Почему-то этот предмет всем давался тяжело, особенно сложными казались темы, связанные с двоичной системой исчисления. Настоящая пятёрка по автоматике была у меня одного во всём техникуме. Я мог бы и не хвастаться столь примечательным фактом, если бы не два момента, которые связаны с этой пятёркой. Первый заключался в том, что по достоинству мои способности оценили лишь два человека – преподаватель автоматики по фамилии Потапов и одногруппник Лёра Васильев.
Потапов имел обыкновение давать на уроке сложные задания, и тот, кто первым называл правильный ответ, получал пятёрку. Таковы были правила игры. Надо ли говорить, что все пятёрки доставались мне: я сначала испытывал сильное волнение, как спортсмен перед стартом или хороший актёр перед выходом на сцену, а потом мозг начинал работать лихорадочно и тут же выдавал правильный результат.
Мои успехи вызывали восхищение у Лёры – хулиганистого озорного парня, который был мне симпатичен только потому, что, как и я, не боялся носить длинные, практически до плеч, волосы. Такой тогда была мода, пришедшая от наших тогдашних кумиров – западных рок-музыкантов. Слушать их не подобало, на советские пластинки они попадали с трудом и выборочно, а западное радио глушилось. Но мы, конечно, все равно слушали, обмениваясь друг с другом записями на плёнках – часто весьма дурного качества, но куда было деваться.
В техникуме преподавалась военная подготовка, которую я возненавидел и потому всё время повторял про себя леннонскую фразу: «Не хочу быть солдатом». Предмет вёл подполковник, фамилия его не запомнилась, но я до сих пор благодарен ему за уроки доброты и настоящих человеческих отношений. Будь все военные такими, возможно, я избрал бы военную профессию. Подполковник был строг, но, надо отдать ему должное, справедлив и придерживался собственных методов воспитания. На первом же занятии он потребовал от нас короткую армейскую стрижку, и никакие возражения не принимались.
На следующее классное занятие два разгильдяя – я и Лёра – посмели прийти нестрижеными. Это был бунт, и он должен был быть подавлен. Первого из-за парты подняли Лёру Васильева. По нему прошлась мощная артподготовка из угроз и стращаний, и он, оглушённый, стоял и ничего не мог ответить на простой, казалось бы, вопрос: «Кто тебя надоумил ходить патлатым?» Тогда я встал и сказал то, чего от меня, отличника и тихони, никто не ожидал. Я сказал: «Нам так нравится». Сказал тихо, но, как мне показалось, твёрдо. Возникла абсолютная космическая тишина. Даже мухи в аудитории перестали звенеть и, усевшись на оконное стекло, с любопытством выжидали, что же сейчас будет. А должно было последовать что-нибудь равное по эффективности воздействия мордобою и смертоубийству.
Подполковник долго смотрел на меня, потом рявкнул: «Может, вам нравится дома на печке сидеть?» Печка у нас дома, конечно, была, но вот сидеть на ней было невозможно, поэтому я молчал. Молчал и Лёра Васильев. Молчал подполковник. Молчали ребята. Это был праздник вселенского молчания. А потом подполковник принял неожиданное решение – объявил, что назначает меня командиром взвода. Худшего наказания он придумать не мог. Командовать я не умел и всё, что ни делал на начальной военной подготовке, делал бездарно.
Надо отдать должное подполковнику, он терпеливо возился со мной, чисто по-отечески, и научил тому, чему мог: из мелкашки ТОЗ-8 я попадал в мишень если не в десятку, то рядом, но, что было гораздо ценнее, пули ложились кучно, а не вразброс. И самое главное, что я получил от него, – урок безграничной доброты и человечности. И это от военного – подумать только!
Возвращаюсь от НВП к автоматике: Лёра быстро просёк, как можно обвести Потапова. На уроках он садился рядом со мной и, как только я находил ответ очередной задачи, он, озорно глядя на преподавателя, первым поднимал руку и выдавал правильное решение. Потапов смеялся отчаянно над нашей проделкой, он понимал, в чём подвох, но уговор дороже денег – и обещанные пятёрки сыпались в журнал напротив Лёриной фамилии, и успеваемость группы росла.
На практических занятиях было примерно то же самое. Если требовалось построить схему электрической цепи, найти в ней ошибку или переделать под другую задачу, я справлялся с этим опять же первым и был единственным, кто основательно волок в автоматике. А потом случилось противное. В конце года начальство техникума надавило на Потапова и заставило его выставить годовые пятёрки всем любимчикам, претендовавшим на красные дипломы. Это была чудовищная несправедливость. Общество предпочитало жить неразумно, в нём ценились знакомства и связи, а по-простому – блат. Я был разочарован: по моим способностям начальство проехалось бульдозером, даже не заметив их.
Но был и второй, позитивный момент, который я тогда не мог себе объяснить, а впрочем, не могу объяснить и сейчас – до сих пор это остаётся для меня загадкой. Своим успехам в автоматике я не был обязан какому-то напряжённому труду и усердию в учёбе. Автоматику я не изучал, она сама открывалась мне. Просто что-то щёлкало в голове – и я видел решение. Формулы, схемы и расчёты проявлялись намного позже, а ответы открывались изначально. Из меня, наверное, получился бы хороший инженер, поступи я потом в какой-нибудь технический вуз, но через два года, проведённых на заводе, я резко поменял судьбу.
Так бывает.
Молва говорит об этом…
Подписывайтесь на мой канал!