Никак нельзя обойти вниманием глюки и мороки, и прочие когнитивные искажения, которые наполняли серую жизнь в девяностые, небогатую на развлечения. Вот ведь говорят - удивительное рядом, и бывают такие случаи, когда не верить в чудеса просто не получается. Одно время Санёк зависал каждый день в подъезде в одной компании, и каждый день они пили пиво и вермут между этажами, общались, развлекались. Такая была в те годы жизнь, подъездная. Никаких домофонов, никаких консьержей, толерантные к запаху сигарет и шуму соседи, никаких антитабачных законов и вызванных нарядов. Истории о том, что милиция приехала и забрала пацанов прямо с лестничной клетки, это было что-то из области фантастики, и в них не верили или не хотели верить, потому что пролёт между этажами с мусоропроводом - это была цитадель свободы, неприступная крепость, место обитания молодых. В каждом подъезде так или иначе тусовались какие-то компашки, особенно зимой, потому что особо пойти было некуда, когда тебе ещё нет восемнадцати. А где компания, там конечно пиво, вино, гитара, девчонки и сигареты. Самое смешное, что из своего собственного подъезда, где на его же, Саньковом, этаже зависала одна приятная компашка, Санёк ездил на автобусе в другой подъезд, где зависала другая, не менее приятная. Парадокс.
То место, где каждый день проводил время, он по доброте душевной называл «болото», потому что жизнь там текла вяло, однообразно, как в патоке, как в болотном клейстере и была покрыта тиной. День сменял день, и постоянное пребывание в подъезде затягивало, как в болото и вылезти из него ты уже не мог, да и не хотел. Потому что в болоте тепло, влажно, мухи не кусают, никто не достаёт, не пилит, здесь гниют твои друзья и ты сам, никто не пристаёт. Болото - как государство в государстве, как малая Родина, в нём можно прожить всю жизнь на этих ступенях, грызя семечки, угорая с местными девчонками, куря сигареты, играя ГрОбов на гитаре и считая, что в этом и есть настоящая правда жизни. Потому что здесь твой социум, здесь все, кто тебе дорог и здесь, в этом грязном заплёванном подъезде и состоит твой мир, твой смысл существования.
В каких только подъездах мы не сиживали, а объединяло эти места только одно – наличие алкоголя и хорошая компания. Санёк в принципе был всеядным и не гнушался и компашкой, которая заседала в его же подъезде, на его же собственном этаже. По началу они приходили к его соседу – Лёхе Рыжему, да потом Лёха куда-то пропал, а компашка так и осталась. И вот удивительное совпадение. Сидит Санёк дома, никого не трогает, телик смотрит или в Соньку режется, отключил все телефоны, пароли, явки и даже звонок в дверь обрезал, скрывался короче, а то почувствовал, что дальше, всё, пропасть, что жизнь 90-х начала делать из всех его друзей не людей, а каких-то озлобленных демонов, каждый из которых готов был убивать, грабить, кидать всех, включая друзей. Так проще, одному, чтобы не скатиться по наклонной.
Но от того, чтобы выйти покурить в подъезде деваться было некуда, это было самое опасное мероприятие за весь день. Хотя даже и курить он старался как можно реже, решил стать идеальным и курил растягивая пачку на три дня, а про спиртное решил вообще забыть. И вот ведь какая удивительная особенность стала с ним приключаться. Стоит ему только выйти покурить на лестничную клетку, а там уже та самая компашка в главе с заядлым тамадой Андрюхой Длинным и, что самое удивительное, уже налито, даже запивка с закуской разложены. А он на этот праздник жизни попал совершенно случайно, но понятно, отказываться не стал, грех это, люди ж от чистой души.
И вот раз он вышел покурить и не думал, не гадал, а напился, второй раз, на следующий день эта история повторяется, через неделю, а Андрюха со товарищи, Вовчик Тормоз, да Пашка Потсня, все суют и суют ему раздвижной стаканчик пластмассовый, а он все пьёт и пьёт каждый вечер. Даже и привык как-то к халяве и к компании этой и даже задружился с ними, парни то в принципе не плохие, одно слово – алкаши.
Длинный потом рассказывал, что для них всё происходило с точностью до наоборот. Ну ладно первый раз он вышел, как говорится, в самую кассу, когда уже было налито, тут неудобно как-то не предложить.
- А потом, - рассказывал Длинный, - как злой рок какой-то. Как у нас нет выпить, так и ты не выходишь и нет тебя. Как только возьмём поллитру, только под большим секретом разольём, только пригубим, и ты тут как тут, выходишь покурить. Ну тут уж тоже вроде неудобно не предложить. Уж и так, и сяк мы от тебя пытались скрываться, даже думали толи чуйка у тебя какая наработана, толи камеры ты секретные везде расставил, а вот ведь факт остаётся фактом. То нет ничего - и тебя нет, то как только что появится, только мы разольём, ты тут как тут со своей дежурной сигареткой выходишь с корабля на бал, вот бывает же такое. Невероятно, но факт.
