…Сегодня во сне – а сон ли это был? – он снова был ребенком. Двенадцатилетним мальчишкой с ясными мыслями и ясным взглядом, с легкими шагами-крыльями. Абсолютно свободным. Захотел вспомнить, что было главное, чего он был лишен все эти взрослые годы, – и заплакал во сне.
Он словно переместился во времени на сорок лет назад. И был самим собой – собой, не утратившим собственной личности и бесконечной ясности восприятия эго и окружающего мира в максимальной гармонии…
…Первым необычным впечатлением был запах – сильный, но такой приятный, почти дурманящий. За несколько десятилетий работы в городе он позабыл, что такое настоящий запах.
Он почувствовал маленькое сердечко, бьющееся в детской груди. Его груди! Нежная кожа, тонкие ручки и ножки, плоский мягкий животик. Поднялся и побежал к зеркалу. На него смотрел мальчик с большими черными глазами. Лицо загорелое, смуглое. Детские упругие щечки.
Он улыбался самому себе, Марату.
Такое знакомое лицо, знакомая улыбка, такая близкая беззаботная улыбка…
В груди щемило от счастья и боли. Как же все-таки прекрасна жизнь! Он плакал от счастья, от воспоминаний и где-то в глубине души молился о том, чтобы еще мгновение, еще минуту побыть здесь, побыть таким. Боялся прикоснуться к самому себе, чтобы все не исчезло, если это сон. Но на него из зеркала все так же смотрело улыбающееся лицо – его лицо!
– Я. Это я, – он услышал свой голос, звонкий, радостный, совсем еще детский.
– Я. Это я, – снова произнес он как заклинание, наслаждаясь самим звуком собственного голоса.
Прошел по полу босыми ногами – шаги легкие, пружинящие.
Где он? Запах деревенского дома, в каждом углу которого свои особенности аромата. Но ведь во сне человек не должен ощущать запахи? Или как? А в зале пахнет печью, золой из печи, старой деревянной мебелью, подушками из гусиного пуха, одеялами из бараньей шерсти, – он различал тысячи ароматов…
Откинул ширму из кружевной ткани, распахнул дверь. Вбежал серый котенок, пушистый, заурчавший, когда он взял его на руки.
– Ведь это не сон, правда? – спросил Марат, глядя в зеленые глаза котенка.
«Мур», – ответил тот. От котенка пахло парным молоком, травой, куриными косточками и древесным углем. Такой смешной, совсем еще глупый!
– Маленький… Ты, наверное, кушать хочешь?
«Мяу», – откликнулся звереныш тоненьким голосом, жалобно и певуче.
Марат открыл холодильник. На полке стояла литровая банка с молоком; в небольшой кастрюле – суп-лапша с курицей, догадался он по запаху.
Осмотрелся – в углу возле печи маленькая миска. Налил туда молока, положил рядом кусочки куриного мяса. Котенок, громко мурлыча, лакал из миски, от нетерпения переступая лапками по полу.
– Проголодался… Кушай, кушай, – Марат налил и себе кружку молока.
Как же вкусно! В свежем глотке ощущался аромат луговых трав и коровы. Он почувствовал ее пыхтящее дыхание и даже ее мысли о телятах.
Выпитое молоко тут же разлилось по телу волной свежести и вдохновения. Вдохновения!
Он выбежал на улицу. Ослепило яркое летнее солнце, оглушили звуки природы, миллионы запахов. Запах навоза – это запах деревни – слегка кисловатый и успокаивающий. С полей веяло пыльцой сотен тысяч трав, влагой реки, хвоей далекого леса…
– Марат, ты уже встал? Иди умываться! Сегодня домой поедешь. Дядя Андрей едет в город, тебя с собой возьмет.
– Тетя Вера! – радостно закричал Марат. – С добрым утром, тетя Вера.
Он узнал ее, пожилую женщину с заботливым лицом, сестру его бабушки. Она проработала учительницей в школе всю жизнь.
– Что с тобой, Марат? Зачем балуешься? Давай умывайся, и будем завтракать. А потом поедешь. Нужно еще вещи собрать, – женщина погладила мальчика по голове.
