Электрический свет бил в глаза.
Когда ее ввели в зал суда, Элина зажмурилась. Руки были скованы за спиной, и наклоняться было неудобно, а ей так хотелось спрятаться от этого невыносимого света. Суд назначили на два часа дня, уже давно было светло. Здания судов были единственными учреждениями, наряду с военными комиссариатами, где не было лимита на расходование электроэнергии. В зале были небольшие узкие окошки, высоко, почти под потолком, так что дополнительное освещение было необходимо. Но еще тогда, когда проводился суд над ее братом, Элине показалось, что в этом есть и свой, особенный смысл. Тогда она сидела в зале суда, далеко, почти у самой стенки, в полутьме, среди родни. Но теперь, когда она очутилась на самом видном месте, в зарешетченой камере, слева от судьи, она поняла, зачем понадобилось делать подслеповатые окна и включать свет.
Она сразу ощутила себя будто голой. Почти раздетой под светом многочисленных ламп. И беззащитной. Элина почти упала на скамью подсудимых. Из приоткрытых окон, тем не менее, ощутимо дуло. Оказалось, что она сидит как раз под открытой форточкой. Дуло все время в спину и в шею. Элина поежилась, но постаралась выпрямиться. В зале была ее мама, она была уверена в этом, хотя и не могла разглядеть ее, сидящую в задних рядах…
Судья и присяжные заняли свои места. Судьей оказалась пожилая женщина с высокой прической. Ее белый воротник резко контрастировал с ярко-алыми губами. Она удостоила Элину односекундным взглядом. Губы судьи сжались в тонкую красную линию.
Элина задрожала. Все это не могло быть правдой. И все-таки это случилось. Заседание суда началось. Сначала слово предоставили обвинителю.
—Гражданке Белокуровой Э.М. предъявлено обвинение в уклонении от добровольной эвтаназии. Следствию известно, что в возрасте двенадцати лет подсудимой был выставлен диагноз сколиоз II степени. Диагноз выставил врач Кравченко В.М. на периодическом медицинском осмотре в школе и передал сведения в комиссию по эвтаназии. Сколиоз относится к тяжелым инвалидизирующим заболеваниям; люди, страдающие им, не могут являться полноценными членами общества. Сама подсудимая является убедительным примером: в течение последних пяти лет она страдает от болей в шее и головных болей. Оперативное лечение данного заболевания обойдется государству в триста восемьдесят девять рулов и не гарантирует полное устранение болевого синдрома. В связи с чем больной была рекомендована эвтаназия еще в 2068 году. Однако в течение двух лет она пряталась на семейной ферме в пригороде, не проживая по месту регистрации.
Судья сделала обвинителю знак молчать.
— Вы хотите сказать, господин государственный обвинитель, что у семьи подсудимой есть некая семейная ферма? Прошу уточнить, есть ли у них лицензия на ведение сельскохозяйственной деятельности?
Лицо обвинителя, хоть его и прервали, расплылось в довольной ухмылке.
— Госпожа судья, имею честь сообщить, что при расследовании дела Белокуровой Э.М. следствием была выявлена и предотвращена деятельность преступной группировки. Члены группировки утверждали, что выращивали сельскохозяйственное животное (корову) для собственных нужд, чтобы давать молоко детям. Однако на это у них тоже не было разрешения от администрации районного центра.
По залу пробежал возмущенный гул. И послышалось едва сдерживаемое рыдание. Элина узнала голос матери и вскочила со скамьи:
— Мамочка…
Охрана бросилась к тому месту, откуда раздался всхлип, и вскоре женщину вывели из зала.
— Также довожу до вашего сведения, — продолжал обвинитель, — что в организме подсудимой не было выявлено никаких следов распада хитина.
В зале раздались возмущенные крики, и судья пригрозила прекратить заседание.
— Итак, ваша честь, — продолжал обвинитель, — нами не было выявлено ни прямых, ни косвенных признаков того, что в организм подсудимой когда-либо поступал хитин. На основании лабораторных исследований установлено, что она никогда не употребляла в пищу продукты, рекомендованные представителям ее класса. Другими словами, она никогда не ела насекомых. Она всю свою жизнь употребляла в пищу животный белок!
Судье опять пришлось успокаивать ревущий зал.
— Имелась ли в хозяйстве подсудимой всего одна корова или вами установлено иное? — спросила судья.