Такие чудеса в решете. Но ещё большее чудо было в другом подъезде, в котором так же коротали длинные зимние вечерам трудные подростки. Стоило всем должным образом выпить, как, словно собака Баскервилей, как проклятие древнего рода, возникала собака-глюк. Она появлялась всегда в одно и тоже время, в районе одиннадцати, всегда молча и грустно поднималась наверх, искоса поглядывая неодобрительным взглядом на выпивших малолеток, как немой упрёк за их нездоровый образ жизни.
- О, собака-глюк пошла, - сказал Киря, - это знак, что мы дошли до кондиции.
Никто никогда не видел, как эта собака-глюк спускалась вниз, она всегда поднималась исключительно наверх, точно, минуту в минуту в 23-00 и только когда Киря, Рустам и Санёк были навеселе после вермута, не больше ни меньше. Природу этого загадочного явления понять было невозможно, оставалось его только принять таким, какое оно есть. Собака та была чистейшей дворянской породы, рыжего цвета, большая и худая, с глубокими грустными глазами, понурой головой и полувисящими, как у всех дворняг, ушами. Но волшебное действие на этом не кончалось. Зависали друзья всегда между седьмым и восьмым этажами. Так вот, ровно после торжественного восхождения куда-то вверх, в сторону девятого этажа, видимо к небу, как орла девятого легиона, собаки-глюка, потому что никто не знал куда она девалась, она просто шла наверх и потом исчезала, происходило волшебство. В тоже самое время, сразу после восхождения собаки-глюка, оттуда, с вершин девятого этажа спускалась прекрасная девушка. Это была просто Мадонна Рафаэлева, в короткой дерзкой мини-юбке, с ногами от ушей, лицом небесного ангела, всегда в боевом раскрасе, вся в золоте, на высоких каблуках, с томным декольте, высокая и недоступная. Собака-глюк трансформировалась в красавицу.
- Эльвира, жена Малыша… - с придыханием говорили Кирилл и Рустам.
У Санька была закономерная версия, что это собака-глюк, у которой кстати никто не знал ни пола не возраста там, наверху, на недоступном девятом этаже, как Василиса Прекрасная сбрасывала собачью шагреневую кожу и превращалась в прекрасную девушку и спускалась на бренную землю в образе примадонны в ультракороткой юбке. Эльвира всегда шла с девятого этажа пешком, цокая высокими каблуками, ровна держа прямую, как струна, спину и привлекая всеобщее внимание одновременно декольте, длинной ног и красотой лица.
Обычно она мимоходом останавливалась покурить с пацанами, но общалась только с Кирюхой, к остальным оставалась холодна и неприступна. Эльвира перебрасывалась парой слов, выкуривала длинную тонкую сигарету, говорила:
- Пока, мальчики, много не пейте!
И продолжала свой путь вниз, как ангел сходящий с неба, а Санёк с Рустамом, глотая слюну, сверху смотрели на её прекрасное и опасное декольте и слушали удаляющиеся вниз шаги. «Цок-цок, цок-цок».
- А кто такой этот Малыш, если у него такая жена? – допытывался Санёк у Кирюхи.
- Кто-кто, да я и сам толком не знаю, вроде бандит какой-то…
- А где он сейчас?
- Известно где, сидит…
- А она куда же по ночам ходит в таком виде?
- Ну что ты как маленький, хочешь сам у неё спроси.
Но спрашивать Саньку «у неё» было как-то неловко и страшно. Он даже одно время хотел накопить бабок и подкатить к красотке, но что-то так и не срослось, да и денег жалко… А загадочный Малыш так и остался в его воспоминаниях только под одной байке, которую рассказал ему Рустам. Мол взял как-то Малыш с Зэком пойла на последние, а трубы горели так, что делиться выпивкой на двоих было ему, как мёртвому припарка. И сели они за стол, разлили по стаканам, оставалось только выпить. И Малыш тут и говорит Зэку:
- Ты братан садись, расслабься, глаза закрой, я сейчас тебе один фокус покажу. Все сделаю в лучшем виде, останешься доволен.
Ну Зэк купился на его слова, сел, значит, на тахту, откинулся, глаза закрыл, ждёт «фокуса». Ждал-ждал, а его всё нет и нет. Открывает он глаза, а там этот самый Малыш весь пузырь в одну харю усосал, всё что было, до капли, и отключился, и лежит себе тихонько поодаль довольный, с улыбкой на губах. Вот так вот у них у алкашей, вот оно, дно. Никакого Горького не надо.