Поэт трусцой бежит из своей собачьей конуры на роскошную дачу шефа. Он выпил. Его лицо раскраснелось, волосы растрёпаны, он небрит по случаю выходного, старенькие брючки, домашние тапочки. На ходу он сочиняет речь, которую бросит в лицо этому прохвосту, болвану, лжецу, вору. Он ему скажет:
– А зачем? Ты хоть подумал, зачем ты лжёшь, крадёшь, лакействуешь перед начальниками? Ты украл наши мысли, ты украл наши деньги, ты воровал золото из раскопок. И что же? Сдохнешь, и всё пропадёт. Ты даже детей не мог наделать. Ты вот-вот спрыгнешь в могилку, ты прах, и всё твое пойдёт прахом.
Вы читаете окончание. Начало рассказа здесь
Поэт доскакал до дачи шефа. И когда уже пролетал калитку, подумал: ну, скажу, и что? Он станет другим? Не станет. Тогда зачем? Бессмысленно, думал поэт, когда уже взбегал на крыльцо. Он уже говорил себе, беги домой и допей то, что там осталось. Но по инерции влетел в дом.
Кто сказал, что судьба – это неизбежность? Скорее судьба – это случай. Поэт случайно проскочил в дверь и наткнулся на свою судьбу. А ведь мог повернуть обратно.
Навстречу ему вышла жена шефа.
– Его нет дома. Он срочно уехал в командировку. Ему сообщили, что найдена золотая статуэтка.
– Что он в этом понимает?
– В археологии ничего. Но в золоте понимает.
Она смотрела на него, подняв глаза, и в этих глазах стояло, как вода в озере, страдание.
Поэт подошёл к женщине ближе.
– Вы проходите, проходите, пожалуйста. Мужу подарили настоящие виски, шотландские, он ещё не успели их распить с Константином Константиновичем. Есть колбаска «Мортадель». Её буржуи любят.
Она льёт ему виски, и руки её подрагивают. Он взглянул в её лицо. Впалые землистые щёки. Волнуется. Поэт проглотил рюмку с напитком и поднялся. В её глазах мелькнул испуг: «Уйдёт!».
Но поэта что-то остановило. Он сел на диван и взял её руку, погладил.
– Что шеф, ласкает вас?
– Давно нет. Я выскочила за него девчонкой, он входил в знаменитости. Первая жена ушла от него. Я, студенткой первого курса, была на раскопках. Лето, горячие вечера, томительные и обостряющие чувства. И тут он поймал меня. Я была польщена вниманием известного учёного.
Скоро он ослаб, потерял ко мне интерес. Какое-то время его волновала Татьяна. Но и это прошло. Кончился как мужчина. Все силы ушли в дипломатию – ужом вертелся, чтобы устоять в начальниках. Постоянный страх: уличат в воровстве и бездарности и сбросят. Я уже давно у него за домработницу.
– Зачем же ты живёшь с ним?
– А куда мне? Здесь я сыта, одета, имею крышу над головой. Одна в наше время я пропаду.
– Ты права. В этом мире выживают только подлые. Ты не виновата. А он – глупец. Что за мужик: ничего не может! Ни дела делать, ни женщину нежить. Зря живёт на этом свете. Его жизнь не нужна людям, как и моя.
– Твоя нужна. Всем. Твоя душа нужна людям. Думаю, это, а не наши делишки, – главное. Я тебя давно знаю и давно думаю о тебе.
– Ты меня, грешного, переоцениваешь.
Рита молча покачала головой: «Нет, не переоцениваю».
– Мужчины не понимают: наша страсть зависит от их страсти.
– О, женщины, женщины, как вы несчастны! – вскричал поэт. И своим лапищами опять погладил её.
Когда поэт собрался уходить, Рита подошла и положила руки на плечи поэту и подняла к нему лицо. Поэт увидел такую тоску в её глазах, тоску по прикосновению мужских рук, неутолённую тоску души по любви и слову, чего никогда не понять мужчинам.
У поэта перехватило дух от открывшихся ему человеческих глубин, вечной женственности.
В поэте ещё сохранилось легкомыслие детства. И, заглянув в страдающие глаза женщины, он понял, что легкомыслие и радость вдруг исчезли из мира, будто их никогда и не было. Настали времена, о которых ещё ничего нельзя сказать, потому что они и сами о себе ничего не могут сказать. Громогласны, но бессловесны.
