Успех новой группы или певца-одиночки зависит от заполнения конкретной ниши, на месте которой до того зияло пустое место, очевидное как для экспертов, так и для самой широкой слушательской массы.
Процесс напоминает установку памятника авансом. Еще вчера на пьедестале было пусто, а сегодня там красуется статуя, которую хорошо видать и с крыльца кинотеатра, и со ступенек гастронома.
При внешнем сходстве размеров и поз, одинаковых статуй не бывает. В каждом районе она «своя», в каждом отрезке времени, совпадающем с молодостью того, перед кем она выросла и застыла.
Знакомство с имиджем часто опережало знакомство с музыкальным стилем. Так было с Bay City Rollers, до которых у серьезных меломанов годами не доходили руки – мешал легкомысленный внешний вид взрослых, одетых как дети. Или наоборот – кто-то годами не имел возможности увидеть фото, – тем более, сценическое шоу, – ансамбля, чья музыка сводила его с ума на бобине без подписи.
Появления Knack ждали даже те, кто не собирался пополнять армию их почитателей. Дело в том, что линию Битлз студийного периода блистательно продолжал Electric Light Orchestra, чей рафинированный формализм исключал сомнения в целесообразности продолжения этой линии.
Помимо успехов ELO, свежа была в памяти раскрутка канадского проекта Klaatu под видом анонимного камбека ливерпульской четверки.
Не хватало тех, кто бы мог столь же убедительно продублировать битловский психопауэр-поп серединной поры, созданный после мерси-бита и до «Белого альбома».
Ностальгическая реконструкция звучания не имела в данном случае первостепенного значения. Вокально-инструментальными наработками Битлз в 70-е пользовались десятки групп. В данном случае должен был сработать подсознательный импульс, как это было в случае с Rubettes, взлетевших ниоткуда, задействовав вторичную, но безотказную магию фальцета Four Seasons.
Божественный Фредди тоже начинал с кавер-версии I Can Hear Music в просодии Бич Бойс, но добился куда большего, выдавая витиеватые арии а ля Майк Лав от своего имени.
Подобно Queen, проект Knack оказался новинкой, которую мало кто предварительно заказывал наяву, но любовался ею во сне или где еще глубже.
Обнаружив среди сайдменов группы духовую секцию любимых Chicago в полном составе, я не мог не вспомнить про участие Sounds Incorporated и других мощных пневматов в записи «Револьвера» и «Сержанта».
Хотя, в отношении качества того? что получилось, это не говорило ни о чем. Музыканты «Чикаго» в тот момент пребывали на распутье тысячи дорог, не имея оригинальной идеи, покуда не подал им её гений AOR – Дэвид Фостер.
Не ускользнула от моего внимания и бэк-вокалистка по имени Николь Борода…
My Sharona стала своего рода Wild Thing конца 70-х. Отражая психическую атаку диско, на передовой лидировали Blondie и Knack. Классическое танцевальное mid-tempo (термин использован не совсем точно, но пусть будет) по типу Hush или Down on The Corner. Песня, написанная как будто для нескольких претендентов, одному из которых с ней обязательно повезет. И никакой, в строгом смысле, «битловщины», в отличие от Squeeze.
Такую вещь могли бы написать Чепмен и Чинн, подумал я, словив «Шарону» в радиоприемнике. Последние протеже Чинна и Чепмена, группа Racey, звучали симпатично, но как второсортный Mud.
Вскоре стало ясно, что Knack – действительно первый опыт работы Майка Чепмена с американскими музыкантами. Хотя песня, как и большая часть репертуара группы, была авторской.
На родине рок-н-ролла приемчики Чепмена и Чинна имели ограниченный культовый статус, сражая наповал континентальную молодь, включая моих советских ровесников.
Советский интерес к новому имени носил гротескный характер. Примерно так у нас на первых порах принимали Village People, Мадонну и ряд других якобы «аутсайдеров». Едва ли не из сострадания.
