Зимнее утро 1970 года, кажется, воскресное или субботнее. В открытую форточку на кухне залетает синичка. Метнулась в один угол, в другой – и вылетела.
Не понимаю, почему бабушка тревожится – птичка напугалась, но жива-невредима, наверное, просто надеялась найти у нас что-нибудь съестное. А бабушка говорит, что сердце ноет и гулять она сегодня не пойдёт.
Проходит часа два, раздаётся звонок. Пришла почтальонша, принесла телеграмму. Бабушка расписывается за получение, читает: «папа умер…» и плачет.
Плачет громко, взахлёб, как никогда прежде не плакала, ложится на диван, плачет, плачет, плачет. Ни мама, ни отец не пытаются её утешить. И я боюсь к ней подходить – никогда прежде не думал, как много слёз может пролить человек, не успокаиваясь, не отвлекаясь от горя.
В Вологде умер мой прадед – Михаил Степанович Онохин, он прожил девяносто лет, вырастил восьмерых детей, женился снова после смерти первой супруги, Павлы Николаевны. Я ни разу не видел его, но бабушка часто о нём вспоминала, и знание, что у меня есть прадед, который родился ещё в прошлом, девятнадцатом веке, даёт уверенность, что я не случаен, не по ошибке появился на свет, что я когда-то и сам буду прадедом. Мысль, что могу не дожить не то, что до правнуков, а даже до детей и внуков в девять лет даже не возникает.
Было ещё несколько мистических случаев, связанных со смертью близких.
Мама рассказывала: после смерти её мамы, моей бабушки, Антонины Григорьевны Флягиной, прошло три дня. Мама решила перестелить кровать, на которой умерла бабушка. Умирала она тяжело, мучаясь от невыносимых болей – раковая опухоль, которую вырезали десять с лишним лет назад, снова начала расти и пустила метастазы. Мама почти месяц провела с умирающей, делая уколы и пытаясь хоть как-то облегчить муки. Даже после похорон ей трудно было решиться снова подойти к бабушкиной кровати, но она заставила себя сделать это. Рядом с кроватью стоял письменный стол, а на нём – светильник. Мама начала снимать наволочку с подушки, и в этот момент за спиной у неё раздался звон. Светильник упал на пол, лампа разбилась. Светильник стоял не на краю стола, нечаянно задеть его и уронить мама просто не могла. В комнате никого, кроме неё не было.
Другой случай можно списать на расстроенные нервы, переутомление, повышенную впечатлительность после прощания с близким человеком. Мама возвращалась с кладбища после похорон отца, моего деда Алексея Владимировича Флягина. Похоронили его рядом с бабушкой, на кладбище возле Смоленской церкви в селе Диево-Городище. «Иду я домой, - рассказывает мама, - думаю, сколько людей будет на поминках. Навстречу мне бежит собака, обычная дворняга. Я смотрю на неё – и вижу, что собака смеётся. Не зубы скалит, как все собаки, а смеётся, совершенно по-человечески, как-то ехидно и зло. Мне стало страшно, как будто это вдруг с того света какой-то вестник прибежал».
Тут надо сказать, что ни бабушку, ни деда в церкви не отпевали. Оба были коммунистами, бабушка – по убеждениям, искренне веря в справедливость и правду всемирной идеи равенства и братства, дед – в силу обстоятельств и соображений практических. Я заказываю панихиды и ставлю свечи за упокой их душ, признавая с горечью, что простились с ними не по-христиански.
В феврале 2012-го, уходя из родительской квартиры в церковь, где должны были отпеть отца, я закрыл входную дверь, вставил ключ в замок и не смог сделать ни одного оборота. Ключ не вращался ни влево, ни вправо. Я проверил: может, по рассеянности пытаюсь закрыть дверь не тем ключом? Нет, никакой ошибки. Ключ входит в скважину, а дальше его как будто кто-то удерживает. Нельзя было задерживаться – и невозможно уйти, оставив квартиру незапертой. «Пап, ты что, шутишь, что ли?» И ключ повернулся в замке – раз, другой и третий.