(«На всякого мудреца довольно простоты»)
«Мы сами виноваты: не умеем говорить, не умеем заявлять своих мнений», - заявляет ещё один герой комедии, Крутицкий, «старик, очень важный господин», единственный, кстати, из персонажей, кого мы знаем только по фамилии.
Обычно в спектаклях его изображают дряхлым, практически выжившим из ума. А Глумов, напомню, в дневнике задаёт «маститому старцу» риторический вопрос: «Поведай нам, поведай миру, как ты ухитрился, дожив до шестидесятилетнего возраста, сохранить во всей неприкосновенности ум шестилетнего ребенка?» Наверное, во времена Островского были другие понятия о старости – сейчас, будучи старше Крутицкого, наблюдая своих ровесников, что-то особых признаков маразма не замечаю…
Как он изображён автором? В первую очередь, это рьяный ретроград, стремящийся отгородиться от всего нового. Вспомним, как сам он (с помощью и в редакции Глумова) это объясняет: «Всякая реформа вредна уже по своей сущности. Что заключает в себе реформа? Реформа заключает в себе два действия: 1) отмену старого и 2) поставление на место оного чего-либо нового. Какое из сих действий вредно? И то и другое одинаково: 1-е) отметая старое, мы даём простор опасной пытливости ума проникать причины, почему то или другое отметается, и составлять таковые умозаключения: отметается нечто непригодное; такое-то учреждение отметается, значит, оно непригодно. А сего быть не должно, ибо сим возбуждается свободомыслие и делается как бы вызов обсуждать то, что обсуждению не подлежит... 2-е) поставляя новое, мы делаем как бы уступку так называемому духу времени, который есть не что иное, как измышление праздных умов».
Не буду дальше мучить читателей «неопровержимыми истинами», которые излагает оный трактат и которые Глумов позже назовёт «самыми дикими фразами», - думаю, что и так все их вспомнили. Сам Крутицкий уверен в своей правоте. Впрочем, им наряду с «Трактатом о вреде реформ вообще» будет помянут и некий «прожект»: «У меня прожект написан об улучшении нравственности в молодом поколении. Для дворян трагедии Озерова, для простого народа продажу сбитня дозволить» (только ли меня удивляет соседство трагедий Озерова и сбитня в деле улучшения нравов?).
Что сказать об отношении Крутицкого к людям? Он очень невысокого мнения о них: «Он только говорит, что умён, а ведь он болван совершенный… А жена тоже ведь дура замечательная» (о супругах Мамаевых), «Он у нас считается человеком опасным» (о Городулине). Однако с теми, кто готов угодить ему, Крутицкий даже ласков.
Как всегда у Островского, прелестны детали. Услышав от Глумова о «неопровержимых истинах», он, «оглядываясь», произнесёт: «Что это они другого стула не ставят?» - хотя чуть позже сам же объяснит: «Конечно, нельзя всякому дозволить: другой, пожалуй, рассядется... магазинщик со счётом, или портной приедет...» (видимо, понял, то перед ним не «всякий»). Позднее, после слов Глумова «Вот слово: “трепетен”, ваше превосходительство, меня очаровало совершенно», - изумительное указание: «Крутицкий (погрузившись в чтение, изредка взглядывает на Глумова. Как бы мельком). Коли куришь, так кури. Спички на камине». А дальше уже и готов «порадеть родному человечку»: «Потом, если хочешь, я тебе могу письма дать в Петербург — перейдёшь; там служить виднее».
Понял ли Крутицкий неискренность Глумова? Наверное, да - заметит же после его ухода, что он и «льстив», и «подленек», но ведь «это всё-таки лучше, чем грубость», а как приятно слышать, к примеру, вот такое: «Я, ваше превосходительство, помню наизусть, да не только этот параграф, а весь трактат»! Или похвалу тому, о чём он сам уже и не помнит…
Кто-то из моих комментаторов вспомнил в этой роли великого Е.А.Лебедева – увы, не привелось увидеть, нашла лишь небольшой фрагмент в интернете, с которого сумела сделать скан:
Ещё одна черта Крутицкого – то, о чём после его ухода Турусина заметит: «Вот и старый человек, а как легкомыслен». Несмотря на свои годы, он ещё весьма игрив. И вот тут я могу вспоминать московских исполнителей, и в первую очередь И.В.Ильинского и М.И.Прудкина, в полной мере передававших именно эту сторону, лихо напевавших (Прудкин – «Гай-да тройка!», а Ильинский – «Иль на щите иль со щитом вернусь к тебе из Палестины»)…
Сцена Турусиной и Крутицкого позволяет предположить, что было у них очень даже бурное общее прошлое. «Я вот гулять пошел, ну, дай, думаю, зайду навестить старую знакомую, приятельницу старую… хе, хе, хе!.. Помните, ведь мы…» А на просьбу «не вспоминать» заметит: «А что ж такое! Что не вспоминать-то… У вас в прошедшем было много хорошего. А если и было кой-что на ваш взгляд дурное, так уж вы, вероятно, давно покаялись. Я, признаться вам сказать, всегда с удовольствием вспоминаю и нисколько не раскаиваюсь, что…» - и укажет, что ей «рано бы ханжить-то».