Дело в том, что запев этой хитовой вещи был очень похож на ключевую фразу темы из кинофильма «Чудовище», чей автор – Владимир Косма – пользовался у нас громадной популярностью.
И напевая одно, инфицированный эфиром слушатель моментально начинал думать о другом.
Плюс сходство имени «Шарона» с фамилией Шарон. Так звали израильского политика, которого всячески демонизировала советская пропаганда. Плюс загадочная надпись на иврите в нижней части вкладыша к третьему альбому… Приписываемая Мэнсону линия конспирологии повторяется как анекдот.
Добавив несколько мазков к музыкальному портрету американской группы Knack, англичанин Чепмен совершил то же, чего добивался его заокеанский предшественник Тодд Рандгрен от ливерпульской группы Badfinger. Он омертвил жизнеспособные побеги, застраховав конечный результат от непредсказуемых мутаций. Knack заняли своё место в истории поп-музыки, выпустив три альбома. Близких по замыслу, столь же ограниченно-эклектичных The Babys хватило на вдвое больше.
Четвертый диск знаменовал второе пришествие без хрестоматийных чудес и сюрпризов. Никто не воскрес, не уверовал, не исцелился. Главной неожиданностью этой пластинки стало её неуместное, но очевидное превосходство надо множеством других попыток напомнить о себе в неподходящее для таких жестов время.
Бессодержательность под совершенством формы – таков изначальный заголовок этой статьи, отвергнутый из-за своей протяженности. Но ведь это главное достоинство таких гигантов, как Raspberries, Grassroots и Three Dog Night. Не говоря про менее крупные, но емкие величины типа Earthquake и Flamin’ Groovies.
Несмотря на запредельный профессионализм, Three Dog Night не делали ставку на песни собственного сочинения. Grassroots успешно американизировали итальянский импорт Луччо Баттисти и Шела Шапиро.
Пустота, создающая выпуклость вместо вмятин, провоцируя искушение проколоть пузырь.
Карнавальная пятилетка Kiss, повышающих уровень на ходу, тоже из этой оперы. То, что сформировалось, может позволить себе возвращение к былой посредственности только путем самоликвидации.
Knack редко берутся за каверы. Heartbeat Бадди Холли звучит как его же Words of Love на второй стороне Beatles For Sale – явная рекомендация Майка Чепмена. Тремя годами ранее Heart Beat успешно перепели Showaddywaddy.
Второй случай – откровенно слабая вещь Кинкс с умышленно слабой пластинки. Слабой настолько, что право на существование такой работы хочется отстаивать именно в силу её первобытной слабины времен I Took My Baby Home. Этот рискованный эксперимент достойно пополняет собрание нелепых перепевов старины со стороны Aerosmith, Kiss, Trooper и т.д.
Нет, Knack не трогают чужое, они монтируют своё из цитат и фрагментов по методу Джимми Пейджа и барона Франкенштейна.
В этом богатство и дерзость четвертой пластинки The Knack.
Буквально через песню в уверенной игре гитариста слышится Лед Зеппелин, причем, относительно «свежайший», то есть – позднейший. Без акустических реверансов в сторону Калифорнии.
Азартный, но внимательный слушатель обнаружит на этом диске четкое цитирование Gimme Gimme Good Loving, Subterranian Homesick Blues, Papa Oom Mow Mow и All Right Now с фирменным Oh, Yeah под Пола Роджерса. Оценит "песняризмы" на первом треке со второй стороны и эхо Rubber Soul в Let's Get Lost...
И всё это в девяносто первом году, знаменующем для множества граждан персональный конец света.
Четвертый альбом замечательной группы, не будь он четвертым, мог повторить успех первой пластинки. Впрочем, то же самое могло произойти со вторым и третьим.
Кстати, та фраза на иврите означает «мы ждем». Наследие Knack терпеливо ожидает и настоятельно требует изучения теми, кому оно завещано, предназначено и адресовано – новым поколениям истинных ценителей.
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