Мальчик почувствовал тепло от ладони, через прикосновение почувствовал голос сердца этой женщины, наполненного заботой и почему-то жалостью. Возможно, жалостью от расставания, так как в душе она не хотела, чтобы мальчик уезжал.
Туалет с жужжащими мухами, писклявыми комарами; по углам паутина с поджидающими своей добычи жирными пестрыми пауками. Пауки смотрят на мальчика множеством любопытных глаз.
Умывальник – какая же простая и в то же время оптимальная конструкция! Вода в умывальнике прохладная, колодезная, когда умывал лицо, почувствовал сладковатый привкус воды, свежесть раннего утра.
Завтрак по-деревенски: чай с молоком, белый хлеб, сметана, яйца, лук. Очень уютно! Хочется жить и жить! А скоро… в сердце еще и еще что-то щелкнуло… скоро он приедет домой – родной подъезд, дворовые друзья и… родители.
Он снова заплакал от нахлынувших чувств. Точнее, плакала его душа, но мальчик продолжал беззаботно пить чай, поглядывая на сидящего рядом со стулом котенка. С улицы донесся рев мотора грузовика, потом скрипнула калитка.
– Ну, все, Марат, иди надевай туфли. Я тебе сумку с гостинцами вынесу.
Тетя Вера ушла в дом, Марат выбежал на улицу. Дядя Андрей сидел на скамейке возле сарая и курил.
– Как дела? – дядя Андрей подмигнул мальчику и улыбнулся. – Скоро мамку с папкой увидишь. Соскучился, наверное?
– Да, – весело произнес Марат своим звонким голосом. – Да!
Неужели все началось СНАЧАЛА? Как прекрасна жизнь! Он снова увидит родителей, их счастливые, наполненные любовью глаза!
* * *
Какой странный сон. Или… не сон? Может быть, он и есть мальчик, а вся эта ненужная суета, что его окружает и о которой и вспомнить особо нечего, – лишь дурной кошмар? Да что, собственно, было в его жизни? Он посмотрел на свое тело – нет, он уже не мальчик.
Заплывший жиром живот – «трудовая мозоль». Рядом с кроватью пульт от телевизора – этот ящик украл у него молодость. Посмотрел на свои ноги – почему-то ноги были отекшие, с синеватым оттенком. Попытался подняться, но сил не было. Только сейчас услышал, что с дыханием что-то произошло, – он лежал, но дышал, как после длительного и интенсивного забега. В груди что-то хрипело, временами клокотало. Посмотрел на руки – пальцы какие-то синевато-серые, большие.
«Который час? Уже светло. Так, сегодня выходной, поэтому будильник не звонил».
Нащупал под подушкой сотовый телефон. От движений рукой дышать стало еще труднее, в глазах потемнело. Тяжело. Как тяжело! Невыносимо! Кто поможет? Кто поможет, кто снимет с него эту тяжесть?
«Еще один вор времени моей жизни», – подумал он, посмотрев на телефон. Набрал номер «скорой». Трубку не брали. Перезвонил еще раз. Еще и еще. Безрезультатно.
Внезапно он закашлялся, кашель сменился рвотой. Рвало какой-то желтой жидкостью, потом кровью. Немного отдышавшись, набрал 112.
– Служба спасения слушает.
– Мне плохо! – говорить оказалось очень трудно, голос едва внятный, шипящий и хрипящий.
– Что случилось?
– Меня рвет.
– Советуем обратиться в «скорую» помощь, телефон 03.
– Но они не…
В трубке послышались гудки.
Снова попытка дозвониться до «скорой».
Снова без толку.
Снова 112.
– Служба спасения слушает, – тот же услужливый голос.
«Мне нельзя гневаться. Успокойся, тебе же будет хуже».
– Послушайте, пожалуйста, соедините меня со «скорой». Они не берут трубку. Мне очень плохо, что-то тяжелое, резкое, не могу встать с постели.
– Подождите, сейчас попытаемся соединить.
Послышалась неприятная мелодия, нескончаемая раздражающая мелодия. Сколько можно!
– «Скорая» слушает.
– Послушайте, я не могу встать, мне плохо.
