Что ж за зима нынче такая уныло-серая? Солнце редчайшим гостем стало, нигде никакой яркости и светлого разноцветья. Да по правде сказать и сама-то зима уже надоела. Но ничего, как ни крути, а финал её неизбежен. Ладно хоть гололедица прекратилась, теперь и передвигаться можно уверенно, а не как паралитик, мелкими шаркающими шажочками. А вот у нашего скоропомощного дворника Александра какой-то глюк случился от непосильного интеллектуального труда. Ведь что наделал-то? Вместо того, чтобы счистить выпавший снег, он его песочком посыпал, превратив в безобразную коричневую кашу. Рядовые работники господину Александру не указ, так что теперь вся надежда на Михалыча, его непосредственного начальника.
И вновь бригада, которую мы меняем, не приехала. Да, как-то всё очень жёстко в их смене. Количество вызовов у них ничуть не больше, зато психиатрическую бригаду умудряются гонять, как проклятую. В частности, её посылают не только на всевозможные непрофильные ужастики, так ещё и вовсю детские вызовы впаривают. Разумеется, тоже непрофильные. Несколько раз пытались они жаловаться, но всё без толку. Да и чего удивительно, если наш главный с начальником Департамента дружбаны не разлей вода.
Ладно, надо на конференцию сходить. После доклада старшего врача, слово взяла начмед Надежда Юрьевна:
- Уважаемые коллеги! Тридцатого января состоялось заседание комиссии по стимулирующим. И итоги новизной не отличаются. Не знаю, как вам, а мне лично до чёртиков надоело каждый месяц повторять одно и тоже. И так, что мы имеем? Как всегда, долгое и необоснованное высиживание на вызовах. Ну сколько же можно всё об одном и том же? Вот для примера врач Василий Алексеич. Среднее время, проведённое на вызове, составляет семьдесят минут. И заметьте, это без госпитализации! А главное-то, там ничего экстраординарного не случалось. Больные животы, температуры, головные боли и тому подобное. Чего там сидеть-то? То же самое касается Антона Николаевича. Среднее время на вызове восемьдесят минут. Людмила Ивановна - девяносто минут! Нет, ну сколько можно-то?
Обратите внимание, коллеги, мы здесь не подразумеваем действительно сложные вызовы, когда требуется стабилизация пациентов. Понятно, что если вы попали на отёк лёгких, то конечно же никто от вас не потребует вылечить больного за двадцать минут!
Далее, что за сидения в приёмниках? Есть распоряжение главного врача о том, как быть, если больного долго не принимают. Ждём пятнадцать минут, после чего узнаём фамилию дежурного врача, вписываем её, оставляем больного, сопроводительный талон и уезжаем.
– Надежда Юрьевна, а как же быть, например, с инсультными больными, с которых глаз нельзя спускать? – резонно спросил фельдшер Никоноров.
– Анатолий Владимирович, я не знаю, где вы были, когда давались разъяснения! Тяжёлых больных это правило не касается! В общем, все, кто виноваты, ознакомьтесь в отделе кадров с приказами.
– Коллеги, если вопросов нет, всем спасибо! – подвёл итог главный врач.
Бригады так и нет. Ну и ладно, можно в «телевизионке» посидеть. Как говорится, солдат спит, служба идёт. По телевизору шёл фильм, в очередной раз доказывающий, что отечественный кинематограф пробив дно, устремился в минус бесконечность. Да и бессмысленно искать на центральных каналах что-то стоящее и не пахнущее дурно. А потому, достал я свой смартфон и погрузился в игру-викторину.
Вот и разогнали всех, оставив лишь нас и третью, педиатрическую, бригаду. Вот, хлопнула дверь и появился главный фельдшер Андрей Ильич:
– Здравствуйте! А что это за куртки в фойе? Две бригады всего, а куртки прям гроздьями висят!
– А чтой-то за интерес у тебя, Андрей Ильич? – полюбопытствовал я. – Ну висят и висят, хлеба не просят.
– Юрий Иваныч, так ведь сегодня Росздравнадзор приходит с проверкой! Уж надо сделать всё пристойно, чтоб лишний раз господа недовольства не выражали!
– И надолго они к нам?
– На двадцать рабочих дней.
