.
.
Почему все таки так важно искусство? Потому, что наш мир земной, это мир ненависти , в лучшем случае, это мир равнодушия, которое по сути означает тот же род ненависти, но как род отрицания не активного, а пассивного. Скажем, благоустроенный человек играет со своей собачкой. Он проигнорирует ни то что бы нищего, он и собственного сына проигнорирует , попавшего в беду, на которого ему наплевать . Это род пассивного равнодушия, пассивного отрицания. Но по сути, в нем истоки ненависти, скрытый ее огонь. Стоит этому обывателю случайно напиться, он уже будет готов убить своего сына, или повесить нищего прямо над своей дверью. Но и в его сыне, и в нищем та же ненависть, или то же равнодушие, что и в нем. Любовь к человеку в этом мире часто обращается в ненависть, потому что все очень близко. Зависть тоже род любви, в ней действует та же логика идеализации. Потому она может стать ненавистью, даже не очень и изменив своей логики. В самой хрупкой структуре идеалистического отношения, достаточно сдвинуться ее отдельным звеньям, (центру ты подмениться центром я) как изменится сама его сердцевина, чей небесный свет поглотит подземный мрак мира, как это выразил и Пушкин в своем Сальери.
* * *
.
.
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет и — выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
Родился я с любовию к искусству;
Ребенком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался — слезы
Невольные и сладкие текли.
(А. Пушкин, монолог Сальери)
.
.
ПОЧЕМУ СПАСТИСЬ ЭТО СПАСТИ СЕБЯ ОТ НЕНАВИСТИ
.
.
При этом мы ненавидим чаще всего ни за что, за то же за что и любим, (что на самом деле и ужасает.) Женщину можно любить за красоту. Но за это же ее можно и возненавидеть. Можно любить сына за то что он твой сын, но за это его можно и возненавидеть. Хорошо, когда любовь обращается в ненависть, а затем в равнодушие, а еще лучше когда ненависть становится любовью. Но чаще ненависть просто остается пассивной ненавистью. Ненависть беспричинна, и иррациональна. Она не в людях она в самой жизни, в ее темной сердцевине непросветленной бездны. Лишь искусство, являет спасение из мира анонимной ненависти и равнодушия , потому что искусство это мир любви. Это мир красоты, и гармонии, в которой даже сама ненависть просветляется любовью. Даже любовью к женщине ни один мужчина не спасется, как и женщина любовью к мужчине, (за самыми редкими исключениями) и даже любовью к детям, за исключением пока они еще маленькие. Но поэзией, как впрочем, и религией всегда можно спастись. Ведь спастись любовью, значит не дать ненависти убить в себе начало от Бога.
.
НЕЗНАКОМКА
.
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino Veritas!» кричат.
И каждый вечер, в час назначенный,
(Иль это только снится мне?)
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
А. Блок, Озерки. 24 апреля 1906
К МУЗЕ
.
Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.
И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой,
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой…
И когда ты смеешься над верой,
Над тобой загорается вдруг
Тот неяркий, пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг.
Зла, добра ли? — Ты вся — не отсюда.
Мудрено про тебя говорят:
Для иных ты — и Муза, и чудо.
Для меня ты — мученье и ад.
Я не знаю, зачем на рассвете,
В час, когда уже не было сил,
Не погиб я, но лик твой заметил
И твоих утешений просил?
Я хотел, чтоб мы были врагами,
Так за что ж подарила мне ты
Луг с цветами и твердь со звездами —
Всё проклятье своей красоты?
И коварнее северной ночи,
И хмельней золотого аи,
И любови цыганской короче
Были страшные ласки твои…
И была роковая отрада
В попираньи заветных святынь,
И безумная сердцу услада —
Эта горькая страсть, как полынь
А. Блок, 1912
.
***
.
.
Не ты ль в моих мечтах, певучая, прошла
Над берегом Невы и за чертой столицы?
Не ты ли тайный страх сердечный совлекла
С отвагою мужей и с нежностью девицы?
Ты песнью без конца растаяла в снегах
И раннюю весну созвучно повторила.
Ты шла звездою мне, но шла в дневных лучах
И камни площадей и улиц освятила.
Тебя пою, о, да! Но просиял твой свет
И вдруг исчез — в далёкие туманы.
Я направляю взор в таинственные страны, —
Тебя не вижу я, и долго Бога нет.
Но верю, ты взойдёшь, и вспыхнет сумрак алый,
Смыкая тайный круг, в движеньи запоздалый.
А. Блок, 8 июля 1901
.
ПОЧЕМУ ВО МНЕ ВСЕ ТАКИ НЕ ПОБЕДИЛА НЕНАВИСТЬ
.