– Мой муж – монумент и холоден, как монумент, – шептала она.
И поэт погладил её по спине, как гладят собаку. Она и нуждалась, как собака, в том, чтобы её погладила мужская рука.
– Ты ещё, ты придёшь ещё?
– Приду, – брякнул поэт, уже без обычной иронии, а всем нутром, которое пробудила в нём эта женщина.
Поэт трусцой бежал в свою развалюху, доставшуюся ему от предков. Он испытывал странное блаженство: всё его тело помнило прижатое к нему мягкое, тёплое и печальное тело Риты. Мягкое, потому что она мята жизнью, думал на бегу поэт, а тёплая – от работы души.
Боже мой, чем была бы наша жизнь без женщины – груба и холодна, жёстка и ещё более жестока. Не было бы поэзии. Мы, как птичьи самцы, поём и оперяемся, потому что хотим телесной и душевной близости с женщиной.
6.
Поэт поглядывал на своих женщин: беспокоился за Риту. Щёки её ввалились и потемнели, в глазах теплился больной огонёк. Убийство мужа почти на её глазах, арест только что приобретённого друга, притом, она знала, что арест без оснований. Через своего мужа она понимала, что бюрократическому аппарату, в данном случае следователям, судьям, прокурорам, главное отчитаться, что убийца пойман и наказан, – отчитаться перед высшим начальством, а высшему ещё перед более высшим, а тем уже перед самим правительством: убит директор и академик. А тот ли, кто убил, или другой, совсем неважно, – с отчаяньем и болью понимала она. Поэт чувствовал её боль.
«Боже, – думал он, – дай счастье женщине, она рожает нам детей, услаждает нашу душу».
Поэт смотрел на судей, прокуроров, адвокатов, и что-то рождалось в его голове, обычно полной розыгрышей и фантазий. Он, может быть, подумал, что если его осудят, то жизнь его кончена. Знал, если и убивал, то только свою собственную жизнь.
Поэт мог подумать, что он сочинил немало сумасшедших строчек и мог бы сочинить их ещё много. Но мир не любит избытка, и потому вкладывает в руки нечеловеков пистолеты или законы, чтобы уничтожать поэтов, не знающих меры в словах и чувствах. Все эти милые скучные люди не имеют ничего лично против него. Но они приставлены к своим конторам, чтобы превращать слово законов – опять слово! – превращать строчки законов в действительную жизнь – в драмы и трагедии живых людей. Их рутинная служба порождает кипучую – а в нашей буче, боевой и кипучей, как писал другой поэт, – каких только не случается чудес. Например, тебя, ни за что, ни про что, приговаривают к пожизненному заключению среди уголовников. А настоящий убийца – и сколько их! – гуляет на свободе.
Поэт мог бы составить реестрик прелестей мира.
Вы бы не возражали против чудных вечеров, когда великий художник солнце малюет всеми возможными красками западные горизонты? Они, пылающие, поджигают окна домов, и скучный человеческий быт превращается в праздник вечности.
К этому можно было бы прибавить, если, конечно, вы не возражаете, шорох листьев в дубах и липах наших скверов, парков и пригородных лесов. «Задумчивые липы», – пел другой поэт когда-то.
А что вы скажете против собак, подвижных, играющих избытком жизни, посматривающих на нас пытливым взглядом и безмерно любящих нас? Разве они не украшают наше существование, бедное искренними чувствами?
А если взглянуть на мир сквозь искрящее рубиновое вино крымских виноградников? Мир прекрасен, – скажете вы. И разве не для того человеку дано слово, чтобы признаться в этом Богу? Боже, спасибо Тебе, что ты дал мне возможность восхищаться красотой твоего творения!
Мир прекрасен, и среди всех его ужасов есть нечто такое, что вдохновляет нас на жизнь.
У каждого из нас есть главное богатство – лица, глаза наших родных и близких, благослови их, Бог, и охрани их, Ангел Господний!
Звуки Вселенной очеловечивают и наполняют смыслом мелодии, торжественные пассажи музыкантов, Благослови их, Боже, тоже!
Пылающие полотна живописцев, изящные и полные острых смыслов, смыслов вечности, слова писателей. Они дополняют список прелестей нашей жизни.
