Автор: Андрей Ваон
Возле титана шушукались:
– Может, просто чаю попросим?
– Какой на фиг чай?
Васков вздохнул. Пассажиров было, кажется, трое. Проверив билеты, он выкинул их из памяти – всё равно никуда не поедут, проверкой билетов его обязанности и окончатся. Казалось бы. Ан нет, этим чего-то понадобилось. Чаю? Он окинул взглядом своё купе – стаканы были, стояли в подстаканниках. Где-то завалялся и чай. Наверное.
Постучались, дверная щель разъехалась, и в купе заглянула очкастая физиономия.
– Товарищ прово… – Очкарика сзади ощутимо пихнули, и Васков услышал невнятно свои имя и отчество. – Иван Петрович, можно нам настольные игры?
Васков без слов поднялся с полки, вынул из шкафчика коробку и протянул шашки. Очкарик принял шашки нерешительно, повертел в руках. Тут дверь раскрылась на полную, и в проём втиснулся толстячок, схожего с очкариком юного возраста.
– Домино нам дайте!
Васков ухмыльнулся, качнул головой и посмотрел на юнцов из-под чёрных бровей.
– Ну и зачем вам это?
Очкарик занервничал, поправил очки и затараторил:
– Вы обязаны нам предоставить настольные игры на наш выбор!
Васков двинул губой, кивнул и вынул коробочку с домино.
– Пожалуйста. Желаете чего-то ещё? Чаю?
– А вы… с нами… не сыграете? – чуть заикаясь, спросил очкарик.
– Забить козла, ну, Иван Петрович! – решительно влез толстячок.
Васков отвернулся, посмотрел в окно, где грязно мокло обшарпанное здание вокзала.
– Ну пошли.
***
Маленький Ваня терпеть не мог плацкартные вагоны. И ещё больше он не любил домино. Только от судьбы не уйдёшь. Особенно, если у тебя из родни только дед Михей. И дед этот вечно в рейсе Тудогошь – Мстово (и обратно). В одном единственном общем вагоне.
Другой дороги здесь не было. Жители ездили к родственникам, в соседний сельмаг, за грибами, за ягодами и на рыбалку. Поезд тормозил на каждом полустанке, где и платформы зачастую не было. Зато ехали весело, уютно, по-семейному.
– Михей, тащи кости! – кричали проводнику.
Дед усмехался, подкручивал седые усы и нёс домино.
Ваня же смотрел в окно и мечтал, чтобы этот скрипучий и дышащий на ладан поезд встал и никогда больше не двигался. "Ты, Ванька, послушай лучше, послушай", – говорил дед. И выкидывал на стол кости. Белые, как сахар, с чёрными точками. Замешивали и начинали стучать, выкладывая доминошного змея.
"У каждого, Ванятка, своя песня…", – объяснял дед. Дзинькали стаканы, стучали колёса. Ванька знал всё это. И слышал тоже. Они не в домино играли, они мечты свои пели – стучали в такт колёсам фишками по столу и погружались в свои грёзы. Свои песни. Устремлённые в неясные дали, призрачные туманы, озарённые добрым светом. Туда, где они не будут никогда. Тут-тук.
И всё это пело в Ванькиной голове, как и в голове деда. Дед улыбался, пропуская мечты через себя, подмигивал внуку. А тот смурно отворачивался к окну – слышать чужие мечты он мог. А вот самому ему не мечталось.
***
– Принимай, – сказал дед и закашлял.
Иван вздохнул. Он знал, что так и будет. Что дальше поезда Тудогошь – Мстово (и обратно) ему не шагнуть: лётом белые ночи; зимой темень и сугробы по пояс; вечная дорога; дремучие леса; квёлые деревеньки; и люди, с улыбкой заглядывающие в купе проводника: "А можно чаю? И домино…".
Дед погремел коробочкой.
– И чтобы никакой "рыбы"! Понял? – Глаза на чахоточном лице сверкали зло и ярко.
– Да знаю я… – кивнул уныло Иван.
– Вот и знай! Тем более, на остановках… – Дед снова закашлял.
Иван не хуже деда умел замешивать кости, не хуже него стучал ими вместе с колёсами, так что замасливался взгляд у играющих. Иван слышал каждую песню-мечту, такие разные и такие похожие. "Наш паровоз вперёд летит…". Только не улыбалось ему, как деду, делал он это всё как по принуждению. Пассажиры хвалили в глаза, а без него шептались: "Не в Михея пошёл Ванька. Раздаёт хорошо, а забивает не очень".
Дед умер. И повзрослевший Иван окончательно заселился в проводниковое купе поезда "Тудогошь – Мстово".