– Эх ты, ёп! Где же их посадят-то?
– Где… Угадай с трёх раз! В моём кабинете, конечно. А меня в музей выселят.
Здесь надо заметить, что у нас на втором этаже медицинского корпуса, в небольшом помещеньице, есть скоропомощной музей. Нет, экскурсии с улицы туда не приходят. Он, так сказать, для нашего внутреннего пользования. Экспонатов там почти нет, в основном только фотографии разных лет.
– Ну значит ты, Андрей Ильич, с сегодняшнего дня бомж…
– Да чёрт бы с ним. Я бы хоть на улице согласился работать, лишь бы только не трогали они меня. Но без этого никак. Я уж заранее знаю, за что они меня вздрючат.
– Да ладно тебе заранее в траур-то погружаться! Первый раз, что ли?
– Эх, Иваныч, первый-не первый, а вопрос-то уже можно сказать решённый. Взять хотя бы журналы предрейсовых и послерейсовых осмотров водителей. Там бардачина полный. Конечно, я виноват, с самого начала как не проконтролировал, так и пошло-поехало с нарушениями. А теперь-то уж ничего не поделаешь. Их уже при всём желании не перепишешь. Ну а кроме того, меня главный хорошо так подставил. Ведь по приказу в автомобилях класса «Б», кардиографы должны быть трёхканальные. А он строго-настрого велел шестиканальные закупить. В общем, морально к штрафам я уже подготовился.
– Ладно, Андрей Ильич, тебе, рецидивисту, уже не привыкать. Ходкой больше, ходкой меньше, подумаешь!
– Ну и шутки у тебя, Юрий Иваныч!
Вот, наконец и наша бригада подъехала. Врач Анцыферов был вне себя от ярости:
– Ну всё, <звиздец>, сейчас докладную напишу на эту шкуру! – прорычал он, подразумевая диспетчера, передающего вызовы.
– И чего же она начудила?
– Да чего, без пяти минут температуру дала, сволочуга! Представляешь, температура тридцать семь и две у взрослой бабищий! Какая тут <нафиг> срочность? Какая ей, <распутной женщине>, экстренная помощь нужна? И вообще этот вызов должны были на неотложку передать, а не нам всучивать!
– Ну понятно. Что ж делать, Любу уже не исправить…
Только наркотики получил, как вызов дали: избили мужчину сорока восьми лет.
Открыла нам дама, измождённая алкоголем и с пьяными слезами заголосила:
– Ооой, как его избили! Ооой, спасите его! Идите быстрей, умирает он!
Пострадавший с синим распухшим лицом лежал на диване и к счастью, был в сознании.
– Что случилось, уважаемый? Кто тебя так?
– Да какие-то малолетки…
Но тут вмешалась подруга дней его суровых:
– Серёжка, да чего ты <звиздишь>, какие малолетки? Говори правду, <распутная женщина>! Не слушайте его, это Фролов…
– Слышь, ты пасть свою заткни, <самка собаки>! Ты <до фига> базарить стала, овца <пользованная>!
– Так, а ну успокоились оба! – рявкнул фельдшер Герман, прервав диалог двух влюблённых.
– Что сейчас беспокоит?
– Рука не поднимается, рёбра болят, башка болит.
Ну что ж, диагнозы были как на ладони: перелом ключицы, под вопросом переломы пятого, шестого, седьмого рёбер, закрытая черепно-мозговая травма – сотрясение головного мозга.
Его бы конечно на носилках надо транспортировать. Вот только носильщиков не нашлось. Видать эта славная парочка так достала всех соседей, что в ответ на просьбу о помощи, те плеваться и материться начинали. Поэтому господину пришлось потихоньку своими ножками до машины добираться. Но ничего, всё обошлось хорошо, свезли мы его в стационар.
Следующим вызовом была боль в груди у женщины семидесяти двух лет.
Открыл нам молодой человек, который встревоженно сказал:
– Идите быстрей, она умирает!
Худощавая пожилая женщина сидела, прислонившись к спинке дивана и тяжело дышала. Лицо бледное, носогубная область синюшная, дыхание частое, поверхностное.
– Что случилось?
