Марат Док Мартынов и Григорий Сааков средь бела дня украли машину во дворе дома на Рязанском проспекте, выпили по поводу чистой работы и решили безотлагательно доставить авто в Касимов, где жил заказчик — богатый узбек, владелец нескольких магазинчиков, торгующих дешевыми тряпками.
Было начало марта, начинало темнеть, в лесах еще кое-где лежал снег.
Благополучно миновав Егорьевскую круговую развязку, Гриша вывел машину на пустынное Касимовское шоссе и прибавил ходу.
— Поаккуратнее, Гриша, - сказал Док, - здесь поворот на повороте, а на поворотах лесовозы, не дай Бог.
Через полчаса, уворачиваясь на повороте от встречного лесовоза, Гриша выехал правыми колесами на обочину, машину повело на грязи, потом подбросило, перевернуло и откинуло в лес, заклинив между соснами.
Док и Григорий кое-как выбрались из машины.
— Что с ногой, Док? - спросил Гриша.
— Не знаю, - сказал Док, морщась. - Что-то. Ушиб, может.
Он попытался шагнуть, но нога подогнулась, как ватная, и Док упал в кусты.
— Скорая нужна, - сказал Гриша.
— Ага, - сказал Док. - И полиция, чтоб нас тут на месте повязали.
— Вдвоем мы ее не освободим, - сказал Гриша, обойдя машину. - Здесь бензопила нужна. И трактор — чтоб дернуть. И все по-тихому, чтоб полиция не налетела. Как нога?
— Надо идти, Гриша, - сказал Док.
Он подобрал палку по размеру и попрыгал на левой.
— Здесь место густое, обжитое, надо к людям идти.
Гриша вздохнул, подставил плечо.
— Хорошо бы медпункт найти, - сказал Гриша. - Там бы тебе укол сделали. Или гипс.
Они вышли на опушку — перед ними темнели низкие постройки заброшенной фермы и три дома, в одном горело окно.
— Пустыня, - сказал Гриша. - У тебя наличных сколько?
— Тысячи три, - сказал Док, - на бензин и пожрать.
— И у меня три, - сказал Гриша. - Шикуем, брат.
— Нашел брата, - с усмешкой сказал Док, - я тебя вдвое старше.
Они остановились у забора.
— Калитка не заперта, - сказал Док. - Поди постучи. Только не напугай. Вежливо стучи.
Он оперся о забор, а Гриша поднялся на крыльцо.
Через минуту открылась дверь — на пороге стояла широкая женщина.
Гриша что-то сказал ей, показывая на Дока, и женщина посторонилась.
Опираясь где на Гришу, где на палку, Док поднялся по ступенькам.
— Сними ботинки, - приказал он Грише, - не наследи тут.
Сам сел на табуретку в прихожей.
Женщина включила свет, присела на корточки.
Она была молодой, широкой и высокой, и с лицом у нее было что-то не так.
Ощупала правую ногу Дока, нажала пальцем.
— Больно? - спросила серебряным голосом.
— Бля, - промычал Док. - Что — перелом?
— Он самый, - сказала женщина, вставая. - Иди-ка. - Она подхватила Дока. - Да не брыкайся — вредно тебе.
Из кухни остро пахнуло сосновыми дровами, сложенными у котла.
В зале женщина приподняла Дока и уложила на диван, стала снимать ботинки.
— Если больно — скажи.
— Одна живешь, что ли? - спросил Док.
— Пока вас не было, одна была.
Вышла, вернулась с литровой бутылкой.
— Спирт. Глотни чуть-чуть — будет больно.
— Ты доктор, что ли?
— Нет, - сказала женщина. - Я — Азия. А тебя как зовут?
— Марат, - сказал Док. - А еще Док, потому что я лучше всех лечу машины.
— А меня Григорием, - сказал Гриша. - Григорий Сааков. Отец был с Грузии.
— Авария? - спросила Азия, склоняясь над опухшей ногой.
— Она самая, - сказал Гриша. - Чуть под лесовоз не попали.
Док осмотрелся.