*
Понимают ли все живущие трепетность жизни? Чувствуют ли её живость и чудо этой живости? Бог дал людям свойство созерцать дневные небеса, небеса заката и ночное небо в звёздах.
Днём чистота голубого света и спокойных облаков, величественно плывущих по вечным воздушным потокам. По вечерам солнце как гигантское раскалённое ядро погружается в остывающие пучины. И горящее небо по ночам.
Родные лица, родные души.
И созерцание вечной жизни в других, прозрачных мирах.
Вот богатства жизни человека. Слово человека, Слово Бога как вершина всего.
*
В конечном счёте всё сводится к творчеству самой жизни – творить жизнь во всей её полноте.
Поэт вспомнил жгучие ночи, когда шли стихи, когда он вспоминал строчки любимых поэтов, когда смотрел на звёздное небо и было невозможно спать – жалко спать, жалко отнимать время на сон, когда переживешь жизнь как самое прекрасное, что есть на свете.
7.
Ангел во плоти, Рита, грешная, но тёплая.
– Христос простит меня. Он обязательно простит. Он понимает.
– Что тебе до Христа? В твоём теле сама душа. Как же ты вышла за этого болвана? А ты – «Христос!». Христа нет. На Земле нет. Там, где-то, есть. А на Земле нет. Мы опять Его распяли – на собственных рёбрах. Не нужен нам Христос. Христос нам мешает красть, грабить. И теперь Ему уже не воскреснуть здесь. Изберёт другую планету и там воскреснет.
– А что же вместо Него? Уголовный кодекс? Формулы экономистов для подсчёта прибыли? Книга кулинарных рецептов? Вот буржуйская троица. И она – гибель.
– А почему бы нет? Может быть, и пора освободить планетку от нас. Испакостили её – и адью-покеда. Пусть Земля очистится от наших отходов. Интересно, как её назовут другие существа-поселенцы?
– Нет, я без Христа не могу.
– Святая грешница. Ты меня бесконечно удивляешь.
Рита вдруг вскочила с кресла, бросилась к поэту, обвила его шею и прижалась щекой к его колючей щеке.
– Успокойся. Пожалуйста. От меня воняет табачищем и винищем. В следующий раз, как пойду к тебе, буду наждаком сдирать со своего тела вонь и грязь.
И он приобнял её.
– Хорошая. С тобой хорошо. Ты всё понимаешь. Уходи от него ко мне.
– Ушла бы, – шепчет. – Ушла бы. Страшно. Я буду думать. Нынче женщины порченные умом.
– Ну, давай, я пристрелю его, и у тебя не будет другого выхода. Ворвусь на дачу. В каждой руке по пистолету. Трах-тах!
– Не допускай таких слов. Кто услышит…
– Услышит – не поверит. Поэты убивают только словами.
– Не поверят, но используют. Молчи. Я твоя всегда.
– Спасибо. Пойду. А уходить не хочется. Но я себе скажу: не поддавайся. Сегодня надо сражаться в одиночку. Нет, нет. Тебя я защищу. Ты стоишь того. Ты хорошая. Хорошая ты. Я раньше не знал, что такие есть. Теперь знаю, и сразу облегчало. Душа расслабилась. Вот ты какая.
– Обыкновенная. Да ещё и грешная.
– Хорошо, что грешная. Грешная, поэтому всё понимаешь. А всё понимаешь, и поэтому добрая.
– Ты не выдумываешь? Но всё равно спасибо. Посиди ещё. Покормлю тебя. Для женщины счастье кормить своего мужчину.
Засуетилась.
Она, Рита, как лань в замедленной съёмке: как лань – выбросив вперёд передние ноги, чуть согнутые в коленях, плывёт в невидимых слоях невидимого мира, чистая, изящная, тонкая. За ней скользит он, поэт, не как охотник, а как брат.
Что это? Галлюцинация поэта, чей мозг испорчен алкоголем, или мистика поэта?
Но он ясно увидел картину: туманно-молочные слои, тронутые светом, лань, выбросившая вперёд ноги, и лань эта – Рита, чистая, тонкой души. За ней – он, поэт, брат, тихий, чистый.
Поэт притянул к себе Риту, прижал к своей груди, погладил по спине, отстранил.
– Спасибо, – Рита.
– За что? Тебе спасибо.