– Ни с того ни с сего в груди заболело. Как будто зарезали меня. Теперь дышать тяжело, задыхаюсь.
– Какие хронические заболевания есть?
– ХОБЛ тяжёлая…
Рядом с больной лежали пачка сигарет и зажигалка.
– Это ваши? – спросил я больную.
– Мои, никак не брошу…
Сделали ЭКГ, никаких данных за инфаркт нет. Сатурация безобразная – восемьдесят семь процентов. «Спонтанный пневмоторакс» – чётко обозначился в моей голове диагноз. Эта бяка означает, что воздух по какой-то причине попал в плевральную полость и сдавил лёгкое. По статистике чаще всего этот недуг развивается у худощавых молодых людей. Однако жизнь, бывает, опровергает статистику.
Больную везли на кислороде в полусидячем положении. Довезли, к счастью, живую. Удивила она меня своей сильнейшей зависимостью от табака. Ведь ХОБЛ в тяжёлой степени и без того ухудшает качество жизни. А уж как такое безобразие сочетается с курением, у меня даже фантазии не хватает, чтоб вообразить.
ХОБЛ – хроническая обструктивная болезнь лёгких.
Следующим вызовом был психоз у молодого человека двадцати лет.
Встретила нас мама больного, худощавая женщина с сальными пегими волосами, забранными в хвост. Раздражённо она рассказала:
– Проходите, вон, ждёт вас дурак-то! Всё, видать кукушка-то совсем слетела. Да этого целый месяц, как придурок из дома почти не выходил, все к чему-то прислушивался, приглядывался. А сегодня совсем уже ёб… взбесился. Ни с того ни с сего как заорёт: «Ааа, вызывай быстрей «скорую»! И тут же окно разбил стулом!
Больной с угреватым лицом сидел на полу, прислонившись к стене и испуганно дрожал.
– Здравствуй, Денис! Что случилось? Чего ты боишься?
– Злых голосов. У меня из-за них голова резко заболела. Они сказали, что меня убьют и велели окно разбить.
– Денис, а голоса откуда слышались?
– Да вроде у меня из головы. Но это не глюки, это реальные голоса. Вот только я не знаю откуда они взялись.
– А что ещё они тебе говорят?
– Что всё будет плохо. Меня обсуждают. Говорят, что я придурок и меня надо убить.
– Давно они появились?
– Ну сначала они что-то шептали непонятное, потом стали запрещать из дома выходить. Если я на улицу выхожу, они меня заставляют под большую фуру броситься. Я не хочу на улицу, а мамка меня в магазин посылает!
– Вот, … твою мать, вырастила сынка! – не сдержалась мамашка. – Дурак получился. Всё, на х-р ты мне нужен, сдам тебя в интернат и дело с концом!
– Так, уважаемая, а ну, угомонитесь! – прикрикнул я. – Вы мать или одно только название? Даже животные своих детёнышей в обиду не дают, а вы-то что творите?
– Да ладно меня учить-то! Что я вам, девочка, что ли?
Да всё понятно. Таким человекообразным существам что-либо втолковывать бессмысленно.
У Дениса, похоже, дебют параноидной шизофрении. Но это ещё ни в коем случае не приговор. Хорошо подобранным лечением можно добиться хорошей, качественной ремиссии. Вот только для этого нужна надёжная, крепкая и добрая семейная поддержка. А вот у Дениса её, к сожалению, не было. Выставил я ему дежурный диагноз «галлюцинаторно-бредовый синдром» и свезли мы его в стационар. Некоторые читатели спрашивали, а почему же вы сразу не выставляете шизофрению? Так вот в очередной раз повторюсь, что такой диагноз подобен гранитному монолиту, который так просто не поставишь и не уберёшь. Он крайне серьёзен тем, что кардинально меняет последующую жизнь, включая правовой статус пациента. В случае дебюта, даже после лечения в стационаре, шизофрения сразу не выставляется. Другие, похожие диагнозы могут быть, например, шизофреноформное, шизоаффективное или шизотипическое расстройства. А шизофрения ставится только если случился второй эпизод, полностью её подтверждающий.
