К 85-летию со дня рождения Николая Рубцова
Начало очерка здесь
Среди пьющих непьющий – подозрителен. А среди некурящих курящий – противен. Хорошо чувствует себя в любой “испорченной” компании человек, умеющий выпить без “акцента” на частоту тостов, умеющий курить невредно для окружающих. Но у поэта так не получается. Поэт пахнет ветром поколения, как бетонный тракт гарью, и никуда от этого не увернуть.
Даже Рубцов, выросший из травяных лугов и туманных речек Вологодчины, вымокший в клюквенных болотах северного края, не избежал – и это не худо – зависимости от “пролетарского покроя”, хотя сознательно пробовал избежать. Чем нежнее в слове Николай Рубцов, тем сердечнее его повествование, тем очаровательнее его неизбежная позиция гражданина в деревне и в городе.
Несоответствия между газетчиной и жизнью, лозунгами и действительностью обострили поэта, разгневали и унизили его исконную роль. Поэт начал азартно сопротивляться демагогии и догматизму, псевдорумяности, благополучию хозяев-вожаков. И, беру смелость заметить, Николай Рубцов здесь прекрасно публицистичен, отважно решителен, неповторим осязанием:
Бессмертное величие Кремля
Невыразимо смертными словами!
В твоей судьбе – о, русская земля, –
В твоей глуши с лесами и холмами,
Где смутной грустью веет старина,
Где было все: смиренье и гордыня –
Навек слышна, навек озарена,
Утверждена московская твердыня!
Эти стихи были напечатаны в журнале “Молодая гвардия”, где я, в конце шестидесятых годов, заведовал отделом поэзии. Сейчас иные молодые стихотворцы “шарахаются” от гражданственности, от нисходящей публицистичности, полагая: отстраняясь от нее, спасешься от слабостей и просчетов в творчестве... Смешно. Поэт выигрывает и побеждает – лицом ко времени, к его дерзостям и заботам. Другого пути, над которым вспыхивает и золотеет свет судьбы, нет для поэта и быть не может. Ныне завелось “травяных”, “грибных”, “дождевых”, “земляных” поэтов больше, чем было недавно – “военных”, “интеллектуальных”, “крестьянских”, “рабочих”, “партийных” и пр. и т. п.
Николай Рубцов поэт – край, поэт – церковь, из окон ее видно государство. Под куполом церкви – колокол. Набат – на случай...
Травоядие, водопитие, листошумие – не его атрибуты. Он – поэт широкий, с ответным размахом далей, с высокими небесами над собою. Продолжающий Есенина, он “деликатнее” Павла Васильева, этого Ильи Муромца. Продолжающий Есенина, он, Николай Рубцов, разноцветнее Бориса Корнилова, сосредоточеннее Клюева, но все, названные мною поэты, – его любимые поэты. Сергея Есенина, Павла Васильева, Бориса Корнилова, Николая Клюева он знал подробно по биографиям, знал наизусть по стихам.
Опыт народа – его постоянное нормальное переосмысление и переоценка “побед в труде”, “достижений в космосе”, “величия в эпохе” и т. д. Опыт поэта – опыт народа и своя стезя, ныряющая то в глупость и сумятицу быта, то в грубость и никчемность литературной атмосферы, то в смятение и стыд за свою бестолочь, за свое никому не нужное существование и дар. На такие “угрызения” Богом отпускаются минуты. Отпускаются они талантливому Рубцову и Рубцовым, а их, Рубцовых, мало!..
Недаром у Рубцова попадаются стихи – изучение вчерашнего Рубцова, стихи – покаяния, стихи – кручина о непонятном, озарившем и промелькнувшем. Поэт жил невероятно сложно, невероятно собранно. Каждая промашка его взрывала в нем и удесятеряла муки:
Когда стою во мгле,
Душе покоя нет, –
И омуты страшней,
И резче дух болотный,
Миры глядят с небес,
Свой излучая свет,
Свой открывая лик,
Прекрасный и холодный.
Да, вечное недостижимо, а близкое невидимо! “Прекрасный и холодный” пугает вас тем предчувствием, той трагедией, какую “отводят” люди мысленно, “про себя”, до скончания дней. А “свой излучая свет” читается жутко, ранит, как внезапный окрик во глубине храма, во тьме ожидаемого несчастья...
Николай Рубцов – мастер по изучению и подаче темы. Он от темы, из темы, за темой берет все, что можно взять, что можно показать своим и чужим страстям, своим и чужим взорам. Мастер он и по определению мелодии и размера стиха, его завершенности. Единство внутреннего содержания и внешней отшлифовки произведений Николая Рубцова завидно оригинально, естественно и ненавязчиво – удачное сочетание смысла и формы.
Да, он – Церковь. Церковь, встроенная в плечо храма над деревней, над селом, или – прямо возносящаяся на площади изъеденного пылью и обозленного грохотом города. Церковь. Храм. Тянет – войди и помолись. Не тянет – не заходи. Но мимо этой церкви, мимо этого храма разумный человек не пройдет, не “зацепившись” за жизнь и смерть, за совесть и долг... Я много лет дружил с Николаем Рубцовым. Его мировоззрение и его творчество не отмечены устойчивой религиозностью, не отмечены и бессознательной верою в реальность вечной материи, вечного обновления.
Но, будучи глубоким, с космическим воображением поэтом, Николай Рубцов нигде ни в одной строке не омрачил великую тайну властной красоты мироздания грубым несогласием с нею, с тем, что проницательный осязает, талантливый чувствует, гений пророчит: он сам был тайной, сам был красивым, сам был вечным...
Среднего роста. Худой. Небольшое, чуть удлиненное лицо. Глаза небольшие. Умные. Фиксирующие все. Высокий лоб, незаметно переходящий в лысину. Клетчатая рубашка. Неопределенного рисунка и цвета костюм. Темное пальто, легкое, осеннее. Кепка. Потрепанные ботинки, узконосые... Серо-белый шарф на шее. Голос глуховатый. Слова редкие. Больше молчит, чем беседует. Иногда поет под гитару. Но поет редко. Гитара – фон для растяжного чтения своих стихов. Любит слушать чужие стихи. Никогда не критикует. Молчит.
Таким я его помню. Таким и пишу. Кто знает другого – пусть даст другой портрет. Не может быть человек, тем более поэт, всегда в одинаковом расположении, в одинаковом состоянии. В доме Литературного института, общежитии, на ул. Добролюбова невозможно долго сохранить хорошее или плохое настроение. Гости идут, едут. Знакомых – уйма. Гениев некуца девать... Встречи ежедневные, если не за столом, так на кухне, если не на кухне, так в аудитории.
Но гении – богаты и надменны. Гении известны, как в ту пору депутаты брежневского Верховного Совета, а в нашу пору – Алла Пугачева... Николай Рубцов в “гениях” не ходил, но студенты института и слушатели Высших литературных курсов, уважающие поэзию, ценили Рубцова.
Даже через много лет я и покойный ныне прозаик Иван Акулов “подключились” к Виктору Астафьеву:
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды...
Поскрипывали переделкинские сосны. Потрескивал в ночи мороз. Седой фронтовик пел нежные строки Рубцова. Что-то трагическое заложено в них от всех нас, переживших кровавые смуты, коллективизации, индустриализации, блокады и войны.
Продолжение здесь Начало очерка здесь
Автор: Валентин Сорокин
"Николай Рубцов за три месяца до смерти" см. здесь
Очерк А. Казакова о Николае Рубцове "Душа, которая хранит" см. здесь
«В горнице моей светло…» Поёт Владимир Топоров (видео) см. здесь