***
Подсели шумно, разудало. Загромоздили полвагона своими тюками, вёслами, палатками и чем там ещё. С гитарой, своими кружками и своим чаем. И своими песнями. К титану ходили за кипятком, от проводника ничего не требуя.
Тогда Иван вышел к ним сам. Среди множества молодых (ровесники, подумал он) лиц, новеньких штормовок, весёлых глаз, сливавающихся в одну барагозную кучу малу он выделил девицу с тоненькой лебединой шеей. И тоска, та, что терзала его в детстве, которая умаялась было в равномерной безысходной колее, разбередилась вновь неуёмным огнём.
– Настольные игры не желаете? Домино? – Иван присел на свободную боковину.
Туристы на проводника посмотрели с весёлым изумлением, но гнать не стали. Плеснули спирта и сыграть партейку согласились.
И так захотелось Ивану козырнуть перед этой, с лебединой шеей, что расстарался он – заулыбались туристы пуще прежнего, интерес сверкнул в глазах. "Давай ещё", – попросили те, что пока не играли. А девица эта лебединая взгляд на Ивана уронила такой, что разрушился вмиг весь его энтузиазм.
– Рыба! – Сами собой извлеклись нужные "камни", зарубив на корню зачинавшуюся веселую песнь-мечту.
Поезд резко затормозил на очередном полустанке.
И со сладостным изумлением услышал Иван новую, рыбью песню.
Всё, детишки, сливайте масло, считайте, кто с чем остался. Дальше ходов нет.
Замерло время, растянулся в бесконечность длинный стук-торможение, замельтешили в голове Ивана песенные обрывки, у кого что на душе и за душой было. Оставляя неосуществлённое, несбыточное Ивану, главному теперь забойщику судеб. И девчонка с тонкой шеей смотрела на него, а в глазах плескалось безнадёжное, глубокое море. Что хочешь делай – хоть в купе веди, хоть с подножки на всём ходу сбрасывай. Всё тут она оставила, рыбья песня брякнула оземь только начинающийся полёт целинной души.
– Пойдём, – взял её за безвольную руку Иван.
***
Рыбья песнь затянула Васкова с головой.
Слух пошёл – туристы затерменированное своё состояние вывезли в столицу и бросили на благодатную почву. Почти всей компании не понравилось: только-только от жизни начали откусывать, яркое и радужное грезилось, а тут заболталась на коротком поводке – что успели, с тем и остались: настроения, характеры, знания… У кого материальное в приоритете – ну так вот с этим живите, у разбитого корыта навсегда.
Зато при своих и друг-сосед-недруг упокоился и ввысь уже не рванёт. Завидовать некому. Этот факт один из туристов чётко уяснил. Юркий, незаметный такой парнишка, с маленькими глазками, что хорёк. Он-то благодатную почву для слухов и создал.
Потянулись в глухую провинцию на станцию Тудогошь (и наоборот, в Мстово) столичные ханурики, жизни хлебнувшие, что-то там подкопившие, но в невысокий потолок в силу своей серости и недалёкости уткнувшиеся. За рукав с собой правдами и неправдами тащили друзей-соседей-недругов. Совались к проводнику за чаем, а потом уж подмигивали: "Иван Петрович, удружите, сыграйте партейку". А Иван и рад.
Терминировал, бодро резюмируя "Рыба!", ссаживал с набитыми рыбьей песней мозгами о наступившем теперь в их жизни застоем, впускал следующих. А сам полнился чахлыми грёзами, которые даже у этих мелких душами людишек могли бы прорасти. Если бы…
А белые камни домино серели, темнели день ото дня. Чернело и сердце Ивана, тоской расползались откромсанные чужие мечты. Он от начинавшего тяготить груза отмахивался. И продолжал вколачивать на полустанках, станциях и прочих остановках кости в поцарапанный стол с неизменным окончанием "Рыба!". Стыло в пространстве унылое звучание, замирая на одной и той же рыбьей, осклизлой ноте.
***
Народ к Васкову тёк рекой, и начальство индивидуальные успехи проводника заметило, предложило повышение: фирменные поезда на юг – пожалуйста; или вот, Трансиб и СВ; в скоростной из одной столицы в другую; и даже за бугор, до самого Парижа. Васков, даром, что в детстве задыхался в родной глухомани, сейчас всю свою магию с местом обитания намертво увязал, и от заманчивых предложений отказывался. Ему и здесь теперь было хорошо. И другой дороги он уже не хотел – поезд, почерневшие почти кости, покосившееся, деревянные и без опознавательных знаков остановки: Пыгода, Падуй, Терёжа, Лидь и прочие звучные, но ничего неговорящие людям со стороны названия. Им, заезжим горожанам, скучны были эти деревни, замшелая древность и дремучие леса. Доминошную стабильность им подавай; зычным вскриком проводника: "Рыба!" ужалиться, вытянуть ноту, песней-стуком мозг свой законопатить и укатить восвояси, доживать жизнь при своих. Ни больше, ни меньше.