– Ты святая, святая – от светлая, осветила мою тёмную душу. В ней теперь чуть светлее. Спасибо.
Поэт понимал, что Рита тоже хотела жизни, и жизненность, остроту жизни ощущала, когда отдавала себя другому со всей своей печальной душой. В отдаче всей себя была её женская суть. Он, – всё-таки поэт, – увидел, как она вся протягивается к другому.
– Покорми. И тогда побегу. Я не могу быть на одном месте. Мне бегать надо – туда и обратно. Зуд в мягком месте.
– Ты мой спаситель.
– Нет! Я ничтожен.
– Ты живой.
Поев, вскочил со стула, привлёк к себе Риту, оттолкнул и побежал.
– Приду после! – крикнул на ходу.
Не пришёл: забрали.
*
Приехал муж, поздоровался на ходу, ушёл в свой кабинет-спальню. За стенкой долго говорил по телефону. С начальством – хвастался, возвышался, вырастал в своём воображении, распухал, как крыловская лягушка. Ещё с кем-то, видно, приятелем, смеялся. Потом – так тихо, что не было слышно голоса, только шорох. Что-то важное.
Рита затаилась за стенкой, как воровка, чтоб не поймали. Впервые – как воровка. Потому что вдруг переместилась в другой мир, тёплый, сердечный, – как изменила, предала.
Муж за стенкой потопал, пошаркал тапками, погремел стулом, скрипнула кровать. Лёг спать, не попрощавшись с нею перед сном. Какие-то заботы.
Не спала, думала о поэте, которого надо жалеть, кормить горячим, ароматным супом и с жалостью смотреть, как он ест. Представляла до замирания души.
Муж ушёл рано. Ходила по квартире. Ждала.
*
Поэт сидит в своей хибарке за столиком, думает о Рите. Пришли в голову строчки.
Твои черты меня смущают,
Печальные черты твои.
Неясное напоминают,
Напоминают,
что выше счастья и любви.
Ты выше чувства и ума.
Перед тобой душа нема.
Прочёл – не понравилось. Порвал бумажку.
Опять в воображении Рита. Поэт всматривался в её лицо, пытаясь понять, откуда её тепло и печаль. Что-то мелькнуло: мокрые деревянные избы, серый день, моросящий дождь, намокшая дорога в лывах, намокшие берёзы, серая фигура женщины в платке. Наклонилась навстречу ветру и дождю. Намокшей дороге нет конца среди полей и перелесков, под серыми тучами.
Неужели я, пропащий человек, нужен Рите?
8.
Выступал адвокат обвиняемого.
– Ваша честь, в показаниях свидетеля просматриваются противоречия. Статуэтка пропала до убийства. Обвиняемый действительно бежал в тот день к директору, но не добежал, вернулся, как говорит он и как подтверждает свидетельница – жена директора. Свидетель утверждает, что он покинул дачу директора в четырнадцать часов. Но экспертиза, чего, кстати, свидетель не мог знать, показала, что убийство произошло в тринадцать часов. То есть как раз в то время, когда там был свидетель, по его утверждению.
Кроме того, обвиняемый – не тот человек, который способен на убийство, к тому же убийство тщательно подготовленное: заранее куплен пистолет, продумано, как скрыть отпечатки пальцев. Характер обвиняемого, по общему утверждению, импульсивный, если бы он мог убить, то внезапно, случайно, в порыве чувств и чем-то подручным. Вот чего не учёл действительный убийца. Он создал модель убийцы по образцу человека рационального, для которого карьера и богатство – всё. Обвиняемому не нужно ни того, ни другого. У него нет мотива для убийства. Надо искать того, кто был заинтересован в убийстве, кому угрожала жизнь директора.
*
Было очень хорошо видно, что Глиста растревожился, его лицо помрачнело, по нему туда-сюда бегало беспокойство.
– Ваша честь, я протестую! – завопила обвинитель. – Нам предлагают одни домыслы, чистую логику. А как же безрукавка?
– Ваша честь, я ещё не закончил. Могу я продолжать?
– Продолжайте.