Позднее, заговорив с Глумовым о невесте и услышав от него, что «девушка очень хороша», - он прокомментирует: «Ну, не умею тебе сказать. Они, брат, все одинаковы; вот тётка, знаю, что ханжа» (помню, Прудкин так произносил это «вот тётка», что сомнений в характере их отношений уже не оставалось ни у кого).
Вполне с этим сочетаются его расспросы, когда Глумов упомянет о своих «грешках»: «Говори, не бойся». И, услышав «Покучивал, ваше превосходительство; случались кой-какие истории не в указные часы, небольшие стычки с полицией», - удовлетворённо заметит: «Что ж, это даже очень хорошо. Так и должно быть. В молодых летах надо пить, кутить. Чего тут стыдиться? Ведь ты не барышня».
Глумов, как всегда, заметив «слабую струнку» собеседника, скажет: «Любовь нынче не признают, ваше превосходительство: я знаю по себе, какое это великое чувство» (хотя я сомневаюсь, что ему это «великое чувство» знакомо). И тут же последует рассказ Крутицкого: «Пожалуй, не признавай, никому от того ни тепло, ни холодно; а как заберёт, так скажешься. Со мной было в Бессарабии, лет сорок тому назад: я было умер от любви. Что ты смотришь на меня?.. Горячка сделалась. Вот ты и не признавай».
И, наверное, в этой сцене сто́ит отметить ещё один момент: Глумов будет говорить, что он «в студенческой жизни» «больше старых обычаев придерживался», «то есть не так вёл себя, как нынешние студенты», и именно этим вызовет полное одобрение: «Ну, так, значит, я на твой счёт совершенно покоен». То, что герой, по его словам, «ленив был учиться», Крутицкого не волнует: «Ну, что ж, это не важно. Очень-то заучишься, так оно, пожалуй, и хуже».
Думаю, необходимо вспомнить, что как раз 1860-ые годы – время появления на общественной арене тех, кого А.И.Герцен называл «молодыми штурманами будущей бури» (оценивать их, я думаю, не будем, это к Островскому никакого отношения не имеет); важно то, что Глумов от подобных настроений всячески открещивается («Сохрани меня Бог! сохрани Бог!»)
Рекомендуя Глумова Турусиной, Крутицкий станет характеризовать его по почерку: «Каково пишет! Чисто, ровно, красиво! По почерку сейчас можно узнать характер! Ровно — значит, аккуратен… кругло, без росчерков, ну, значит, не вольнодумец». Таким образом, в Глумове, несмотря на лесть, Крутицкий видит те качества, которые ему кажутся наиболее ценными: «Приятно видеть такой образ мыслей в молодом человеке. Что там ни толкуй, а благонамеренность хорошее дело».
Конечно, Глумов совершенно прав, когда говорит Крутицкому: «Действительно честному человеку вы откажете в протекции, а за того поскачете хлопотать сломя голову». Он первый заявит разоблачённому Глумову: «Милостивый государь, наше общество состоит из честных людей». Но ведь вот что интересно: после всех взаимных обвинений, когда Егор Дмитрич уйдёт со сцены, именно Крутицкий первым скажет о необходимости вернуть и «приласкать» его: «А ведь он всё-таки, господа, что ни говори, деловой человек». Предсказав ещё раньше: «Далеко пойдёт, далеко, вот увидите», - он понимает, что иметь такого человека в качестве врага опасно.
«Нам такие люди нужны», - сказал он Глумову в своё время и, видимо, не хочет отрекаться от этих слов. Ну, а глумовская беспринципность… Её ведь тоже можно направить в своих интересах!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь