Мама так расстраивается, когда у нас разная погода. Даже если у меня солнечно, а у них дождь.
Возможно, и не «так», а совсем немного, но когда я услышал ее по телефону… Весьма возможно, просто спутал удивление с грустью, а может, услышал то, что ожидал услышать, или то, что не хотел бы никогда.
Мы живем рядом с Москвой и погоду обычно смотрим по московским прогнозам.
Я думаю, одинаковая погода немного сближает людей. Можно жить в разных часовых поясах, но стоит сказать: «У меня дождь» — и ответить: «У меня тоже», — как между вами невероятным образом создается некая связь.
Но у нас с мамой не получилось.
Я очень гордился тем, что не создавал особых проблем своим родителям в период подростковых заскоков. Последняя истерика была лет в десять, может, чуть позже, а потом все вроде гладко, так, редкие неурядицы для поддержания друг друга в тонусе. И когда мои одноклассницы и одноклассники рыдали в трубку и обещали скинуться с крыши — а кто-то и скидывался (в подготовленный сугроб и надев две пары штанов), — курили тяжелые сигареты, пили крепкий алкоголь, гуляли до утра, сбегали из дома, хлопали дверьми, я молчал. И просто иногда не отвечал на те вопросы, которые задавали.
Но сейчас как будто прорвало. Меня раздражает очень многое. Не могу сказать, что это влияние новой компании или того, что я «попробовал на вкус взрослую жизнь». Совсем нет. Хотя, наверное, это отчасти может быть правдой.
Я никогда не был привязан к своему городу, хотя тут меня знают, кто-то любит, даже ждет; кто-то здесь меня учил правильным вещам, давал мудрые советы, подставлял плечо, кто-то разбивал сердце, кто-то его собирал и склеивал, кто-то слушал, кого-то слушал я. Но из множества этих «кого-то» я никого не боялся потерять. Возможно, я не переживал настоящей потери и поэтому так легкомысленнен. Я не хотел разочаровать, не хотел обидеть, но все лишь потому, что совсем иной человек внутри меня — моя иная совесть, не личная, общественная, привитая — говорил мне: следует делать так и так. Следует выражать благодарность, привязанность, следует извиняться и пытаться наладить контакт.
Но это о тех, кого, грубо говоря, не допускают в ближайший круг. Кто навсегда останется в памяти, чья экзистенция вызывает легкую улыбку от воспоминаний, но не более.
С близкими все гораздо тяжелее.
Я бы хотел, чтобы вся моя семья состояла из кукушек, но только таких… с запоздалыми рефлексами, чтобы выкинули не в яйце, а после полового созревания.
Мне совсем не на что жаловаться. У меня прекрасные родители, сестра, брат, бабули, дедули. И они все беспокоятся, гордятся, желают добра. А я жадный: мои успехи — только мои, мои проблемы — только мои, мои страхи — только мои.
Хотелось бы остаться одному навсегда. Было бы так хорошо, чтобы никто и никогда за тебя не переживал, чтобы ты ни перед кем не отчитывался.
Недавно мне было видение. Я репетировал небольшой монолог к выступлению в театре. И представил, будто я стою в высокой траве под сильным порывом ветра, а надо мной и впереди, насколько хватает взгляда, — только небо. И ни единой души вокруг.
Мне бы так хотелось, чтобы это было правдой. Потому что я не выдерживаю.
Когда мне с мамой весело — все прекрасно, но в минуты какой-то тайной, не ясной мне в силу возраста ее печали мне тяжело. Потому что я не способен к сочувствию в такие моменты. Понимаю, что могу поддаться на уговоры, остаться дома на выходные, пожить на каникулах, сделать ремонт в комнате, хотя я не буду в ней жить. И ее «Это не от возраста зависит», «Скучаю», «Приедь», «Надо вообще-то о родителях думать» так душит, душит, душит, что иной раз думаешь: забудь обо мне. Забудь, что я когда-либо рождался, забудь, что мы связаны.
