Дверь кельи с треском распахнулась, и чья-то крепкая и очень злая ручища сдёрнула меня прямо на каменный пол. Под кроватью россыпью лежали бутылки. Разные. Круглые, пузатые, вытянутые, витые, плоские как фляги. Из чёрного, матового, золотистого и зелёного стекла. «Надо бы тару сдать» - мелькнуло в голове.- « Скоко накопилось то…» И тут же проверещала ещё одна мыслишка: « Постой-постой! Какая на хрен тара!!! Ты вообще где? Кто?!»
- Ты, что ли, Тришка чернец?
О! Вот это уже ближе к теме. Я - Тришка. Чернец. Ага, всю жизнь мечтал в монастырь, с пивной за углом. И чтобы женский обязательно. В бок меня ощутимо саданули:
- Вставай, в палаты тебя требуют.
Так, спокойно. По крайней мере, говорят здесь по-русски. Сапоги сафьяновые, с загнутыми носами. Одет мужик в кафтан и с бердышом в руке. По виду типичный стрелец, как в кино показывают. Требуют в палаты. Значит, Россия матушка, к царю меня требуют. А для ча?
- А для ча? – продублировал я вопрос служивому.
- Говорят, лекарь ты знатный. Царь батюшка занедужил. Пользовать будешь.
- Угу. Занедужил, понятно. А где его-то лекарь, заморский? И вообще. Мне надо принять ванну, выпить чашечку кофе, включить комп, посмотреть что там ВКонтакте…
Ну, это я понты колочу, конечно. Наугад про лекаря. Но ведь должен же у него какой-нить импортный быть, иначе невместно царю батюшке… Тьфу ты! Уже не по-нашему заговорил, в средневековье ударился! Где хоть я? В каком веке то есть? Сориентироваться бы, как бы впросак не попасть.
В бок меня снова саданули:
- Вставай, пёс! Не по чину слово молвишь. Твоё дело сполнять, и чтоб надёжа государь Иоанн Васильевич к завтрему в силе был. Нам ещё Казань брать.
Ага, понятно. Иоанн Васильевич значит. Ну, попал, так попал. Тот на расправу скор. В смысле был скор. Это ж чё, меня в пятнадцатый занесло? Крутенько сегодня, однако.
На двор меня выволокли без изысков: полупинками. Спорить я не стал, себе дороже. В этом веке на расправу все скоры. Ага. Каков поп, таков и приход. Ещё откисямят башку за лишнее слово. Обожду, осмотрюсь покуда. Авось, как ни то и выкручусь. Сказано же: царя пользовать. Стало быть, нужен я им ещё. А палаты не каменные, однако, видно, что не Москва столица. Очень похоже на… Точно! На Александрову слободу, куда Иван Васильевич удалился, зело обидевшись на бояр и прочих стольников. Вон, и мишка на цепи мается, сердешный, аппетит нагуливает. Как бы меня ему не схарчили, если что не так. Надо уж до конца роль играть. Лекарь, так лекарь. Без вопросов. Подумаешь, важность какая? Дело то знакомое.
Два дюжих молодца меж тем втащили меня в терем, и швырнули по полу под ноги рыжему детине, в богатой одёже. Так а ты чьих будешь, человече? В смысле, кто таков? Один из конвойных смял шапку, и с поклоном доложил:
- Вот, Григорий Лукьяныч, доставили как велено. Токмо он малость не в себе, кажись. Слова чудные молвит, да и перепил вчера. Перегаром так и разит. Можа, мы его к Михал Потапычу на отрезвление сволокём?
- Погодь, сам дознаюсь. Ступайте, - махнул рукой в перстнях рыжий.
А у меня мороз по коже прошёл. Ага, ты дознаешься, злыдень. Это ж Малюта, забодай меня комар! Вот влип!
Малюта кивнул, и двое других душегубцев, опричники, судя по виду, резво обшарили меня. Из кошеля на поясе вытащили почему то пачку «Кэмэла» и зажигалку «Феудор», хотя »Кэмэл» я не курю. Но это ещё полбеды. Следом с шеи сорвали какой-то мешочек, типа ладанки, вскрыли его, и высыпали на пол темно-коричневый порошок, с характерным запахом. Граммов тридцать. На восемь чашек мне хватило бы. Малюта ковырнул носком сапога кучку кофе, и грозно прорычал:
- Ты этим собрался царя пользовать, пёс?!
- Григорий Лукьяныч, вот ей-ей! Это безобидный порошок…
- Молчать! Я всё сведаю. Кем подослан, для чего? Говори.
Ага, кем подослан. Сам хотел бы знать, кто меня запулил на этот раз в такое гиблое время!
- Лушкой! – брякнул я наугад.
Малюта вызверился, и уточнил:
- Какой Лушкой? Ключницей?
- Ну, пущай ключница. Типа того. Она у меня хозяйством заведует.
- А это что? – чиркнул зажигалкой Малюта?
- Огниво, - нашёлся я. - И палочки ароматные, для спокойствия духа. Ты подпали, Григорий Лукьяныч, не стесняйся. В смысле, не опасайся, они безвредные. Ну, почти.