Раскладной диван, телевизор, накрытый кружевной салфеткой, стол-книжка, четыре стула с гнутыми спинками, люк в подпол в полу, прикрытый самодельным ковриком, книжные полки - «Как закалялась сталь», «Анна Каренина», «Обломов», «Таинственный остров», «Приключения Оливера Твиста», «На Западном фронте без перемен», «Старик и море» - все книги в потрепанных обложках. Под книгами — проигрыватель и стопка виниловых пластинок.
Женщина принесла две гладкие прямоугольные дощечки, бинт и вату.
— Штаны придется снять, - сказала она.
Она помогла Доку снять джинсы.
— Кто ж тебя так назвал, Азия?
— Папа, - сказала она, тщательно протирая опухшую голень спиртом. - Он любил все такое... красивое...
— Это полное имя? - спросил Гриша.
— Смеяться не будете — скажу. - Она обмотала ногу бинтом, приложила к бинту с двух сторон дощечки, стала туго прибинтовывать их к голени. - Полное — Гривуазия. Гривуазная я, значит.
— Что такое гривуазная? - спросил Док, закрывая глаза. - Я двигаться не смогу.
— А куда тебе двигаться? Никуда тебе не надо пока. - Встала, вытерла руки маленьким полотенцем. - Гривуазная — значит нежная, игривая, кокетливая. Так вот. Папа был мастером пошутить.
— И в загсе не возражали? - с улыбкой спросил Гриша.
— Это ж не матерное слово.
— Гри-ву-азия, - проговорил Гриша. - А что, красиво.
— Что у тебя с глазом? - спросил Док.
— Стеклянный, - сказала Азия. - В детстве один пацан из рогатки выбил. Если голодные, накормлю.
Мужчины переглянулись.
— Значит, голодные. Свинину употребляете?
— Не смотри на меня, - сказал Гриша. - Я не черный, а смуглый. А смуглые даже сало любят, особенно под спирт.
— Сейчас разогрею, - сказала Азия. - А ты пока стол разложи. Здесь будем ужинать.
Она скрылась в кухне.
— Поедим и свалим? - спросил Гриша. - Не ночевать же здесь.
— Куда мы свалим на ночь глядя? - сказал Док. - С моей ногой только на дороге голосовать. Переночуем. Ты только эту Азию не доставай — она баба вроде добрая.
— Как скажешь, Док.
Не прошло и получаса, как Азия принесла котлеты, вареную картошку, квашеную капусту, соленые огурцы, маринованные грибы, крупно нарезанный хлеб, мелко нарезанное сало с чесноком и литровую бутылку, заткнутую винной пробкой.
— Спиртик? - Гриша потер руки. - Под таку.-то закусь самое то!
— Граппа, - сказала Азия, разливая напиток по стопкам. - Папа научил.
— Сама гонишь? - спросил Док.
— Сама, - сказала она. - Виноград свой. Все сама. Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик. Удобно тебе? Могу еще подушку принести.
— Так хорошо, - сказал Док. - Ну, за знакомство.
Выпили, принялись за еду.
— А где папа твой? - спросил Гриша, жадно пережевывая котлету, картошку, огурец и сало. - Ты все — папа да папа, а где он?
— Под нами, - сказала Азия, подкладывая Доку квашеной капусты. - В мавзолее.
— В подполе? - спросил Док. - Зачем?
— Когда мама нас бросила, папа кинулся в колодец, там и умер. Еле вытащила. - Помолчала. - Жалко мне его было в землю закапывать, вот и посадила в подполе. Да вы не бойтесь, он давно высох весь — не пахнет.
— Давно? - спросил Док.
— Девять лет как.
— И как оно? - спросил Гриша. - Ничего?
— Ну я смотрю за ним. Цветы там, свечка. Чтобы черви не съели. Все было ничего, но в последнее время какие-то жуки до него добрались. Надо б похоронить, да все как-то... - Она покрутила вилкой у лица. - Руки не доходят.
— На кладбище? - спросил Док.
Гриша разлил граппу по стопкам.
— Не, - сказала Азия, - тут я присмотрела место под деревом.
— Если хочешь, мы поможем, - сказал Док.
