Коричневый фильтр, как круг, оставленный от грязной допитой с остатками зёрен чашки кофе, как выцветшая старая фотография родительской свадьбы и как грязная смесь сотен отпечатков ног из подгнивающих листов и мокрого песка. На этой видеопленке мы. Всего лишь один из десятков черный длинный свёрток множества кадров. И сегодня будет показан он со всей своей очаровательной трясучестью смены кадров.
Я сижу под мельницей на золотистом холме. Цвет мельницы такой нежный в своей старости, а холм отдает осязанием смятых простыней и грязью асфальта. Светит яркое солнце, но это фильм, поэтому меня не слепит, кожа не сгорает, глаза не щурятся. Хотя я все равно дважды чихаю, вдохнув запах щекочущих белых лучей. Мой взор устремлён вдаль, но я ничего не вижу. Мне кажется, что где-то рядом медленно до тошноты рассветает ещё одно солнце, а за моей спиной лёгкий, как падение пера, закат третьего. Я чувствую весь мир вокруг себя, будто каждый рождённый ребенок кричит в мое правое ухо и каждый умирающий издает последний вздох в левое. Нечто отпинывает мою ногу до синих гематом, а на другой я ощущаю нежные слезные поцелуи. Улыбки и ножи летают вокруг. Добро и зло приняли всевозможные формы. Я - статуя, высоченная из потоков оскорблений вместо принятия и любовных слов вместо заслуженных ударов, с трещинами, аккуратно заклеенными яркими пластырями, отвалившимися кусками, залитыми краской, и глубокими желтыми глазами по всему телу.
Иногда я понимаю, что испытываю уникальное чувство неконтролируемого жжение глаз до возможной одной слезы, когда вспоминаю, кто я.
– И кто ты? – вопрошает твой тихий, совсем не бархатистого тона, голос морского бриза. Твой голос не окутывает, будто мягкое одеяло, а окатывает с головы до ног ледяной или горячей, теплой или прохладной водой.
– Нет никакого конкретного "я", это всепоглощающее чувство, – отвечаю, не выходя наружу из всего мира, что таится во мне одной.
В такие редкие моменты и сейчас распахиваю глаза, улыбаюсь то одним уголком губ, то другим. И все озаряется, все дышит, беззвучно кричит счастливо и молчит душой.
Ты все это время сидел рядом и наблюдал, только не за миром, а за мной. Считывал горечь от слова гореть под моими веками, вглядывался в честные улыбки и видел, что я не вяну, а цвету в многообразии мыслей. Остаёшься теплой рукой на моих бедрах и возможностью зацепиться за мягкую одежду, что так необычно, в отличие от холодов столов и гудений комнат. Твоя рука изящнее в своей заботе, чем моя. Ты больше, чем засохший пергамент рун, чем мед разных сортов и консистенцией, чем щелчок камеры и чем нечто, помещающее в мои золотистые зрачки. намного больше. Ты самый уникальный камень из всех, выделяешься ярким голубым пятном того самого завораживающего оттенка, словно полупрозрачного, в моём мире стабильного старья - на тебе ни кусочка невкусной пыли. И ты жжешь мой карман, чтобы потом белым пушистым котёнком свернуться на моих коленях.
Слева от меня в твердом кожаном переплете блокнот и погрызанная черная ручка, справа скромная бьющаяся жизнь. Чаши весов метаются в своем решении, но перо перевешивает дневник слева.
Мы прикасаемся губами так, словно сцеловываем яд с них у друг друга. Твой красный и шипящий от сильной концентрации гнева растворяется на языке, потом из уголков я слизываю горькие капли неуверенности в обрамлении обид. Мой однородный черный, аккуратно растертый по губам в виде помады, ты съедаешь, не сморщившись от всей смеси человеческих пороков. Через пару мгновений поцелуй становится мягким и чистым, как наша любовь.
– Я очень люблю титры.