Но чернели костяшки, темнел ликом и Васков, иссякала река пассажиров. Застывал всё чаще поезд на полустанках на час-два, полдня и день – какой ремонт и обновление, когда кругом стараниями рыбьей песни Васкова раскинулось отсутствие стремлений, а мечты и желания складировались в плесневелый чулан Ивановой души. Всё меньше пассажиров, всё реже трогался дряхлый поезд, всё тише звучала "Рыба", настигая запоздавших в своей тяге к общей стабильности клиентов.
Без работы Васков заскорузлые и чёрные, словно в угольной пыли руки не знал куда девать. Доставал кости, складывал обратно. И поднималась в его душе накопленная муть, антрацитом глушила мысли и застилала взор.
***
Откуда эти ребятишки взялись? Жалко их Васкову не было, но и себе он прока не видел. Вышел к ним без желания и дум – просто так. Хотите – пожалуйста.
– Вы в курсе вообще? – Васков вывалил фишки. Ого – тёмные совсем, чернее ночи стали.
– В курсе, в курсе, – нервничал толстячок.
– Ну лады. Моё дело предупредить. Правда вряд ли сработает. – Васков вяло замешал камни.
– Это ещё почему?
Вышла девчонка – точно, их же трое было. Васков глянул на неё и чуть не ахнул. Как так сразу не подметил. Словно двадцать лет назад: тонкая шея, глаза бездонные, вот только смотрят так… Строго и… с надеждой?
– А вы чего собственно хотите? – Прищурился он, стараясь унять сердце.
– Счастье своё нашли и не хотим его потерять, – бодро ответил толстячок и вспотел ещё сильнее. – Зафиксировать ситуацию, так сказать.
Васков обвёл глазами всех троих. Толстячок пыхтел, очкарик уставился в пол, а девчонка смотрела прямо в глаза. Смотрела всё так же: словно только он, Васков, и может её спасти.
– Разогнать надо. Чтобы было, чего фиксировать. Песня рыбья не зазвучит, пока фишечки с колёсиками – тут-тук, вместе, разом. И только после – остановка и… это самое.
– Так поедемте же! – воскликнула девчонка.
Васков с удивлением слушал своё словно только что ожившее сердце. Он вдруг понял, что ему перестало быть всё равно – забивать "козла" он уже не хотел. Не хотел очевидного конца партии, а не делать "рыбу" он уже давно разучился…
Он развёл руками:
– Так я-то что? Я проводник…
– А машинист сказал, что вы всем заправляете! "Башмаки" только убрать, и поедем, – напирала девица.
Всё-то он знает, машинист ваш, подумал Васков.
Ну допустим.
И ноги сами понесли по скользким ступеням на мокрую улицу выбивать "башмаки".
Машинист не врал – вагон был давно отцеплен от тепловоза. И уклон имелся. Бац-бац – Васков заскакивал уже на ходу. Сердце бухало всё сильнее.
– Разбирайте фишечки. Да поскорее – горка тут небольшая.
"И никакой рыбы!", – повторил он слова деда мысленно, зажмуриваясь и вслушиваясь в перестук колёс и доминошных костей, с готовностью выкладываемых пассажирами. Сморгнув одну, другую позицию, удержал с внутренним стоном, на жилах руку с нужной костяшкой для неизбывной "рыбы", выдохнул, стряхнул испарину.
Показалось – посветлели камни. А в мозгу тихо-тихо заиграла песня. Про паровоз, про вперёд. Васков прикрыл глаза, на лицо прокралась забытая улыбка. Вагон разгонялся, горка удлинилась бесконечностью.
– Рыба! – заорал толстячок, затыкая костью доминошную пасть.
– Танька, жми! – закричал очкарик.
Васкова резкой силой стоп-крана швырнуло со скамьи на грязный пол, головой ударяя об острый угол.
Гаснущим сознанием он вырвался из оков поезда. Оставляя расплющенные мечты, оставаясь при своих. При деде.
Источник: http://litclubbs.ru/writers/5866-tudogosh-mstovo.html
Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала.
Литературные дуэли на "Бумажном слоне": битвы между писателями каждую неделю!
- Выбирайте тему и записывайтесь >>
- Запасайтесь попкорном и читайте >>