В 2000-х годах мне в руки попал удивительный документ – воспоминания о блокаде из дневника Натальи Павловны Сахновской (1912 – 2000) – балерины театра оперы и балета им. Кирова, ветерана Дважды Краснознаменного Балтийского флота. Это был не сам дневник, а выписки, сделанные артисткой в 1970-х годах и сохраненные ее племянником. Можно предположить, что в них вошло не всё. Но и то, что есть, невозможно читать без волнения. Сегодня, в День снятия блокады Ленинграда, выкладываю наиболее поразившие меня записи.
Август 1941 года, враг подходит к Ленинграду. Нужно уезжать… Театр оперы и балета им. С.М. Кирова эвакуируется. Моей семье уехать трудно: отец разбит параличом с 1935 года, мать – человек преклонного возраста, сестра – инвалид, а муж, солист балета Роберт Иосифович Гербек, серьезно болен. Но мы собираемся, хотя и понимаем, что к отъезду первого эшелона не успеваем.
Второго эшелона не было. Мы разделили участь блокированного города.
Оставшиеся в Ленинграде артисты были призваны партийным руководством города не прекращать работу. Спектакли шли в Филиале Кировского театра – Государственном народном доме (Госнардом – так его сокращенно называли). Кроме того, мы с мужем¸ Робертом Гербеком, несколько оправившимся после болезни, продолжили концертную деятельность, выступая в воинских частях, призывных пунктах и театральных площадках города. Начались бомбежки и артобстрелы. Однажды во время особенно интенсивного налета Госнардом сгорел. Пламя охватило деревянные постройки аттракционов парка, факелом полыхали «американские горы». Было светло как днём. Пострадал и зоопарк – звери тоже стали жертвами войны.
***
Спектакли наши прекратились после пожара в Народном доме. В ноябре и декабре мы выступали только на шефских концертах в воинских частях. Роберт Гербек начал терять силы: не успел он прийти в себя после болезни, как начались лишения, и он окончательно скис. Паек все сокращался, не стало воды, света. Пришла зима. Все чаще падали на улицах обессиленные люди. Трагедия постигла великий город, мы жили подстерегаемые смертью – от бомбы, снаряда, голода, холода. Только моральная сила советского человека дала возможность преодолеть нравственные и физические муки, остаться духовно здоровым и еще более верным своему призванию, своему городу, своей Родине.
Все же нас часто подстерегало отчаянье.
Но вдруг какое-то незначительное событие давало психологический толчок – и опять жизнь настоятельно врывалась в ослабевшее тело, взывала к разуму.
В январе <1942 года> на четыре дня прекратилась выдача хлеба. Самые тяжелые дни первой блокадной зимы. Именно тогда умер мой отец.
Я решила пойти в театр, надеясь получить там по карточкам «суп» (из дрожжей). Длинный путь через весь город пугал. Только бы дойти… А ведь еще засветло надо добраться обратно. Собрав скудные силы, я закуталась во все платки и шарфы, какие только нашлись, и, чуть забрезжил рассвет, вышла из дома.
Где-то далеко гремят орудия, а в городе еще тихо: занесенные снегом улицы, промерзшие, заиндевелые дома, ни огонька, ни звука… Скорее бы наступил рассвет… Где же люди? Почему нет прохожих? Выхожу на Большой проспект. Наконец впереди показались такие же, как я, закутанные, бесформенные фигуры – уже легче стало на душе. Но как далеко до Тучкова Моста! А там через Васильевский остров, до моста лейтенанта Шмидта – он такой длинный… Площадь Труда, театр… Потом обратно… Нет, думать не надо, сил не хватит, упаду. Нужно просто дойти вот до того угла, это близко, а потом до этого дома, там отдохну… Я уже видела в своем бидончике горячий суп, он спасет родных, меня, и ноги делали шаг за шагом. Разорвался снаряд… начался обстрел…
Я дошла до театра, но супа не было. Обессилев, я опустилась на ступеньки и заплакала. Так унизительно погибать от голода! Ведь я же здорова, совсем здорова, только бы поесть и вернуть силы… Но надо вставать, идти: дома ждут.