— Правда?
— Ну как поможем, - начал было Гриша, но, поймав взгляд Дока, переменил тон. - Поможем, конечно. Хоть завтра.
— А милый у тебя есть? - спросил Док. - Ну парень там... мужчина...
— Был, - сказала Азия, поднимая стопку. - За папу.
Выпили.
— Не сошлись?
— Это тот пацан, который мне глаз выбил, - сказала Азия. - Отец его тогда хорошенько выпорол, после чего он с конфетами пришел — прощения просить. Ну я простила, конечно. А он стал приходить — то то, то се. Потом целоваться стали, конечно. Дальше — больше. - Вздохнула. - А потом я его прогнала. Вроде он со мной, но как по обязанности, вроде как грех замаливает. Так нельзя. Я и прогнала.
— И ребенка не завели? - спросил Док.
— Он меня не любил — зачем от него рожать? От нелюбимых дети некрасивые получаются.
— А моя умерла десять лет назад, - сказал Док, подцепляя вилкой гриб. - А дочка за китайца вышла, двоих детей родила, но приезжать не хочет...
— А ты что? - спросила Азия. - Сам бы поехал.
— В Китай-то? Далековато мне.
— Родить-то я хочу, конечно, - задумчиво проговорила Азия, - но только чтоб по любви. От хорошего человека и рожать приятно.
Док кивнул.
Гриша снял с полки фотографию в рамочке — полная рослая девочка в балетной пачке, рядом — высокий мужчина с бородкой и в очках.
— Отец?
— Папа. Он в нашей школе биологию преподавал. Это он заставил меня заниматься в хореографическом кружке. У меня получалось. Очень он любил смотреть на меня, когда я надевала пачку. Вот, говорит, почему я назвал тебя Гривуазией — потому что ты прекрасна. Он называл меня Гривуазией Туфелькой. Это как инфузория туфелька, только Гривуазия. А все эти рамочки он своими руками сделал — кружева из фанерки лобзиком выпилил. Красиво же.
— Красиво, - сказал Док. - Папа у тебя был хороший. Правильный папа.
— Хороший, - сказала Азия. - Если хотите курить, то в кухне. Да и спать пора. Ты помоги ему дохромать до кухни, а я пока вам постелю.
— На одном диване, что ли? - спросил Гриша.
— Он здесь ляжет, а ты наверху. Так курить или ложиться?
Гриша помог Доку добраться до кухни, открыл форточку.
Закурили.
— Застряли мы тут, - сказал Гриша. - А тебе, похоже, нравится.
— Душевная баба, - сказал Док.
— Одноглазая ж.
— У нас по два глаза, а чем всю жизнь занимаемся? Машины тырим.
— Да ладно, Док. Пойдем спать.
Пока они курили, Азия разложила диван, потом помогла Доку лечь под одеяло, выключила свет и ушла в свою спальню.
Док закрыл глаза, но не спалось.
Через полчаса он услышал скрип кровати в соседней комнате, а потом увидел в темноте большое белое тело.
— Подвинься, - прошептала Азия.
— У меня ж нога...
— А у меня две. Двигайся.
После завтрака Азия с Гришей отправились копать могилу.
Женщина дала Доку таблетку, чтобы он «переспал боль», и Марат дремал до обеда.
К полудню могила была готова.
Азия сложила диван, откинула коврик и подняла крышку люка.
Док лег на живот, опустил голову и включил фонарик.
Большую часть подпола занимало вычурное кресло — ручки львиные, спинка обита сукном, ножки как будто скручены штопором и капризно изогнуты. В кресле сидел мужчина в белом полотняном костюме, пожелтевшем от времени, в очках и шляпе, при галстуке, в лакированных ботинках. Нижняя челюсть трупа была подвязана жгутом из бинта. Вокруг кресла вились гирлянды восковых цветов, а на столике перед мертвецом горела свеча, выхватывая из темноты ярко-белое лицо и черные губы.
— Праздник какой-то, а не мавзолей, - проговорил Док. - И как мы его достанем?
— Он легкий, - сказала Азия. - Я подам.