– Скажите конкретно, что случилось? Вы не пьяны? Говорите внятнее.
– Нет, я не пьян. Меня рвет кровью, подняться не могу, сил нет. Пожалуйста, пришлите сотрудников с носилками.
– Это уже мы решаем, кого отправлять, – в голосе слышались гневные нотки. – Все понятно. Говорите фамилию и адрес. Домофон есть?
Марат ответил.
– Ждите.
Марат положил телефон под подушку.
Новый всплеск скорби и страха. Как же так? Как он мог провести свою жизнь впустую? Жизнь-то дается всего один раз. Рука потянулась к пульту от телевизора. «Может, взгляну – что там?» – мелькнула привычная мысль. «Пожиратель времени!» Стало мерзко: как он проводил свои вечера, выходные? Телевизор, телевизор, телевизор… Он жил чужими жизнями. Но ведь у него жизнь своя – и она когда-то кончается! Спешил с работы, чтобы посмотреть очередную серию полюбившегося сериала. После сериала еще фильмы, передачи – все такие волнующие, человечные. Разве можно пропустить…
А у него не было ни семьи, ни детей. Работа… что работа: обычный бухгалтер, пешка. «Бабская работенка!»
Этого ли он хотел?
А все привычка откладывать на потом. Ах, это спасительное «потом»… В старших классах, наблюдая, как сверстники ухаживают за девушками, он думал, что все у него получится потом – в институте, в будущем. И надеялся на случай: что девушка сама захочет с ним познакомиться, если он ей понравится. А чтобы понравиться, нужна хорошая внешность.
И он избегал драк, всяческих ссор – мало ли, сломают нос или зуб выбьют в драке. Так получил репутацию слюнтяя, которого любой мог оскорбить, подшутить над ним, ударить. «Только не по лицу!» – молился он про себя, закрываясь руками.
В институте все вроде переменилось к лучшему. Не было школьных унижений, он идеально сдавал экзамены, да и выглядел на отлично. Но с личными отношениями все так и не складывалось.
Устраиваясь на работу, искал место, где больше женщин, чтобы вероятность закрутить роман была выше. В результате, имея высшее образование, окончив престижный экономический факультет нефтяного, устроился бухгалтером в банк. Сколько же здесь было красоток! Он приходил на работу каждый раз с твердым желанием пригласить одну из сотрудниц в кино. И каждый раз находил причину отказаться. «Сегодня сериал! Ну ладно, ничего страшного, – завтра точно приглашу».
«Потом» растягивалось – на недели, месяцы, годы.
Друзей у него не было.
Он часто думал о несправедливости, искал виновного. Перестал общаться с близкими. «Я не в том возрасте, чтобы сидеть у родителей на шее», – гордо думал он, глотая очередную серию фильма, очередную передачу из разряда «бабушки на посиделках».
С годами он все меньше узнавал себя. Из зеркала на него смотрело заплывшее жиром лицо: тройной подбородок, лысина. Куда делась его красота? Для чего он ее берег? Лучше бы он разбивал лицо в ежедневных драках, отстаивая собственное право на полноценную жизнь.
От таких мыслей его временами мучила бессонница. Он ворочался в постели, терзаемый одними и теми же мыслями: «Это моя жизнь! Неужели это моя жизнь?» Включал свет, уходил в ванну, долго мылся под душем, смотрел на себя, говорил себе: «Завтра все будет иначе!»
Снова ложился в кровать, включал телевизор…
А завтра начиналась прежняя высохшая суета.
Но сегодня он проснулся. Когда он был тем хрупким и жизнерадостным мальчиком – о чем он тогда мечтал? Он вспомнил свои мечты – все до единой. Вспомнил, как мечтал стать великим ученым, вторым Эйнштейном или Ломоносовым. Мечтал открыть тайны вселенной. Создать экспериментальную базу на Марсе для колонизации других планет.
Мечтал о любви. Любовь… Он видел это высшее чувство у своих родителей – когда они смотрели друг на друга и на него. Он был единственным ребенком в семье, поздним ребенком. Родители рано состарились. Сами мысли о них сейчас ассоциировались у него с чем-то светлым. Их давно уже нет, но казалось, что они рядом с ним и смотрят все так же любяще и тепло.