Вот и время обеда подошло. И захотелось мне нестерпимо эклеров. По пути на Центр, в нарушение приказа, в магазин заехали. Купленную пару пирожных на сиденье в кабину положил и решил дозу никотина принять по-быстрому. Ну а далее с размаху сел под пронзительный вопль водителя:
– Иваныч, куда, <распутная женщина>?
И только тогда я понял, что плюхнулся аккурат на коробку с эклерами.
– Ну что ж ты Иваныч опой место ищешь? – расстроенно сказал он.
– Ну и ладно, Володь, не велика беда-то. Мне ж их не на витрину выставлять!
Ну а после обеда взял я ложку и с удовольствием съел то, что ранее называлось эклерами.
И как всегда в последнее время, рассиживаться и разлёживаться нам не дали. Теперь поедем на боль в руке у женщины шестидесяти восьми лет. Ну-ну, самый, блин, подходящий вызов для психиатрической бригады!
Морщась от боли и беспрестанно растирая левую руку, женщина с некоторым недоумением рассказала:
– Не знаю, что с рукой-то у меня сегодня? Болит и болит, прямо спасу нет. И ведь нигде я её не травмировала. Нет, было, правда, лет двадцать назад я это плечо на работе ушибла. Вот может сейчас это и вернулось?
– А рука вся болит или только плечо?
– Вся, вся полностью, от плеча до пальцев! Уж два раза П-гин выпила и всё без толку!
Появился, засверкал в моём мозгу предварительный диагноз. А кардиограмма его подтвердила на все сто процентов. Во всём был виноват злодей Инфаркт Микардыч, подставивший под удар ни в чём неповинную конечность. А уж больная-то как была удивлена, поначалу даже и верить не хотела! Но обезболили мы её наркотиком, всё прочее по стандарту сделали и потом благополучно в стационар свезли.
Следующим вызовом была перевозка из ПНД в психиатрическую больницу мужчины тридцати восьми лет.
Врач Луиза Александровна, вручив направление, рассказала:
– Больной процессуальный, уж четвёртый год у нас наблюдается. Хорошо образован, физмат окончил, кандидат наук. Если охарактеризовать кратко, то он из другого мира. Привели его мать с женой, попросили госпитализировать, чтоб обратно в реальность вернуть. Хотите – побеседуйте, больной интересный, такие сейчас нечасто встречаются.
Наш пациент скромно сидел в фойе между двумя женщинами.
– Здравствуйте, Роман Витальевич! Пойдёмте в машину, пообщаемся.
– Да, пожалуйста.
– Ну расскажите, что случилось, что вас беспокоит?
– Доктор, вы одновременно задали два вопроса, ответы на которые будут совершенно разными. Давайте всё-таки по порядку. Начну с ответа на первый вопрос. Случилось двенадцатого января этого года. В этот день я перешёл в иное бытие. Точнее, они меня перевели. А что касается вашего второго вопроса, то меня ничего не беспокоит. Совершенно ничего.
– Простите, пожалуйста, а как именно вы перешли и кто такие «они»?
– Без комментариев. И вообще, доктор, перестаньте задавать парные вопросы. Нужно будет, я сам всё скажу. Так вот, я живу в другом мире и человек я совершенно не такой, как все остальные. Вы-то все сделаны из одинаковой материи. У меня и у вас всё по-другому. У меня и у вас время и возраст совершенно разные. Например, моему сыну может быть и шестнадцать, и тридцать два. Я живу как бы под стеклянным колпаком: между мной и окружающими есть невидимая стена. И как ни старайся, а преодолеть её никогда не получится. Но мне это и не нужно. Зачем? Ведь здесь все лицедеи, артисты и неживые декорации. Что мне тут делать? Какой интерес?
– Но ведь вы же продолжаете общение с нами, жителями не вашего мира!
– Да, общаюсь и знаю истинные потайные свойства общения.
– Это какие же, например?
– А такие, что смысл речи совершенно другой. Вот, например, человек сказал: «Я хочу есть». Но для меня это означает «Они меня берегут».
– Роман Витальевич, а вы нуждаетесь в медицинской помощи?
– А медицинская помощь невозможна, – с лёгкой усмешкой сказал он. – И беседа наша непродуктивная, не понимаем мы друг друга, говорим об абсолютно разных вещах. Для меня важней другое: под моей ответственностью сотни тысяч людей.