– Безрукавка может свидетельствовать о прямо противоположном. Известно, что от дачи шефа до хибарки обвиняемого ходьбы пять-десять минут. Свидетель утверждает, что обвиняемый в тот день и в часы после убийства был мертвецки пьян и спал у себя дома. Злоумышленник спокойно мог похитить безрукавку обвиняемого и подложить к трупу. Преступник, образ которого создан обвинением, не мог бросить безрукавку на месте преступления, поскольку она его обличает. Её мог бросить только тот, кто хотел замешать в убийство обвиняемого.
Я предлагаю провести дорасследование.
– Ваша честь, я против.
Прокурор настаивала на продолжении суда, утверждая, что следствие проведено тщательно. Судья сказал адвокату:
– Продолжайте.
Адвокат добавил следующее:
– Во время слушания дела выяснилось, что другие, а не обвиняемый, были заинтересованы в гибели директора. Необходимо провести дополнительное расследование.
– Нет, нет! – вскричала прокурор, будто лично заинтересована в обвинении поэта, а, главное, не другого.
*
Поэт слушал препирательства вокруг, будто они не имели к нему отношения.
Устал. Отвлёкся, ушёл мыслями в иное.
*
Спор прокурора и адвоката вызвал у судьи сомнения, он объявил, что суд удаляется на совещание. Перерыв.
*
Поэт мысленно говорил обвинителям: вы поступаете правильно, поскольку люди ещё несовершенны. несчастны и неприкаянны в общечеловеческом детстве. Лишь где-то, в ином мире, мы другие: чистые и совершенные.
Он видел ясно, как во сне или в кино: здесь сам грешен и низок.
И вдруг там пришло понимание, очиститься можно лишь одним способом – сказать всем: грешен и виновен. Жалко обвинителей: суетятся, чтобы засудить его. Ради Бога. Несчастные, они суетятся ради несоизмеримого с тем огромным, что есть жизнь.
И поэзия показалась ненужной миру. Не делает его лучшим, не даст счастья людям. Поэзия – лёгкая иллюзия, как утренняя дымка, исчезающая при трезвом свете солнца.
Вся его жизнь не нужна здешнему миру.
Жалко серьёзных и умных мальчиков, пришедших в общество, они становятся жертвой тупых олигархов и политиков.
Жалко животных и деревья, которых мучили и уничтожали жестокие люди.
Сердце щемило до боли, и становилось ясно, что с этой жалостью невозможно жить. Надо или отупеть или умереть.
Он устал чувствовать, думать, жить. И когда он понял, что он уже не живёт, ему стало просто и ясно, что делать.
В этот момент судья заканчивал заседание, собираясь объявить решение, что дело отправляется на дорасследование. Поэт вскочил и крикнул: «Виновен! Виновен я перед вами, люди, виновен перед тобой, Господи! Я совершил преступление».
Женщина, его светлая подруга, вскрикнула:
– Опомнись. Здесь не Божий суд, здесь суд земной и неправый!
Судья ударил молотком по столу.
– Тем более, – сказал он неожиданно для самого себя, – тем более необходимо дорасследование.
Видимо, вмешался Ангел-хранитель нашего героя.
Эпилог
Чем же закончилась эта история?
Скорее всего, могла закончиться трагично для Поэта и, значит, для Риты, удачливо для К.К. Таков наш нынешний социум.
Но мне хочется закончить эту маленькую экскурсию в человеческую жизнь по-другому. В конце концов, есть же добрые, честные люди, Бог и его помощники ангелы.
Дальнейшее расследование дела показало, что поэт невиновен, виновен другой – Глиста, и осужден был он. Поэта освободили прямо в зале суда.
Поэт женился на Рите. Принёс ей душевный покой, получил тепло мягко отдатливого тела Риты, заботу о своей повседневной жизни, заботу, не навязывающую себя и не требующую жертв и благодарностей. Поэт освободился для творчества. Рита получила искреннюю любовь и глубокое уважение к себе мужа. Поэт увидел в Рите настоящую женщину, верного друга.
У Риты была глубока потребность – быть нужной во всём другому, и она, наконец, нашла человека, с которым удовлетворила эту потребность.
Муж и жена тесно прижались друг к другу. В этом сложном и даже уголовном мире можно спастись только так.
После работы они оба стремились в дом, где находили любовь, понимание и радость от общения друг с другом.
Будем надеяться, что нищие найдут успокоение на другом свете, поблизости от Господа нашего, Бога.
*
Всё.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Огородников Юрий
Начало рассказа здесь
Книга "Мёд жизни" здесь и здесь