Обратно я пошла другой дорогой. Я тащилась, срезая углы на переходах, выигрывая каждый лишний шаг, не замечая, по какой улице я иду. И вдруг что-то яркое ударило по глазам. В эту минуту я ни о чем не думала, ничего не ощущала. Но глаза смотрели, смотрели – и постепенно я выходила из состояния отупения.
Густо заснеженный сад. Тяжелые ветки деревьев. Полукругом тянется решетка, легкая как кружево. Она разделена колонками-башенками, выступающими из сугробов. И все это залито ярким солнцем, ослепительно сверкает тысячью огней. Где я? Стою, опершись о парапет канала Грибоедова. Справа – угол Русского музея, желтая стена которого тоже затянута инеем. Приковавшая глаз решетка обрамляет маленькую площадь, на которой сияют нежными тонами васнецовские мозаики и купола церкви, устремляясь в чистое голубое небо.
Когда вышло солнце? Почему я не заметила? Этот яркий день, предвещавший скорую весну, эта торжествующая красота наполняли теплом, возвращая к жизни. Нет, я не упаду, я еще поборюсь, если я способна видеть красоту, радоваться ей. Значит, я не сломлена. Пусть это дивное видение, созданное природой и человеческим гением, придаст мне силы и мужества, укрепит надежду!
На душе стало легче, даже радостно. Я шла и долго оглядывалась, чтобы продлить это состояние неожиданного счастья. Потом, конечно, вернулись усталость, чувство голода, страх (где-то близко разорвался снаряд). Но надежда на скорую перемену не покидала меня.
***
У театра все уже были в сборе, стоял грузовик. Усилился обстрел, и шофер с места набрал скорость, стремясь поскорее выбраться из опасной зоны. После довольно долгого пути приехали на автобазу. В большой комнате – крошечная эстрада, наш первый зритель – небольшая группа людей в шинелях и ватниках: шоферы, совершившие множество рейсов через Ладогу.
Давно забытое волнение – как возвращение к жизни. Но сможем ли мы танцевать, и станет ли зритель смотреть на таких дистрофиков? Мы очень изменились. Костюмы болтаются, на руки приходится надевать длинные бальные перчатки, на плечи – перелину. Хотелось чем-нибудь завесить и постаревшее лицо… Знакомые аккорды. Сердце заколотилось и мы неуверенно вышли на эстраду. Ноги с трудом поспевали за музыкой, всего несколько движений, и мы уже почти выбились из сил. Голова кружится, в глазах темнеет, несколько раз мы споткнулись, едва удержались на ногах. К счастью, я очень мало весила, и Роберт с трудом, но мог поднимать меня. Скорее бы конец, только бы дотянуть! И – о радость! – аплодисменты. Аплодисменты! Мы нужны людям!
С этого дня началась опять наша концертная деятельность. Первое время не хватало дыхания. Иногда мне не удавалось закончить танец – я теряла сознание. Но всегда зрители выказывали большое сочувствие и теплоту.
***
Спешим на улицу Росси, 2. Небольшая группа артистов, в которую и мы с Робертом были включены, оказалась уже в сборе, и мы сразу поехали на передовую. День был облачный, прохладный. Никаких признаков жилья, укрытия или просто навеса, а машина остановилась. Сказали, что концерт будет на открытом воздухе. Но никакой площадочки – сырая земля, почва бугристая, сценой могла послужить только грузовая машина, на которой мы приехали. Неожиданно появились бойцы, словно выросли из-под земли и с шутками и прибаутками помогли нам выгрузиться. Откинули борта машины, наскоро соорудили подставку к кузову, которая должна была заменить нам лестницу. Сняли все лишнее из кузова, оставив одну табуретку для аккордеониста, нашего аккомпаниатора. Я с Робертом спешно залезли в кабину и стали переодеваться в танцевальные костюмы. Погода стала совсем неподходящая, небо затянуло облаками, сделалось пасмурно и холодно. На почве еще кое-где белели кромки нерастаявшего снега. Бойцы встали вплотную вокруг машины, жадно и с наслаждением стали слушать музыку. Водворилась тишина и сразу установился у нас полный контакт со зрителем. Галя Скопо-Родионова прямо поверх своей одежды надела концертное платье, на шее оставила шерстяной шарф. Она исполнила 3 романса, но ее не хотели отпускать, просили еще спеть. Невозможно было отказать, и она пела еще, все больше вдохновляясь. С машины бойцы сняли ее почти на руках. Мы с Робертом успели переодеться, зубы стучат, трясло от холода. Решили дать нам станцевать сразу после Гали. Зрители окружили нас трогательной заботой. Держали руки наготове, чтоб подхватить в случае, если мы оступимся и начнем падать с машины. Какие у них славные лица, добрые улыбки. Когда мы бисировали, вдруг порыв ветра дунул каплями дождя, такими холодными, мы невольно вздрогнули и слегка поёжились, но не вышли из настроя танца, наоборот, это вошло легким юмором в наше исполнение и вызвало одобрение у нашего зрителя. Когда мы закончили выступление и спрыгнули на землю, боец уже держал шинель наготове, чтоб накинуть на меня, и мы поспешили залезть в кабину и быстро натянуть на себя теплую одежду.
