На границе города и небытия, где ссыпаны в кучу частные завалюшки и панельные хрущёвки, возле дымящей ТЭЦ и железнодорожных путей живёт хищник - плотоядная, злая Окраина. Она провожает прохожих бельмами заиндевелых окон, скалится вслед выщербленными заборами, слизывает позёмкой грязный от угольной копоти снег. Окраина умеет заманивать. За десятилетия безвременья и разрухи она научилась питаться людскими душами, выпивать страхи и надежды, расчеловечивать тех, кого судьба бросила к ней в пасть.
Виктора завела на окраину корявая, ухабистая жизнь. Поначалу переезд из села в сияющий город представлялся праздником. Рукастый парень оказался нарасхват: он и грузчик, и слесарь, и электрик. Снял дом. Думалось, что на пару месяцев, оказалось - на десять лет. Возвращался с работы с пакетом продуктов и ворохом эмоций, а Окраина присасывалась к нему, с глухим гылканьем, выпивала как стакан самогона, морщась, хрипя, закашливаясь.
У Окраины есть лицо - обшарпанная пятиэтажка, стоящая поперёк последней улицы. Панели стянуты ржавыми скобами. На облупившемся фасаде зияют чёрными провалами глазницы окон. Это второй этаж, где по осени замкнула проводка и в огне задохнулись двое жильцов. Скольких приютил дом за минувшее десятилетие? Скольких потом увозили на кладбище? Десятки людей остались в памяти соседей смазанными силуэтами. Умирали алкоголики и старики, поэтому никого не удивляли всё новые смерти. Никого кроме Виктора.
Летом он чинил розетки в одной из квартир на пятом этаже. Хозяйка, баба Вера, называла молодого электрика сынком. А неделю спустя прошла мимо с вытянувшимся, оплывшим лицом, не поздоровавшись. Виктор окликнул её, но та словно не заметила "сынка". Тело старушки нашли соседи днём позже. Парня не покидала мысль, что из пружинистой, весёлой бабы Веры словно душу вынули. Сколько она прожила на Окраине? Месяц? Да, около того... Мало кто умудрился выдержать в этом доме дольше, а если и жил, то начинал походить на бледную тень прежнего себя.
Неделю назад в злополучный дом переехал давний приятель Виктора, Славик. Купил квартиру бабы Веры то ли у её у внуков, то ли у племянников. Как ни отговаривал Виктор, а цена оказалась слишком привлекательной. Сегодня утром Славик позвонил, сказал, что перестали работать розетки и попросил "по-братски" помочь с ремонтом. Виктор не отказал.
- Тут какая-то чертовщина, - с порога начал Славик, явно смущаясь, - Мы с мужиками на днях выпивали, они и рассказали, что раньше в этой квартире бабка жила бодрая, а потом у неё свет начал моргать. Мол, слышала, как дом с ней разговаривал, съесть обещал.
Виктор, не мигая, смотрел на приятеля: глаза у Славика подёрнуты поволокой, лицо бледное, вытянувшееся.
- Ты боишься? - спросил он.
Славик кивнул. Без рисовки, без привычной бравады.
- Тут какая-то дичь происходит. Ты как электрик мне скажи, может оттуда, - указал на одну из розеток, - что-то вылезать? Такие синие молнии, как щупальца.
- Может, просто люди накупили себе чайников и водонагревателей, а проводка на такое не рассчитана, вот и чудит?
- Ну, может и так. Но ты всё равно посмотри.
- Ладно, - Виктор поставил на пол сумку с инструментами, достал индикаторную отвёртку и опустился на корточки возле ближайшей розетки, - посмотрим, что тут у нас... Что оттуда могло вылезти, а, Слава?
Дом жил своей жизнью: гулко кашлял сосед с четвёртого, шуршали голуби на чердаке, скрипели половицы в соседских квартирах. Текло по проводам густое, венозное электричество, порой выплёскиваясь колючими искрами в щитовой.
Славику показалось, что он задремал и во сне увидел дымящую за окнами ТЭЦ. Гул от неё, низкий и басовитый, вгонял в уныние. Прислонил ладонь к стеклу - то мелко дрожало. Снаружи кидался в окно осатанелый ветер, скреблись ветви сухого, мёртвого клёна. А дом вжимал его в своё нутро, прожевывал, проглатывал, не давал выйти. Славик развернулся и зашагал по коридору.
- Эй, ты куда? - окликнул его Виктор, - свет выключать пошёл?
Обернулся, отупело посмотрел на друга. Дом уже присосался к нему, жадно, ненасытно. Электрик не видел, как из всех розеток разом выползли голубоватые, полупрозрачные щупальца, протянулись через комнаты и обвили тело Славика. Он попытался вскрикнуть, но так и остался стоять в немом ужасе посреди коридора. Голос Виктора долетал словно через толщу воды:
- Ты как вообще? Эй, тебе плохо?!
Виктор тряс друга, но было уже поздно. Дом допивал из несчастного последние жизненные соки.
- Я и тебя съем, - разлепив пересохшие губы, прохрипел Славик, но голос его был скорее похож на скрип гвоздя по стеклу. Не он говорил - дом.
Затих за окнами гул ТЭЦ, прервался кашель соседа, а индикаторная отвёртка в руках ошарашенного Виктора запульсировала красным светодиодом.