«Почему? Ну почему это все со мной?! Как я мог состариться так быстро? Как будто жизнь – это обман. Неужели жизнь можно так легко потерять?»
* * *
Раздался звонок в дверь.
«Как же я открою? Я не могу встать».
– Я не могу встать! – хрипло закричал Марат, захлебываясь пеной и мокротой. – Выбивайте дверь!
«Может, еще не поздно? Может, все начну сначала? Женюсь, заведу детей. Ведь я еще не такой старый! Только нужно выбраться из сложившейся ситуации. Что со мной? Может быть, отравился чем-то?»
Попытался достать сотовый телефон, но руки не слушались. Попытался кричать, но из горла послышалось только какое-то шипение с хрипом.
Смутно различал за дверью шум.
«Сколько прошло? Кажется, что уже сутки. Где же “скорая”?» Голова настолько мутная и тяжелая, что больно закрыть глаза.
Скрежет, шум за дверью. Жужжание дрели. Дверь резко распахнулась, ударилась о стену. Топот ног.
– Фу! Перегарище какой… Алкашня опять! Мужики, пройдите вперед, – кто его знает, что там они устроили. С бодуна не могут даже дверь открыть… Да смотри, сколько наблевал-то! Диспетчеру говорит, что с кровью, – а тут обычная блевотина. Пьянь…
– Антонина, но тут и в самом деле кровь, – послышался гнусавый мужской голос.
– Ну, ты еще руками туда залезь! Больно надо смотреть… Понятно уж, будет кровь. Слизистую надорвал с натуги. Пить меньше надо. Надоели эти алкаши… – голос пожилой женщины, громкий и неприятный. – Иди хоть полотенце из ванной принеси, а то наступим еще…
Глаза его были широко раскрыты, но из-за мути женщину с противным голосом не было видно. Это его обрадовало: не очень-то хотелось ее видеть. Марат заулыбался.
– Смотри, он еще и ржет! Глаза залил, вон рожа какая отекшая. Вытрезвитель надо было приглашать. Черт! Поднимайся… Поднимайся, тебе говорят! На носилках, что ли, тебя нести?
Марат почувствовал онемение во всем теле, озноб. Попытался пошевелиться.
– Да поднимайся ж ты, – чья-то рука дернула его за шиворот, и он плюхнулся в собственную рвоту.
Чья-то рука потащила его за шиворот.
– Доктор, может, вы поосторожнее были бы? – неизвестный вежливый, но уверенный в себе бас. – Вы ведь все-таки клятву Гиппократа давали.
– Да уж. Что-то вы… – недоговорил другой мужской голос.
– Какая клятва? Для кого? Для этой алкашни? Да мне лучше б зарплату подняли! – возмутилась врач, но все же несколько сбавила обороты, поняв, что перестаралась. – Да все равно в приемном покое одежду снимут и в стирку отвезут, чего жалеть-то? К тому же по влажному везти легко. Вы-то стоите как истуканы, не помогаете.
Она пыталась свести все к шутке.
– Послушайте, давайте мы отнесем его в машину. Все-таки человек…
– Так сразу и надо было. А то только языком молоть… Семеныч! Тебя только за смертью посылать… Ты че принес-то? Да это ж дорогая вещь, наверное, – другого полотенца не мог найти? У нас в машине носилки новые, сейчас в блевотине испачкаешь, потом отмывай от этой алкашни. А в приемнике чужое мыть не будут.
– Антонина, ничего больше не нашел. Шкафы закрыты, ключа нигде нет. А это висит на видном месте, – оправдывался гнусавый.
– Ладно, возьмем. А красиво! Ручная работа! А этот опохмелится – все равно не будет помнить ничего.
– Доктор, не надо, – резко ответил обладатель уверенного баса. – Давайте мы повезем на своем автомобиле. Антон, пойдем за нашими носилками. Куда везем?
– Да вообще-то в вытрезвитель надо бы. Да может окочуриться там. Повезем в ЦРБ, пусть прокапают бедолагу.
Чиркнула спичка. Марат почуял запах табачного дыма.