— Нами установлено, что за год до возбуждения дела на этой семейной ферме были убиты два бычка. Вероятно, именно их мясо семья употребляла в пищу зимой этого года.
— Все ясно, — со вздохом сказала судья, — скоро нам предстоит рассматривать новое дело. Господин защитник, я вас слушаю.
Все понимали, что вызов защитника – это уже пустая формальность. Однако слово ему было предоставлено. Адвокат подсудимой откашлялся и начал:
— Мы исчерпывающим образом ознакомлены с материалами дела, спасибо, ваша честь, за предоставленную возможность. Мы не просим отменить пункт № 1.8 об эвтаназии. Мы согласны с тем, что подсудимая всеми силами избегала решения комиссии. Мы только просим учесть, что брат подсудимой уже прошел комиссию и был приговорен к эвтаназии. Процедура прошла реализацию 14 октября 2065 года. А постановлением от 2043 года установлено, что двое сиблингов не могут подвергаться эвтаназии без их на то согласия!
Судья пожал плечами, а прокурор даже заметно хохотнул. Журналисты, освещающие процесс, быстро застрочили в электронные блокноты. Когда кого волновали постановления, принятые чуть ли не двадцать лет назад! С тех пор к ним было принято столько поправок, что об основном законе смело можно было забыть.
— Семья подсудимой также относится к неблагополучным, — продолжал адвокат, — в связи с чем мы не предполагаем у нее развития должного уровня сознательности и предлагаем заменить эвтаназию помещением в исправительное учреждение психиатрического типа.
— Тогда почему не были приняты усилия по отчуждению подсудимой и ее сиблингов от семьи? – задала вопрос судья. – Это вопрос к районным отделам юстиции. Возьмите на карандаш!
И теперь уже помощники судьи принялись черкать что-то в своих парящих перед лицами экранах.
Затем судья обратилась к адвокату.
— Мы удаляемся на совещание, но неужели вы сами полагаете, что пребывание в учреждении исправительного типа изменит состояние ее здоровья? Если психика подсудимой еще подлежит коррекции, в чем лично я сомневаюсь, то ее физическое состояние – увы, нет… Итак, суд удаляется на совещание.
Элина сидела, опустив голову. Шея затекла и болела. Девушка выпрямилась и взглянула на собравшихся в зале людей. Некоторые разошлись, кто-то в ожидании решения суда отправился в буфет. Кому-то итоги дела были очевидны и потому неинтересны. Журналисты, однако, еще оставались в зале; дело очередной «отказницы» обернулось открытием дела преступного синдиката. Тут не то чтобы попахивало сенсацией, однако тема явно была стоящая, и журналисты, переминаясь с ноги на ногу, не покидали зал. Кое-кто из них даже пробовал подойти к ней, чтобы взять комментарий. Но Элина сидела молча. Она спустилась со скамьи и села на пол. Обхватила колени руками и уперлась в них головой. Приговор был ясен всем, даже ей самой.
Вдруг рядом с решеткой опустился на корточки один из журналистов. Его лицо оказалось на уровне ее лица.
— Не теряй надежды. Алекс спасет тебя…
Элина быстро взглянула на него, но человек уже удалялся. Она увидела только, как он перекидывал через плечо сумку с камерой. Вероятно, он вел запись заседания.
Алекс… Она просто не могла дышать. Он спасет ее, действительно спасет!
Она любила его столько, сколько себя помнила. Это был соседский мальчишка, который однажды бросил в нее яблоком, а она рассердилась и сказала, что пожалуется в администрацию района, и его семью проверят, законно они выращивают фруктовые деревья или нет…
Сколько прошло веков с того дня…
Казнь должна была состояться на следующий день. Всю ночь Элина не спала, она напряженно прислушивалась, не раздадутся ли где-то шаги, не раздастся ли лязганье замков. Но ночь прошла, и ничего не случилось. Утром за ней пришли, переодели в длинное серое рубище и вывели из тюрьмы.
Молочно-серый туман укрывал площадь, полную народа. Увидев людей, Элина окончательно поняла, что теперь ей уже ничего не поможет.
Она взошла на дощатый эшафот, и растерянно огляделась вокруг. Но почему? А как же «Алекс спасет тебя?» Это что, обман, специальный такой обман, чтобы посмотреть на ее реакцию? Элина представила заголовки газет: «Приговоренная к смерти все еще надеется на спасение…».