Блиииин… Что я несу то? Меня ж так и мишке скормить могут. Покрутив зажигалку, Малюта подозрительно спросил:
- Что здесь писано? По каковски? Черкнокнижные заклинания? Так ты батюшку нашего Иоанна Васильевича лечить удумал? Пока надёжа государь не покладая трудов и не щадя живота своего о государстве радеет ты его уморить удумал? Повинен в смерти!
Вот зараза во всём подозрительная! Да как же тебе объяснить то?
- Батюшка, Григорий Лукьяныч, не вели казнить, вели слово молвить! Иже паки… Аки… Иже херувимы, короче. Да как же там Якин то говорил?
- Постой, Григорий Лукьяныч…
Я обернулся на голос, и чуть не заорал от радости. Из тёмного угла выступил… Сергей Безруков! Одетый с прибабахом, как и все здесь, но ведь свой же. В смысле, хотя бы из нашего времени. Я уж чуть было не заорал «Сергей!» и на шею ему как родному не кинулся, но тут же одёрнул себя. Если уж попал в такой блудняк, то ожидать, что всё так просто разрешится было бы наивно. Судя по всему, он здесь ту же роль играет: Годунова. В смысле, здесь то не играет, конечно.
А Безру… эээммм… Годунов, вкрадчиво поинтересовался:
- Что это на твоём чудном огниве писано? Позвать сюда толмача. Живо!
Толмача позвали и впрямь живо, живее, чем меня. Через минуту рядом со мной на пол рухнул, сминая шапку и непрерывно кланяясь. Годунов, бросив ему зажигалку, спросил:
- Что здесь писано, ведаешь? По каковски?
Тщедушный толмач покрутил зажигалку в руках, и по складам прочёл:
- Ма-де би шве-диш мат-ч сайн-се одна тыща девятьсот двадцать четыре.
- Всё?
- Всё, батюшка Борис Фёдорыч. Ни словечка больше, ни буковки.
- Шведиш, значит?- вкрадчиво сказал Годунов. - Шведский подсыл? Говори, зачем подослан? Царя батюшку извести? Чародейством и чернокнижием? Огниво у тебя чудное, палочки ароматные, порошок бесовский. Одурманить решил государя нашего?
И ох как мне его вкрадчивый голос не понравился! Серёжа, Серёжа… Что ж ты делаешь?! Малюте только повод дай заподозрить…
- На дыбу его! - рявкнул Малюта. – Как палач рвать станет – всё скажет, что ведает и не ведает.
- Эй, постойте. Какая дыба, волки позорные? – заорал я.- Мне домой надо, меня люди ждут, у меня сеансы, кошка, и холодильник размораживается!
Меня подхватили чьи-то руки, и швырнули в дверной проём. Промахнулись. А может специально, сволочи. И башкой в дверной косяк я вписался от души.
И… проснулся…
Вытерев холодный пот со лба, я ощупал голову на предмет шишки. Шишки не было. Лушка, зараза, как ни в чём нибудь, сидела на спинке дивана и вылизывала лапы. Не дымилась сегодня.
- Твоя работа?- грозно спросил я. – Повинна в смерти!
- Сбрендил что ли? Или ещё от путешествия не отошёл? – промурлыкала кошка.- Ишь, в роль вжился.
- Сбрендишь тут,- прорычал я. – ты куда меня, сволочь, закинула? Ты сама там сначала побывала? Я ж в пятнадцатый век попал, в царствование Ивана Грозного. В самую паскудную пору.
- Так не я это, - отмахнулась хвостом кошка.- Домовой из отпуска вышел, он у нас сейчас главный по путешествиям, с него и спрос.
- Ну, спасибо, родной! Удружил,- сказал я в пустоту.- Придёт время молочко тебе наливать и печеньки класть я всё вспомню. Слышь, нет?
- Да слышит он, слышит. Вон, за телевизором хихикает.
- Он ещё и хохочет! Меня чуть на куски не порвали, а ему смешно. На хрена мне кофе в ладанку подсыпал? Зажигалка с сигаретами зачем?
- Да это я, хозяин,- смущённо призналась кошка. – Думала, проснёшься там вдали от дома, сваришь кофейку утром, выпьешь, закуришь, дом вспомнишь. Ну, как Штирлиц картошку пёк… Ну, я ж по доброте душевной!
- По доброте, ага. Вот за эту твою доброту меня на дыбу едва и не вздёрнули, зараза!
- Так нечего было на ночь по третьему разу «Годунова» смотреть.
- Не твоего кошачьего ума дело, чё мне смотреть.
Откинув одеяло, я шагнул в сторону кухни.
- И мне кофейку,- пискнула Лушка.
- Цыц!- обернулся я на ходу. – Неделю никакого кофе.
- Косяк.
- Чей косяк?
- Не чей, а что.
- Какой косяк?
- Вот этот…
Повернув голову, я увидел стремительно надвигающий мне в лицо дверной косяк, шандарахнулся лбом, и…проснулся окончательно…
В доме было тихо и темно. Лушка мирно спала на спинке дивана. Я снова ощупал лоб. Шишки снова не было. На телевизоре подозрительно поскреблось что-то, прошуршало, и в свете уличных фонарей блеснули чьи-то лукавые глазёнки. Чур меня, чур!
Поднявшись с дивана, я пошёл в кладовку, за поролоном и скотчем. Косяк буду обклеивать. Ну на фиг, у меня лоб не толоконный…
©Алексей Клёнов.