В XXI песни «Чистилища» (ст. 1—13 в пер. М. Л. Лозинского) Данте описывает встречу с поэтом Стацием, который ниже (ст. 82—102) на вопрос: «Кем был ты?» говорит о себе так:
» в Риме я был миртом осенен.
В земных народах Стаций не забылся.
Воспеты мною Фивы и Ахилл,
но под второю ношей я свалился.
В меня, как семя, искру заронил
божественный огонь, меня жививший,
который тысячи воспламенил;
я говорю об «Энеиде», бывшей
и матерью, и мамкою моей,
и все, что труд мой весит, мне внушившей.
За то, чтоб жить, когда среди людей
был жив Вергилий, я бы рад в изгнаньи
провесть хоть солнце свыше должных дней».
Данте бесконечно трогает эта преданность Стация Вергилию, которого Стаций не узнает, и он невольно улыбается. Стаций встревожен: он просит объяснить, чем вызвана улыбка. Данте — с позволения Вергилия — открывает Стацию, кто перед ним.
«Уже упав к его ногам, он рад
их был обнять; но вождь мой, отстраняя:
«Оставь! Ты тень и видишь тень, мой брат».
«Смотри, как знойно, — молвил тот, вставая, —
моя любовь меня к тебе влекла,
когда, ничтожность нашу забывая,
я тени принимаю за тела».
Так заканчивается XXI песнь «Чистилища», а ниже (XXII, 82—93) Стаций рассказывает, как он стал христианином, но во время домициановых гонений не решался открыто объявить об этом, прикрываясь показным язычеством. Понеся наказание, душа Стация была допущена из чистилища в рай, и именно Стаций сопровождает Данте тогда, когда Вергилий вынужден покинуть его; и на пороге рая Стаций и Данте вместе пьют из реки Эвнои (XXX, 133—135).
Едва ли кто-нибудь сегодня разделит с Данте-католиком его взгляд на Стация как на христианина. Но современности оказывается чужд и духовный опыт Данте-поэта, позволивший ему создать прекрасную картину загробной встречи двух величайших и наиболее чтимых им поэтов.
«Они пошли вперед; я, одинокий,
вослед; и слушал разговор певцов,
дававших мне поэзии уроки» (XXII, 127—129).
Кто сегодня, вызывая в воображении любимых и самых дорогих душе поэтов, с таким горделивым и счастливым смирением представил бы себя идущим вслед Вергилию и Стацию? — Пожалуй, никто.
А между тем, еще более трехсот лет после Данте Европа видела в Стации одного из величайших поэтов, и, таким образом, свыше полутора тысяч лет Публий Папиний Стаций был безупречным поэтическим авторитетом для читающих по-латыни европейцев.
«Папиний Стаций — самый значительный среди римских эпиков после Вергилия» (Николай Клемангий, около 1360—1437).
«Два его сочинения — большая „Фиваида” и меньшая „Ахиллеида” — доставляют великое наслаждение» (А. Децембрий, середина XV в.).
«Папиний — изысканнейший поэт» (Иоанн Баптиста Пий, fl. ок. 1500).
«Стаций, выдающийся поэт» (Франциск Флорид, XVI в.).
