(«На всякого мудреца довольно простоты»)
Мы уже привыкли, говоря о комедии «На всякого мудреца довольно простоты», разбирать образ Глумова – несомненно, очень яркий и выразительный – и, по существу, этим и ограничиваться. А ведь первые критики комедии писали: «Вся пьеса – это едкая сатира на отживающее в России поколение», - и отмечали в ней «что ни личность, то тип, который ежедневно встречается и сталкивается с ними в жизни», а саму пьесу характеризовали как «длинный ряд картин, обрисовывающих яркими красками известную среду нашего общества».
Если образ Глумова вневременной, такие Глумовы живут (и, полагаю, в немалом количестве) и сегодня среди нас, то те, с кем он сталкивается, конечно же, порождение своего времени, представляющие сейчас, наверное, только исторический интерес, хотя нельзя говорить о главном герое без чёткого понимания «свычаев и обычаев» того общества, в котором он живёт.
Думаю, что нужно поговорить и об этих персонажах (прошу прощения у тех, кого это не интересует).
Публицист Е.И.Утин, оценивая комедию, считал её достоинством именно изображение в ней не купеческих, а дворянских кругов, а также показ человека не в его семейных взаимоотношениях, а в «сфере общественных отношений, в области, так сказать, политической жизни нации», писал, что в типах пьесы «со всею яркостью отражается картина современного общества». Что же это за картина?
Островский работал над пьесой летом и осенью 1868 года и, наверное, прежде всего нужно вспомнить о происходящих в ту пору событиях.
Вот уже более десяти лет на троне России Александр II, одна из, на мой взгляд, интереснейших личностей. Я не буду давать оценку ни ему, ни его правлению, но всё же хочу напомнить, что происходило в России как раз в то десятилетие, когда создавалась комедия. Вспомним начало второго действия.
«Мамаев. Да, мы куда-то идем, куда-то ведут нас; но ни мы не знаем — куда, ни те, которые ведут нас. И чем все это кончится?
Крутицкий. Я, знаете ли, смотрю на все это как на легкомысленную пробу и особенно дурного ничего не вижу. Наш век, век, по преимуществу, легкомысленный. Все молодо, неопытно, дай то попробую, другое попробую, то переделаю, другое переменю. Переменять легко» (и всё же, хоть и не видит «ничего дурного», напишет свой «Трактат о вреде реформ вообще»).
О чём же это «то попробую, другое попробую, то переделаю, другое переменю»?
1860-ые годы – время реформ. Понимаю, что мои читатели – люди знающие, но всё же позволю себе кое-что напомнить.
1861 год - отмена крепостного права. Много сказано о противоречивости этой реформы (как и всех других, кстати), но значение она имела огромное и вызвала целый ряд финансовых реформ.
1863 год - реформа высшего образования. Она включала и частичную автономию университетов, и открытие целого ряда новых учебных заведений (и в их числе высшие женские курсы), и утверждение в 1864 году нового Школьного устава, по которому в стране вводились гимназии и реальные училища (с упором на преподавание математики и естественных наук), и расширение сети народных училищ).
1864 год - Земская реформа, по которой все вопросы местного хозяйства поручались выборным учреждениям (уже в 1870 году будет и Городская реформа вновь с упором на выборные учреждения).
В том же году выходит Судебный устав, вводящий единую систему судебных учреждений, исходя из формального равенства всех социальных групп перед законом. Судебные заседания отныне проводятся с участием заинтересованных сторон, становятся публичными, отчёты о них публикуются в печати.
Позволю себе напомнить описанную А.С.Пушкиным тяжбу Дубровского и Троекурова, когда Андрей Гаврилович, получив «приглашение доставить немедленно надлежащие объяснения насчет его владения сельцом Кистенёвкою», пишет бумагу, затем дело проходит без всякого его участия, а его лишь приглашают «явиться к ** земскому судье для выслушания решения оного по делу спорного имения между им, поручиком Дубровским, и генерал-аншефом Троекуровым, и для подписки своего удовольствия или неудовольствия».
Цензурная реформа в те же годы вызвала оживление интереса к социально-политическим вопросам, появляется множество новых периодических изданий. Даже пресловутая «Северная пчела» (правда, уже после смерти Ф.В.Булгарина) отмечала: «В самых глухих городах, где до сих пор все насущные интересы состояли в картах, водке, взятках и сплетнях, являются публичные библиотеки, журналы и газеты, везде проснулась и воспрянула умственная жизнь».