Она испуганно озиралась кругом, но вокруг была только беснующаяся толпа, только насмехающиеся лица. Как же, она посмела есть мясо, тогда как они всю жизнь питаются только насекомыми! Она с ужасом глядела на их разинутые в ухмылках рты. Казалось, лиц не было вовсе. Лишь насмехающиеся рты с гнилыми зубами… Она смотрела вокруг, все еще не теряя надежду на спасение, пока не почувствовала на щеке что-то теплое. Из одного из этих ртов в нее прилетел плевок.
Элина вдруг выпрямилась. С нее хватит. Смерть так смерть. Такая жизнь ей все равно не нужна.
Нет, она всегда знала, что мир стоит на голове. Но чтобы настолько…
Она знала, что раньше мир был другим. Когда-то люди были свободными. У них не было «зеленой повестки». Они могли строить дома и топить печи. Могли держать животных. Могли есть мясо и пить молоко. Могли отказываться от платных прививок, да и от каких угодно прививок. Могли переехать туда, куда вздумается. Да и эвтаназии тогда не было…
Но это было давно. До того, как всемирное правительство пришло к власти. Хотя кто знает, может, она и заслуживает ее, эту эвтаназию… Элина представила, как веревка вонзается в ее шею, мышцы мгновенно спазмировались, и резкая боль пронзила голову…
Пусть будет, что будет. Она все равно не хочет так жить, среди этого мира и этих людей, плюющих ей в лицо.
Мать только жалко. Второй ребенок – и тоже погибает на виселице. У нее ведь не останется больше никого…
Ей накинули петлю на шею.
Она встала на скамью, а потом они сделали это. Веревка оказалась толстой как канат. Толщиной в половину ее бледного изможденного лица… Странно…
Потом с грохотом опрокинулась скамейка, ее выбили из-под ног. И Элина низринулась в пропасть без дна и просвета…
Палач проверил сердцебиение. А затем ее тело столкнули в яму под эшафотом.
Сердце больше не билось.
Доски эшафота гулко сомкнулись над головой.
— Эй, ты! — кто-то бил ее по щекам. — Жива?!
Она с трудом разомкнула веки. Вокруг была непроглядная чернота, но в этой темноте она увидела лица. Лицо Алекса. И лицо своего брата. Он поднес ей к губам бутылку с водой.
— Пей, сестренка, пей….
— Скорей, надо уходить отсюда, — торопил Алекс.
— Сейчас, подожди секунду… Они сейчас нажрутся и будут праздновать очередную казнь. Да и Вован уже всех отогнал с эшафота.
Брат вдруг улыбнулся:
— С тебя могарыч. Вован испугался, у тебя и правда сердце почти остановилось. Он думал, все уже… Вставай, вставай…
Элина встала и, пошатываясь, двинулась за братом. Они прошли метров двести, пока не уткнулись в толстую, обитую чем-то мягким дверь.
— Здесь выход. Мы переоденемся, а ночью выйдем из города.
Алекс толкнул дверь, и они оказались в жилом доме. Элина вздрогнула. Бывший палач, улыбаясь, смотрел на нее. Вован ободряюще улыбнулся ей, а его жена накинула ей на плечи теплый шерстяной платок.
— Мы – сопротивление. Мы – те, кто против мирового правительства и всего этого бреда. Мы пока что партизаним здесь. Но скоро все закончится, поверь, сестра. Мы вернемся. Мы вернем наш мир. Мы снова сделаем его нормальным… А теперь тебе пора спать.
Элина упала на кровать и проспала до вечера. А вечером они ушли.
Уже наступила ночь. Город спал. Элина вдохнула свежий ночной воздух. Заводских выбросов сегодня не было. Даже звездное небо можно было разглядеть. Всю свою жизнь она прожила при черном небе и теперь не могла оторвать взор от зажегшихся в небе звезд.
Ноги тонули в пожухлой осенней траве. Вдали темнел лес, окутанный черным дымом из труб заводов. Она шла и шла, кутаясь в рваную черную шаль. Ремешок на туфле оборвался, и она выкинула сандалии. Трава была прохладной; она была покрыта черной липкой грязью. Уже выпала роса и смешалась с черной заводской сажей. Элина хмыкнула: в ее районе для зеленой повестки уж точно были все основания.
Однажды мы вернемся, думала она. Мы еще вернемся.
Алекс и ее брат шли впереди, Элина с трудом поспевала за ними.
Но с каждым шагом ей становилось легче. Легче идти и легче дышать.