Может быть, это архетип, наверное, даже описанный в литературе. Когда не сам ты лишний, а все вокруг лишние… То есть, наверное, это все-таки ты лишний… Но ты по своему желанию можешь с этим справиться, стать центром внимания, душой компании, харизматичным рассказчиком, ответственным сыном; а хочется быть тем, у кого за неделю ни одного телефонного звонка, ни одного вопроса «Ну где ты?» или «Ну когда ты?». Да, это определенно какой-то персонаж. У него нет мира людей, есть свой, он как воздушный шарик, и веревочку можно держать только одному человеку, желательно, чтобы этот человек не был тем, кто надул шарик и привязал его к своей руке. Он должен увидеть готовый шарик, захотеть его и забрать. Держать веревочку, но не натягивать, не наматывать и позволять играться с ветром, если шарику захочется. И чтобы он не плакал, если шарик наткнется на ветку дерева и лопнет. Чтобы сожалел совсем чуть-чуть.
Асенька, наверное, могла бы так. Волноваться об Асе — это как волноваться о себе самом, ну, если у тебя есть силы проигнорировать боль в животе, то ты встаешь и идешь, а если нет — таблетки или врач. Если сам лично боишься ночью идти в соседний район в магазин, где и после одиннадцати продают, то боишься, что и Ася может пойти, а если нет — то, собственно… Наверное, у Аси то же самое, хотя на окрик «Вот это жопа, девуль» дернулся я с весьма ясным намерением, а не она. Она мне чуть свитер не порвала, когда схватила и резко дернула к себе: «Игнорируй». Я к ней в голову не залезу, кто бы что ни говорил, а мы два разных человека, кесарю кесарево, а лебедь из лебедей (да я знаю, что не о том и не так, но хочется мне ввернуть — ввернул).
Иметь многих близких тяжело. И, возможно, меня будут ругать те, у кого их нет или кто их потерял, но я уезжаю и не возвращаюсь во многом из-за этого.
Мне хочется говорить об облаках над городом и понимать, что эта информация услышана разве что самими облаками.
И когда что-то такое происходит: разговоры о расставании, о возвращении, о прошлом, о близких, — совсем не хочется читать, не хочется слушать музыку, все кажется каким-то ненужным и либо слишком тяжелым, либо напускным, фальшивым… Хочется ничего не знать и не помнить.
Хочется никого не ждать и не быть никем ожидаемым и уж тем более долгожданным. Хочется согласовывать с другими людьми только действия, которые могут влиять на что-то, что затрагивает кого-то еще, помимо тебя, а свою грусть, радость, депрессию, сумасшествие — ни с кем. Почему мне надо чувствовать вину за то, что я не хочу никуда идти с другом детства? Почему мне надо извиняться перед мамой за то, что у меня плохое настроение?
Мне все время неловко за отсутствие нежности, за незаинтересованность простыми, каждодневными событиями. Не то чтобы я какой-то возвышенный сноб или что-то в этом роде… Меня и длительные беседы со всякими gifted intellectual persons тоже утомляют, хотя и доставляют поначалу удовольствие.
У меня передоз человеками и чужими чувствами, с которыми мое сознание не способно резонировать. Для меня есть только две вещи: слишком очевидная и слишком непонятная, но очень часто я ошибаюсь с идентификацией или просто отказываюсь что-то идентифицировать, потому что мне не хочется думать.
Я бы с удовольствием всю жизнь молчал… Хотя смотря что считать молчанием… Ведь то, что я не в силах остановить поток ранящих мыслей без их выплевывания на бумагу, можно считать своего рода словесным недержанием.
Вместе с тем я никогда не дам прочесть этого маме или буду бесталанно врать, что это не про меня.
А это про меня.
Я множество раз пытался зачем-то завести дневник, писать в нем о каждом дне, а в детстве даже шифровал и подкидывал Асе, чтобы она злилась, что ничего не может прочитать. Оказалось, мне нужно было всего лишь уйти от датирования, картографии, конспектирования своей жизни и перейти к художественному осмыслению и лирическому плачу. Метафизике. Бытию. И как бы я ни старался написать повесть, получился рассказ, как бы я ни старался создать героя, получился я. Голый король. Невидимка. Палач и висельник.
Завтра ожидаются кратковременные дожди. Облачно.
Автор: Настя Павлова
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