Она легко спустилась в подпол, взяла иссохшее тело на руки и подняла его к люку, где его подхватил Гриша.
— Ничего, - сказал Гриша, отворачивая лицо от мертвеца, - приятно пахнет мужчина.
— Я тут каждый день брызгала одеколоном, - сказала Азия, вылезая из люка. - Но гроба у меня нету.
Док надел куртку, оперся на палку и поскакал во двор.
Азия надела туфли без каблука и балетную пачку на свои огромные телеса: «Папе понравилось бы».
Мертвеца погрузили в тачку, очищенную от следов навоза, и отвезли к дереву.
— Вроде как сказать что-то надо, - пробормотал Гриша.
— Семидесятый псалом, - строго возгласила Азия и запела: - Не отвержи мене во время старости, внегда оскудевати крепости моей, не остави мене. - По щекам ее потекли слезы. - Яко реша врази мои мне, и стрегущии душу мою совещаша вкупе, глаголюще: Бог оставил есть его, пожените и имите его, яко несть избавляяй. Боже мой, не удалися от мене, Боже мой, в помощь мою вонми. Да постыдятся и исчезнут оклеветающии душу мою, да облекутся в студ и срам ищущии злая мне...
— Мороз по шкуре, - прошептал Гриша. - Опускаем?
Пропустив веревку под мышками мертвеца, его опустили в могилу.
Гриша и Азия закидали могилу землей, Док перекрестил холмик, и они вернулись в дом.
Поминальный обед начался с постных щей, а потом ели все подряд — вяленое мясо, маринованные грибы, хлеб, пили граппу и чай с конфетами.
— Вот он и успокоился, - сказала Азия. - Великое дело сделали, спасибо вам.
— Тебе спасибо, - сказал Док. - Теперь осталось костыли купить — и хоть пляши.
— Сейчас пойдете или как? - спросила Азия, глядя на них голубым глазом.
— Пора нам, - сказал Гриша, пожимая руку Азии. - Сколько мы тебе должны? Ну извини. И спасибо тебе за все.
Он подставил плечо Доку, и они медленно двинулись через двор, потом полем к лесу, но вдруг остановились, Док что-то сказал Грише, тот развел руками и направился к лесу.
Дождавшись, когда Гриша скроется за деревьями, Док двинулся назад.
Несколько минут Азия наблюдала за ним с крыльца, потом спустилась во двор и вышла за калитку. До Дока было шагов триста, может, чуть больше. Она ускорила шаг, а метров за двадцать до него бросилась бежать, тяжело дыша, и чуть не сбила его с ног. Он оперся на нее, и они направились к дому.
— Десять лет, - заговорил вдруг Док, - почти десять лет все умирают, уезжают, уходят — десять лет без перерыва, как будто что-то где-то наклонилось, треснуло и пошло вразнос, все посыпалось, и сыпется, сыпется, разбегается, разваливается, а я не могу это остановить, десять лет что-то происходит, нет, не всегда плохое, но все равно страшно, что вот-вот произойдет что-нибудь еще — этот умрет, эта уйдет, эти уедут, и от этого устаешь — я устал...
— Осталось немного, - сквозь зубы сказала Азия. - Потерпи...
— Я терпеливый, - сказал Док. - Сколько живу, столько терплю. Только и делаю, что терплю, когда одни уходят, а другие умирают...
— Я не уйду, - сказала она, помогая ему взобраться по ступенькам, - никуда я не уйду. Тут папа, тут дом, теперь вот надо убраться в подполе, подмести, помыть, банки с огурцами расставить — куда я от этого уйду? Да еще поросенок, куры, огород, папа. Здесь ничего не происходит. - Она помогла ему добраться до дивана. - Ничего...
Док откнулся на спинку дивана, вытянул ногу, стесненную дощечками, и сказал:
— Первая хорошая новость за эти десять лет — здесь ничего не происходит. Ты даже представить не можешь, как это хорошо, когда солнце встает где всегда, а садится где обычно. Не смейся, это правда хорошо.
— Я и не смеюсь, - сказала Азия. - Привыкаю.
— Привыкнем, - сказал Док.