– Эх… Напьются, сволочи, а мы потом за них отдувайся, – слышно было, как женщина выпускает дым изо рта колечками. – Сегодня за ночь три часа только и поспала. Всю ночь со всякой мелочью вызывают… Как полтора суток отработать? А жрать-то надо! Ну ничего, дома высплюсь…
* * *
Громкие голоса, топот.
– Жив?
– Жив, конечно, куда он денется?
– Вы давление-то мерили? Что-то он бледный очень…
– А ты кто? Начальник мой, что ли? Много вас, начальников, развелось! – переходя с грубости на шутливый тон, ответила женщина.
– Вроде алкоголем и не пахнет.
– Да ладно, не умничай…
Марат почувствовал, как его переложили на носилки, понесли. Долгая поездка.
Какие-то голоса.
Шум.
– Принимай! Алкашню очередную привезли. Распишешься? – снова чиркнула спичка, снова запахло табачным дымом.
– Сегодня главным дежурным начмед, нужно дождаться. Сейчас спустится. Он у нас со странностями…
Марат снова почувствовал, как его куда-то понесли.
Послышался голос.
«Почему я никогда так не мог говорить?»
Голос командный, от такого виновные по струнке вытягиваются:
– Кто разрешил здесь курить? Почему на машине МЧС? Вы кардиобригада?
– Да нет. Это ал… – голос женщины дрогнул.
– ЭКГ! Сколько давление?
– Девяносто на шестьдесят.
– Когда мерили? ЭКГ! Где ЭКГ, я спрашиваю! Почему не вызвали кардиобригаду? – голос врача становится все более властным и четким.
– У нас… у нас аппарата ЭКГ в машине нет, – слабым голосом, как провинившаяся ученица перед строгим учителем, сбивчиво ответила женщина.
Марат почувствовал, как левую руку обхватило что-то теплое, послышались звуки нагнетаемого в манжету воздуха.
– Какие девяносто на шестьдесят?! – с остервенением передразнил женщину начмед. – Где было «девяносто на шестьдесят»? Настя! Срочно в реанимацию. ЭКГ там снимем. Подключить систему! Запиши диагноз: обширный инфаркт миокарда, кардиогенный шок, острая сердечная недостаточность. Максима Васильевича вызови из терапии. А с вами я потом разберусь! – обратился он к бригаде «скорой».
Марат услышал облегченный выдох женщины.
– Нашелся, тоже мне, – процедила она сквозь зубы, семеня к выходу. – Действительно, со странностями.
* * *
Снова необычное чувство легкости. Марат сделал глубокий вдох, глаза прояснились. Он сидит в кабине грузового автомобиля. Рядом дядя Андрей. Марат потрогал бардачок – вроде не сон. А может, та жизнь – сон?
Скорее всего, заснул в пути.
Ну и кошмар!
– Дядя Андрей, мы скоро приедем? – Марат снова вспомнил отца с матерью, их свет.
Как будто облако подкатило к горлу, в груди загорелось счастье и нетерпение от скорой встречи. Как он бросится им на шею и закричит: «Мама! Папа!» – и больше никогда – никогда! – не будет с ними расставаться.
Он посмотрел на дядю Андрея, но лицо дяди стало расплываться в каком-то тумане.
– Клиническая смерть. Двадцать ноль-ноль. Парень, похоже, уже пережил одну клиническую. Нужно у бригады «скорой» расспросить, как он вытянул, – незнакомый писклявый голос кричал ему в ухо.
– Если б они не постарались, он бы жив еще был. Сволочи! Адреналин внутрисердечно! Подключаем ИВЛ!
Марат почувствовал, как кто-то давит ему на грудь. Давит и отпускает. Давит и отпускает. Жар по всему телу. Жар во рту. Отпустили. Что-то острое вонзилось в грудь. Какая боль!
Лицо дяди расплывалось все сильнее…
– Не надо! – еле внятно произнес Марат – Не надо! Не хочу!
– А-а! Голубчик, вытащили мы тебя с того света! – послышался властный голос начмеда, но в нем чувствовались забота и дружелюбие. – Запишите: реанимация в двадцать ноль семь…
Автор: Рустам МУСТАФИН
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!