Советские фильмы конца семидесятых - начала восьмидесятых. «В моей смерти прошу винить Клаву К.», «Школьный вальс», «Смятение чувств».
И везде - семья, разъедаемая изнутри, семья больная, семья внешне благополучная, но недоброкачественная, семья необратимо разрушаемая. Этой реальности не считывали в полном объёме ни цензоры, ни зрители.
С этой реальностью Россия встретила новые времена - и колени семейные ещё более подкосились, согнулись.
То, что сегодня начали снова рожать и в семье укрепляться - чудо хлебных нулевых и десятых.
Это случилось вопреки поздней советской унылости семейно-вынужденной жизни, вопреки гедонизму тотальному девяностых, вопреки обольстительным ценностям одиночек. Чтобы понять направление перемен, нужно забраться не во вчерашний день, чуть дальше.
Прочность семьи в двадцатом веке увязана с разными координатами жизни: нацеленностью в прошлое или будущее, готовностью-неготовностью рисковать, стабильностью цен. Цены - наши негласные сторожа и коменданты. Но даже они, малоподвижные в годы застоя, не спасли от разрушения классическую трёхуровневую семью: деды-сыновья-внуки.
Семья в трёх поколениях для меня прекратила существование в начале восьмидесятых, со смертью бабушки.
До этого каждое лето дети и внуки собирались в деревенском доме, кто-то приезжал на пару дней, внуков и внучку обычно привозили в июне и возвращали в город в конце августа, но ощущение, что родня с тобой присутствовало постоянно, как норма.
Появлялись какие-то двоюродные тёти, троюродные братья, меня с ними знакомили и семейный круг становился шире, прочнее. Бабушки не стало - и всё распалось, хотя и дом остался, и отношения братьев-сестёр, родных, двоюродных и троюродных не испортились, но стали утончаться, крошиться, как-то естественно и незаметно. Большая семья распалась, а мелкие семьи атомизировались.
Голcуорси, Толстой или Анатолий Иванов, сагописатели - в прошлом. И попытки этот жанр семейной саги реанимировать, по-моему, безнадёжны. Что обедняет и литературу, и жизнь.