Огромное удовольствие доставил бойцам Валентин Легков. Своим красивым, оперным голосом он прекрасно исполнял арии из всех оперетт. И несмотря на то что начался дождь, постепенно усиливавшийся, он пел одну вещь за другой, уступая просьбам восторженных слушателей. Не забыть их лиц, блестевших капельками дождя, с упоением внимавших певцу.
***
В июне 1942 года мы, артисты театра имени С.М. Кирова, по призыву партийного руководства города создали две труппы – оперную и балетную. Художественное руководство балетной труппой взяла на себя заслуженная артистка РСФСР О.Г. Иордан. Большая доля труда по организации легла и на плечи Р.И. Гербека.
Наш балетный коллектив поставил балеты «Эсмеральда», «Шопениана», «Конек-Горбунок», фрагменты из «Пахиты» и «Бахчисарайского фонтана». Много интересного в хореографию внес Р.И. Гербек, в период блокады начавший пробовать свои силы в качестве балетмейстера. Танцуя все ведущие классические и характерные партии – Шопен («Шопениана»), Грегуар («Эсмеральда»), Иван-Царевич («Конек-Горбунок»), Гирей («Бахчисарайский фонтан»), он проводил репетиции с артистами и ставил новые концертные номера для себя и меня и целому ряду артистов. Творчество его вопреки всем ужасам блокады было пронизано оптимизмом, жизнерадостно, темпераментно, много оригинальных движений и сложных комбинаций. Ничего трагичного – того, что видели глаза и переживал сам.
Для коллектива Роберт поставил массовую «Партизанскую пляску» на музыку Асафьева. В ней нашли отражение патриотические чувства: гнев, ненависть к захватчикам, героизм борьбы и преданность Родине. Удачно решен хореографически момент отражения вражеской атаки и финал – торжество Победы…
***
15 января 1944 года. Мы проснулись утром в испуге от страшнейшей артиллерийской стрельбы. В окнах дрожали стекла, казалось, что дрожала сама земля… Мы не сразу поняли, что этот ураганный огонь открыл наш город. Били все корабли на Неве и вся артиллерия города. В ответ на нас летели фашистские снаряды.
22 января. Отступила канонада. Где-то далеко раздается вокруг города, а на Ленинград летело не так много снарядов, недолго длился обстрел.
27 января 1944 года. Зимний, пасмурный день клонился к вечеру. Затемненный город тонул в полумраке. Тишина… ни одного разрыва… затих и грозный гул отдаленной канонады… И… вдруг весть – наша армия одержала Победу! Полностью разгромлен враг под Ленинградом! Блокада снята!.. Великий праздник! Снята блокада…
Нет слов передать наше волнение и радость. Мы все выбежали на улицу, чужие люди бросались друг другу в объятья… плакали… Торжествовали рыдая… Раздался орудийный залп: город салютовал нашим войскам, отстоявшим Ленинград. Высоко в небо взметнулся фейерверк и озарил город… столько огней… столько света. И свет вошел в дома, в нашу жизнь и в наши души…