.
Говоря о себе, во мне тоже ненависти было много, да и сейчас во мне ее немало. Просто она меня не победила. Надо мной измывались с самого детства, и я измывался над теми кто был меня слабее. Например, помню, как меня клали в больницу Кащенко в одну палату с каким -нибудь противным имбецилом. И ты ненавидел этого имбецила, особенно, когда он дрочил пыхтя на соседней койке...Что эта обезьяна, интересно воображала? И я начинал бить этого имбецила. Потому что дашь ему по лицу, вроде как и станет полегче на душе. Но я как устроен, я быстро отходчивый. Один раз ударю, и вдруг замечу, как в его лице хоть на миг а проскользнет начало Божье, начало здоровое в самом его страхе получить еще. И тогда жалко его становилось. А потом принесет тебе мандарины родная тетя, ты ешь эти мандарины, прямо на койке, а к тебе подходит опять этот имбецил, со спущенными штанами...Угости мандаринкой просит. Первый инстинкт который у меня возникал - дать ему хорошо ногой в промежность. А он замечал это, и лицо его становилось испуганным .И я ему уже говорил, штаны вначале одень. И он наденет штаны, и ты даешь ему пару мандаринов...
.
.* * *
.
.
Там — в улице стоял какой-то дом,
И лестница крутая в тьму водила.
Там открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, — и снова тьма бродила.
Там в сумерках белел дверной навес
Под вывеской «Цветы», прикреплен болтом.
Там гул шагов терялся и исчез
На лестнице — при свете лампы желтом.
Там наверху окно смотрело вниз,
Завешанное неподвижной шторой,
И, словно лоб наморщенный, карниз
Гримасу придавал стене — и взоры...
Там в сумерках дрожал в окошках свет,
И было пенье, музыка и танцы.
А с улицы — ни слов, ни звуков нет, —
И только стекол выступали глянцы.
По лестнице над сумрачным двором
Мелькала тень, и лампа чуть светила.
Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, и снова тьма бродила.
А. Блок, 1 мая 1902
ВПРОЧЕМ, КАК МОЖНО СПАСТИСЬ СТИХАМИ БЛОКА
.
.
Впрочем, как можно спастись искусством, например Блоком? Говоря о моих друзьях, мы все спасались в ту советскую пору Блоком, который казался волшебным, уводящим из плоской реальности наших дворов, в какой то заоблачный город Потерянного Рая. Но многим спустя время стало уже не до Блока, они повзрослели, и женились...Помню, я в юности часто ругался матом, и постоянно прибегал к опьяняющим средствам, общаясь порой с людьми страшными. Зато, когда лежал почти умирающий или пьяный на мостовой ночью, шептал стихи Блока. "Там в сумерках стоял какой то дом", и эти строки уносили мое сознание - как легкий дым уносит над крышами ветер. Шептал я Блока, и когда лежал в вонючей палате для сумасшедших. Вокруг меня был мат, периодически кто -то стонал, кого-то скручивали блатные санитары, пришедшие из самых мест отдаленных работать в Кащенко. И я помню лежал, и шептал, "и каждый вечер друг таинственный в моем стакане отражен". И поскольку я шептал Блока, которого помнил наизусть почти всего, я и спасался. Я не смог забыть Блока, потому что я боялся его забыть.
***
Снова ближе вечерние тени,
Ясный день догорает вдали.
Снова сонмы нездешних видении
Всколыхнулись — плывут — подошли.
Что же ты на великую встречу
Не вскрываешь свои глубины?
Или чуешь иного предтечу
Несомненной и близкой весны?
Чуть во мраке светильник завижу
Поднимусь и, не глядя, лечу.
Ты же в сумраке, милая, ближе
К неподвижному жизни ключу.
А. Блок, 14 октября 1901
***
.
.
Хранила я среди младых созвучий
Задумчивый и нежный образ дня.
Вот дунул вихрь, поднялся прах летучий,
И солнца нет, и сумрак вкруг меня.
Но в келье — май, и я живу, незрима,
Одна, в цветах, и жду другой весны.
Идите прочь — я чую серафима,
Мне чужды здесь земные ваши сны.
Идите прочь, скитальцы, дети, боги,
Я расцвету ещё в последний день,
Мои мечты — священные чертоги,
Моя любовь — немеющая тень.
А . Блок, 17 октября 1901
*
P. S.
Но искусство не только важно началом своей любви, уводящей из мира к Богу. Искусство нам помогает не обратить свою любовь в ненависть к близким нам людям, в той мере, в какой мы развиваемся.