Детское ощущение беспомощности - полной беспомощности. Когда оно пришло впервые?
Из разных вариантов ответа выберу только один; не потому, что так было на самом деле - потому что мне хочется, мне нравится думать, что случилось это именно тогда. Это выигрышная беспомощность, беспомощность открытая, легко вообразимая, честно скажу, беспомощность напоказ. Но кто запретит вспомнить именно этот случай?
Я был очень привязан к бабушке - и до школы, и в первом классе. Родители на работе - сначала шесть дней в неделю, потом (пятидневку в СССР ввели только в 1967 году) свободными для них стали суббота и воскресенье. И всё равно бабушка оставалась человеком, который кормил завтраком-обедом, гулял со мной в известном всей Костроме Козьем парке, читал мне книги, ставил слушать пластинки, рассказывал стихи (от неё я впервые услышал "Заводь спит. Молчит вода зеркальная", ещё не зная, что это Бальмонт) и направлял мои игры.
Телевизор у нас был маленький, чёрно-белый и, конечно, не являлся он никаким окном в мир - так, форточкой, из которой время от времени дуло телеспектаклями и фильмами, оставлявшими сильное впечатление именно своей единичностью. Самая близкая - бабушка, самая умная - бабушка. Ей тогда ещё не исполнилось семидесяти, она красила волосы, чтобы не было видно седины, пользовалась пудрой, каждое утро полчаса проводила перед зеркалом и, как я понимаю сейчас, держала себя в очень жёстких, раз и навсегда установленных рамках.
В тот день мы собирались ехать с ней в центр, в Дом книги. Когда мне исполнилось шесть, она предложила собрать домашнюю картинную галерею, и мы начали покупать открытки, на которых печатали репродукции художников, русских и зарубежных, отличие было понятно сразу, рядом с именем зарубежного живописца печатали указание, какой школе живописи он принадлежал - например, "фламандская школа" или "венецианская школа". Именно следуя этому принципу, мы и раскладывали по разным папкам наши бумажные мини-полотна. Самый большой выбор открыток с репродукциями был в главном книжном магазине города, и мы ездили туда один или два раза в неделю.
Невероятное счастье - перебирать стоящие в деревянном ящике плотные, слегка липнущие к пальцам прямоугольные почтовые карточки.
Их ведь изначально выпускали не для коллекционеров, а для того, чтобы люди могли написать там несколько слов близким, указать адрес и отправить по почте. Одна открытка стоила три копейки - меньше, чем автобусный билет.
Был один из самых коротких дней в году, начало темнеть в третьем часу. Сыпал снег. Мы перешли улицу и уже подходили к остановке. Подъезжал автобус и бабушка заторопилась. Она сделала шаг - и упала. Под снегом оказалась наледь.
Кто-то из прохожих помог встать. Кажется, кто-то помог добраться до дома, не помню. По счастью, дом был совсем близко. Подъём на пятый этаж - ей было больно, очень больно, но она не хотела меня пугать. Диван, подушка под голову, нога вытянута и как будто занимает какое-то отдельное место в пространстве комнаты. По просьбе бабушки я принёс мокрую тряпку и положил её на распухшую ногу. Никогда прежде я не видел, чтобы какая-то часть человеческого тела так менялась за кратчайшее время.
Телефона у нас не было, родители должны были вернуться с работы не раньше половины седьмого. Нам предстояло провести три с половиной часа вдвоём, точнее, втроём, с бабушкой и её жуткой, раздувшейся и продолжавшей наливаться каким-то лилово-синим цветом ногой. Я ничего не мог изменить. Только плакать. Включить телевизор - первое, что сделал бы в такой ситуации любой современный ребёнок - мне и в голову не приходило. И тогда бабушка сказала: "Давай я тебе почитаю".
И она взяла "Приключения Гекльберри Финна".
Марк Твен - величайший автор. Он может увести тебя из любых обстоятельств боли и страха.
Когда Гек и Джим попали на разбитый пароход и увидели, как два человека хотят пристрелить третьего, пришли родители. Вызвали "Скорую". Бабушку отвезли в больницу и наложили гипс. Сначала она большую часть времени лежала, и мама заворачивала мне обед в газеты и старую меховую кацавейку, чтобы я мог поесть, не зажигая газовой плиты. Потом начала понемногу ходить, не приступая на ногу. Потом вернулась совсем прежняя жизнь, и бабушка даже не прихрамывала.
От меня ничего не зависело, я был маленький, глупый и слабый. В любом возрасте такие штуки даром не проходят. Но бабушка сделала всё, чтобы этот вечный, ржавый испуг покромсал меня как можно меньше.