Роберт Фальк был в чем-то похож на гениального живописца Хаима Сутина. Фальк относился к нему с глубоким уважением, не раз встречался с ним в Париже в 1930-е и позже записал: «У него так: пишет он, к примеру, 20 вещей, из них 10 – скверных, 3 – посредственных, 2 – прекрасных». Пропорции, конечно же, у каждого мастера свои, но среди неровного наследия Фалька есть одна работа – очевидная катастрофа. Работа была уничтожена автором, но в Третьяковке сохранился ее большой эскиз 1927 года.
К 1927-му Фальк уже десятый год преподавал в звании профессора живописи в высшем учебном заведении, которое тогда называлось ВХУТЕИН – Всесоюзный художественно–технический институт. Он занимал должность декана живописного факультета, среди его учеников было немало известных в будущем художников – С.А. Чуйков, Г.Г. Нисский, Е.П. Левина-Розенгольц, Н.М. Ромадин, В.Н. Остроумов и другие. На одной из своих студенток, Раисе Идельсон, Фальк был уже несколько лет счастливо женат. В 1924-м успешно прошла его персональная выставка в Третьяковке, он участвовал в VIX международной выставке искусств в Венеции. У сорокалетнего художника была работа, творчество, любовь.
Но одного у него не было – не было собственной жанровой картины на современную тему. Скажете: что за ерунда?! Нет, по меркам второй половины 1920-х это было жизненно важно, таких картин от советских художников ждали все: государство, критики, зрители. Сами художники мучительно и упорно искали новую картину, отражающую новую действительность, то попадая в тупики рецептов передвижничества, то рискуя экспериментами с обновленной формой, то прямодушно копируя с фотографии.
Фальк всегда писал с натуры натюрморты, пейзажи, портреты. Картину на современную тему «Заседание Волисполкома» он решился написать к 10-летней годовщине революции. Волисполкомы существовали первые два года после Октябрьской революции в качестве органов исполнительной власти Советов в волостях России. В идеале это должен был получиться образ молодой революционной власти в виде коллективного портрета представителей народа. Фальк берет хорошо знакомый ему материал, проецируя сюжет на еврейское местечко. Художник несколькими годами ранее ездил в Витебск, где супруги останавливались у родственников жены. Фальк посещал как рынки, так и кладбища, делая множество зарисовок с конкретной целью – он работал тогда над декорациями к спектаклю «Ночь на старом рынке» в Государственном еврейском театре. Показать юных революционеров и мудрых стариков, преображенных новым революционным временем в хозяев жизни – схожая задача решалась разве что в отдельных рассказах Бабеля или Шолом-Алейхема, а вот в формате живописного произведения представить такое вряд ли возможно.
Здесь вымучена сюжетная канва, неестественное напряжение видно во всем, даже в громадном формате – для такого камерного живописца как Фальк – 120х170 см. В композиции обреченно и неубедительно подобран ходульный набор идеологических акцентов: кумачовые лозунги, портрет вождя и рука на перевязи. Обстоятельства ее создания лишь частично оправдывают такой результат: «Раиса Вениаминовна рассказывала мне, что перед сдачей эскиза на утверждение комиссии (картина делалась на заказ), Фальк заболел мучительным ревматизмом и не мог закончить эскиза, и его, тайком от автора, дописали верные и самоуверенные ученицы» – написала в воспоминаниях четвертая жена Фалька Ангелина Васильевна. Художник, загнанный в угол внешними обязательствами и вынужденный взяться за современную жанровую картину – такое положение невыносимо для Фалька, чему достаточно одного подобного свидетельства. В 1933-м Фальк в письме Раисе Идельсон из Франции даст ясную оценку этому направлению в живописи: «Каталог Кончаловского смотрел почти с отвращением... Не могла бы ты мне прислать несколько настоящих фотографий вещей Лабаса и Тышлера? Как это ни странно, это единственные художники (которых я знаю), которые меня сейчас по-настоящему интересуют и никто из так называемых живописцев, ни Лентулов, ни Куприн, Рождественский и т.д. Пожалуй еще немного Древин и Удальцова».
Фальк позже других своих товарищей поддался идеологическому давлению, начав активно и безуспешно осваивать жанровую картину. «Художественная критика того времени оказывала сильное влияние на их творчество, ибо молчаливо или гласно «несогласные», не укладывающиеся в теорию социалистического реализма, объявлялись формалистами. Это вынуждало художников подтягивать свое творчество к «натурным» формам выражения» (Манин В.С.). Так, «у Лентулова выпрямились линии его рисунка и дефигурации, бывшие данью этого большого таланта прихотям буржуазного упадка, им теперь совершенно отброшены» – писал А.В.Луначарский в 1924-м. С этого времени Петр Кончаловский с одинаковым аппетитом охватывал темы от «Миша, пойди за пивом» (1926) до «Купанья красной конницы» (1928), Александр Куприн пристраивал свой дар пейзажиста к индустриальным ландшафтам и заводским интерьерам, Илья Машков с энтузиазмом перечислял широкий продовольственный ассортимент выставок народного хозяйства.
Откликаясь на внешнее идеологическое давление, Фальк к 1928-му придет к тому, что критика определит как «сюжетный кризис». Тогда Фальк не смог самостоятельно освоить сюжетную картину и, опираясь на Сезанна, не смог скрыть этой опоры. «Подруги. Двойной портрет» (1924), «Ликбез» (1926), «Девушка у окна» (1926), и упомянутый выше «Волисполком» (1927) – в этих работах исполнение несвойственных Фальку публицистических обязанностей и невозможность их избежать привели к бесплодному компромиссу.
В 1928-м советские художники (уже без Фалька) вновь участвовали в Венецианском биеналле своими картинами. Критик Маргерита Сарфатти написала о Советском павильоне: «Республика Советов уделяет внимание вопросам искусства. Искусство, бывшее «служанкой религии», для него является служанкой идей, слугой у алтаря пропаганды. Своебразие, новизна, оригинальность чувств может рождаться лишь в душе художника».
Неожиданный выход из тупиковой ситуации для Роберта Фалька открылся через "окно в Париж" - в 1928-м он уехал во Францию в командировку "с целью изучения классического наследия" - так значилось в официальном документе.
Лекция о Фальке для Третьяковки