И, наконец, военные реформы – практически полное преобразование армии, завершившееся (правда, уже в 1874 году, после написания комедии) введением всеобщей воинской повинности вместо рекрутского набора и сокращением сроков службы.
Все эти реформы были, как отмечают исследователи, не до конца последовательными, многое достаточно скоро отменилось, но значение их всё же переоценить невозможно.
…Простите, что так ушла в сторону, но, наверное, помнить об этом необходимо, чтобы оценить, в частности, слова Крутицкого: «Вот возьму да поставлю всю мебель вверх ногами, вот и перемена. Но где же, я вас спрашиваю, вековая мудрость, вековая опытность, которая поставила мебель именно на ноги?» Конечно же, с его точки зрения, всё происходящее – именно стремление поставить всё с ног на голову, и это не только его мнение.
Практически сразу, при первом появлении, заявит о своей позиции Мамаев.
Мамаев (как мы помним, «новейший самоучитель») очень переживает происходящие перемены: «Как меня тогда кольнуло насквозь вот в это место (показывает на грудь), так до сих пор словно кол какой-то…» Он подчас даже не решается прямо сказать, что это за «тогда»: «А нынче, после всего этого... Вы понимаете, после чего?»
Мы не знаем, служит ли он (скорее всего, служит, так как упомянет: «Мне в сенат нужно»), чем занимается, но известно, что он дослужился до статского советника, это чин пятого класса, достаточно высокий, согласно «Табели о рангах».
Сам о себе он очень высокого мнения (вспомним: «Ума, ума у вас, дядюшка!» - «Надеюсь»), при этом все остальные, с его точки зрения, большим умом не обладают. О Крутицком, к примеру, он скажет: «Он у нас в кружке не считается умным человеком и написал, вероятно, глупость какую-нибудь», - однако же «Он может вперед пригодиться. Ругать его будем мы, от этого он не уйдёт, а ты все-таки должен хвалить, ты ещё молод» (впрочем, тот о нём тоже скажет: «Он только говорит, что умён, а ведь он болван совершенный»). А вот его высказывание о молодости заставляет вспомнить знаменитое молчалинское «В мои лета не должно сметь своё суждение иметь». Именно так продолжают судить в московском обществе.
И, видимо, именно поэтому больше всего Мамаева раздражает неуважение к его поучениям: «А ведь есть учителя, умные есть учителя, да плохо их слушают — нынче время такое. Ну, уж от старых и требовать нечего: всякий думает, что коли стар, так и умён. А если мальчишки не слушаются, так чего от них ждать потом?» (именно на этой струне успешно сыграл Глумов, втираясь к нему в доверие, хотя сам, как мы, конечно, помним, «своё суждение» имел обо всех).
Мы узнаем, что поучать Мамаев рад всех и каждого – от слуг до случайно встреченного на улице гимназиста, от купцов в лавках до Городулина: «Я к вам заезжал сегодня, я хотел дать вам совет по клубному делу». – «Извините, Нил Федосеич, некогда». – «Так поедемте вместе, я вам дорогой».
Очень интересно его рассуждение: «Отчего нынче прислуга нехорошая? Оттого, что свободна от обязанности выслушивать поучения. Прежде, бывало, я у своих подданных во всякую малость входил. Всех поучал, от мала до велика. Часа по два каждому наставления читал; бывало, в самые высшие сферы мышления заберёшься, а он стоит перед тобой, постепенно до чувства доходит, одними вздохами, бывало, он у меня истомится. И ему на пользу, и мне благородное занятие». Естественно, что реформы, лишившие его возможности «доводить до чувства», Мамаев принять никак не может: «Нынче поди-ка с прислугой попробуй! Раза два ему метафизику-то прочтешь, он и идет за расчетом. Что, говорит, за наказание! Да, что, говорит, за наказание!»
И – одна, на первый взгляд, незначительная, но очень зна́чимая деталь. Посетовав на времена, Мамаев добавит: «Я ведь не строгий человек, я всё больше словами». «Всё больше» - но, выходит, не только словами? Он не упустит случая противопоставить себя: «У купцов вот обыкновение глупое: как наставление, сейчас за волосы, и при всяком слове и качает, и качает. Этак, говорит, крепче, понятнее. Ну, что хорошего! А я всё словами, и то нынче не нравится», - но мне кажется, что крепостнические понятия Мамаев никак не утратил…
Глумов станет льстиво восхищаться дядиными поучениями, говорить, что до́лжно «удивляться уму» его. А что мы видим на самом деле?
Думаю, что ответ ясен.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь