел.
В конце концов, догадываюсь, что здесь на косе я не один. И кто-то другой оказывает на меня психическое воздействие. Наверное, леший развлекается. И тут же я снял и вывернул наизнанку верхнюю часть энцефалитки. С брюками так не поступил, ибо вечером гнус очень лютым стал. Но вывернул кепку и развернул её козырьком назад. Сделал это чуть ли не машинально. С детства от стариков знал, что так положено поступать, если леший начал водить. И, хотя в это трудно поверить, но свершилось чудо! Сразу же после этого смог выйти на «Большую Землю»!
На основании изложенного можно утверждать – окружающий нас мир гораздо загадочнее, чем нам иногда кажется. И это не единственный случай, который заставляет так думать. В моей жизни много чудесных историй происходило. Не только со мной, но и с коллегами, но со мной чаще и, так сказать, чудесатее. Мои знакомые видят во мне задатки экстрасенса, которые я не развиваю. Может, поэтому периодически влипаю то в одну, то в другую невероятную историю?! Если вам понравилась история, в следующий раз расскажу новую, приключившуюся со мной в верховьях реки Вишера (Северный Урал).