Смерть поэта
Специально для "Ревизора.ru" – к пятидесятилетию со дня гибели Николая Рубцова.
Автор: Михаил Гундарин
Николай Рубцов. Фото: rubtsov-poetry.ru
Михаил Гундарин – преподаватель РГСУ, кандидат философских наук, доцент, автор нескольких книг стихов и прозы, литературный критик – сопоставляет жизнь и смерть Николая Михайловича Рубцова.
1.
Обстоятельства смерти Николая Рубцова изучены досконально. Согласно официальным данным, в ночь на 19 января 1971 года его задушила поэтесса Людмила Дербина, отбывшая за это 6 лет в колонии. Сама Дербина, написавшая в свое время явку с повинной, теперь пишет другое: утверждает, что Рубцова сразил инфаркт во время бурной пьяной сцены со взаимными объяснениями и оскорблениями. Однако даже ее оправдательные мемуары полны деталей, которые служат явно не к ее выгоде (о них ниже).
А у Рубцова ничего другого и не было никогда. Этот человек прошел почти все круги советского коммунального ада (кроме разве что тюрьмы). В аду собственности нет.
Первое стихотворение он написал в 6 лет – на смерть матери. До этого было голодное военное детство, после – детдома, из которых чувствительный мальчик безуспешно сбегал. А дальше-то – еще хуже: ад рабочих общаг, матросских кубриков, потом снова общаги и общаги (в студенческих хоть повеселее было). Как вспоминает современник "У него — в общаге на Севастопольской — я бывал нечасто. Обстановка там мало подходила для поэтических бесед: в комнате на четверых, где он обитал,— постоянные возлияния, всегда накурено, затхло, вечно кто-то пьяный, в верхней одежде и сапогах, грозно храпя, дрыхнет на койке. Все это он ненавидел люто...".
То-то он отовсюду сбегал или пытался сбежать (впрочем, если не сбегал – выгоняли, как из того же Литинститута). Огромное количество стихов посвящено именно этим попыткам. Включая знаменитое "Я уеду из этой деревни" ("Прощальная песня"). Здесь лирический герой обращается к оставляемой им женщине прямо и недвусмысленно:
Не грусти! На знобящем причале
Парохода весною не жди!
Лучше выпьем давай на прощанье
За недолгую нежность в груди.
Мы с тобою как разные птицы!
Что ж нам ждать на одном берегу?
Может быть, я смогу возвратиться,
Может быть, никогда не смогу.
Ты не знаешь, как ночью по тропам
За спиною, куда ни пойду,
Чей-то злой, настигающий топот
Все мне слышится, словно в бреду.
Но однажды я вспомню про клюкву,
Про любовь твою в сером краю
И пошлю вам чудесную куклу,
Как последнюю сказку свою.
Здесь два замечания. Думать, что стихи, вообще литература, это нечто возвышенное, помогающее в жизни, так сказать освобождающее и позволяющее воспарить – могут только самые закоренелые графоманы. Ну или тот, кто вышел из самых глубин, для кого единственной отрадой в беспросветности быта были и книги, и их сочинители (спасибо средней школе, приютским учителям; ну а еще, конечно, Есенину!). В школе, увы, не учат, что никого из настоящих писателей литература не спасла, скорее ровно наоборот. Рубцов попал в этот капкан.
Несколько раз Рубцов едва не угодил за решетку. Попадал в милицию многократно, в том числе и за легендарные выходки в ЦДЛ (причем остальные участники драк выходили сухими из воды). Биограф все удивляется: "Рубцов все время с какой-то удручающей последовательностью раздражал почти всех, с кем ему доводилось встречаться. Он раздражал одноглазого коменданта, прозванного Циклопом, раздражал официанток и продавцов, преподавателей института и многих своих товарищей". Далее находится объяснение самое лестное: "Раздражало в Рубцове несоответствие его простоватой внешности тому сложному духовному миру, который он нес в себе".
Ну, на самом деле он задирался "не по чину". Лез на "бугаев", что в физкультурном, что в статусном смысле. А сам-то был щуплый как подросток, маленького роста, рано полысел, носил какие-то случайные вещи (хорошие пропивал), все наматывал на шею драные шарфики. Дербина вспоминает: "Его унижали, он иногда надоедал, был суетлив... О смерти с 1969 года начал говорить. У моей мамы спрашивал: Анастасия Александровна, пойдешь за моим гробом". А ведь это были относительно спокойные вологодские, оседлые годы. Вот, кстати, еще один ад: провинциальные литераторы, одним из которых нужно быть, выслушивать их графоманскую чушь, одобрять кого-то…Собственно, именно этого круга, если говорить с точки зрения биографии, Рубцов и не выдержал - Дербина тоже была "из этих", провинциальных гениев.
Попал бы за решетку – жив бы остался. Перестал бы писать стихи и водиться с литераторами – тем более уцелел бы. Несмотря на алкоголизм лет бы 20 еще точно протянул, дожил до 90-х…
2.
Нелегко читать это. А вот еще из такого же, почти запредельного.
Незадолго до смерти Александр Блок прислал Корнею Чуковскому короткое письмо. "Итак, "здравствуем и посейчас" сказать уже нельзя: слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка".
А приюты, армию, общагу в то время проходило большинство жителей страны. Да и пили, кажется, все. Так что ад-адом, но Родина дала ему все, чем была богата.
Уж тем более после смерти. Его стихи изданы МНОГОМИЛЛИОННЫМИ тиражами, продолжают активно издаваться и сегодня. Только за последние, малотиражные, особенно для поэзии годы – вышло около ДВУХ МИЛЛИОНОВ экземпляров его сочинений. Пожалуй, Рубцов входит в тройку самых издаваемых поэтов второй половины двадцатого века (а скорее всего – он и есть самый издаваемый). Штук 10 памятников и мемориальных досок по всей стране. Музеи. Улицы, названные в его честь. Стихи обязательно учат в школе, и быть может, прямо сейчас кто-то соблазняется силой и славой Рубцова, как когда-то он сам в нищем приютском детстве соблазнялся классиками.
(Другое дело – и это отдельный разговор – что рубцовская утопия становится все менее убедительной, светлый образ идеальной России-Руси будущего ли, прошлого тускнеет и гаснет. "Страна разнообразного света, переходящего в святость" (Ст. Куняев) все больше кажется стандартным энергосберегающим прибором. Массовая культура сделала то, что не смогли сделать коммунисты. И поэтому все больше стихов Рубцова превращаются для тех же школьников в риторику, да и при том весьма трескучую. Увы!)
У Рубцова была какая угодно, но никак не правильная жизнь. А все потому, что его смерть была правильной, настоящей смертью русского поэта (как и у Блока). Отвергавший при жизни многие дары, он как должное принял последний дар судьбы: мученическую кончину. Ведь русский поэт не принадлежит самому себе. Сначала он принадлежит Родине, потом Вечности. Каким-то образом это связано между собой, связано с памятью потомков, посмертной негасимой славой, но каким именно образом - нам, живым и расчетливым, никак не понять.