– Но ведь в больницу-то вы сами согласились поехать и даже письменное согласие дали!
– Так я и не отказываюсь. Просто они меня заставляют матери слушаться и всегда её мамой называть. А иначе в мире понятие матери исчезнет.
– Да, Роман Витальевич, полностью с вами согласен. Всё, ладно, садитесь поудобнее и поедем.
У Романа Витальевича параноидная шизофрения с приступообразно-прогредиентным течением. Это означает, что болезнь идёт приступами, каждый из которых оставляет неизгладимый негативный след в личности больного. А уж набор бреда прямо замечательный: тут тебе и мессианский бред, бред особого значения, инсценировки.
Существование Романа Витальевича одновременно в двух измерениях, внешне напоминает онейроид – сновидение наяву. Но именно напоминает, а не является таковым на самом деле. Ведь у него же нет помрачения сознания и он полностью адаптирован к нашему бренному миру, полностью в нём ориентирован и может прекрасно контактировать с окружающими. А вот удручает здесь одно: не даёт болезнь стойких просветлений.
Вот и ещё вызовок подкинули: дежурство на пожаре в общежитии. Ну что ж, включили светомузыку и полетели!
Уныло-серая кирпичная пятиэтажка без балконов. Из двух окон на третьем этаже выбивается мощное пламя вперемешку с чёрным дымом. Общежитие это не студенческое, а бывшее заводское, давшее приют многим малообеспеченным людям. Народ уже был эвакуирован, пожарные приступили к тушению. Вот, наконец-то вместо дыма и пламени повалил густой пышный пар. Всё, ликвидировано горение. Ещё минут через десять руководитель пожаротушения нас отпустил, оставив свой автограф в карте вызова. Вот и хорошо, главное, что люди не пострадали.
Так, а теперь поедем на ОНМК под вопросом у женщины восьмидесяти лет.
Встретила нас дочь больной со слезами:
– Ой, наверно парализовало её. Она поела и прилегла. Обычно-то она полчаса-час вздремнёт и встаёт. А тут лежит и лежит. Видно, что не спит, глаза-то открыты, а ничего не говорит. Я ей «Мама, мама, вставай, ты чего?», а она молчит и всё тут! Ой, господи!
Больная лежала на боку с открытыми глазами и на обращение к ней никак не реагировала. Даже зрительного контакта не устанавливала. Так, мазнёт взглядом и дальше лежит.
Так, давление сто пятьдесят на девяносто. Очаговой неврологической симптоматики не видать. Катетеризировали вену, ввели два замечательных препарата на букву «М» и случилось маленькое чудо. Пришла в себя и заговорила больная. Хотя, конечно же, ни о каком чуде речь не шла. Просто у больной был не свершившийся инсульт, а транзиторная ишемическая атака. Это временное состояние, возникающее из-за спазма сосудов головного мозга и как следствие, нарушения мозгового кровообращения. Но вот спазм прошёл, кровообращение нормализовалось, и вся болезненная симптоматика ушла без следа. В моей практике это был второй такой случай. Постоянные читатели возможно помнят тот рассказ, в котором пожилая женщина лишь открывала и закрывала глаза, как кукла. А после введенных М-незии и М-дола ожила, заговорила и категорически отказалась от госпитализации.
Вот и эта больная так же не захотела ехать в больницу. Ну и ладно, ведь ничего угрожающего у неё уже ничего не было. Оставили мы их с дочерью довольных и сияющих.
Дали следующий вызов: психоз, травма руки с кровотечением у мужчины сорока лет.
Подъехали к небольшому частному дому. Никто нас не встретил, но мы люди негордые сами прошли через тесные скрипучие крыльцо и сени в весьма вонючее и грязнючее нутро дома. Там нас встретила знатно поддатая госпожа с опухшей физиономией и пергидролевыми разлохмаченными волосами.
– Вызывали? – спросил я, надеясь услышать «нет».
– Конечно, ёп! – ответила она. – Кааароче, этот <гомосексуалист> белку словил. У него глюки начались, что какие-то пацаны его убивать пришли. Он окно разбил, всю руку себе распорол, кровищи вон, смотрите, как с барана натекло!
– А где он сам-то?
– Дык убежал он!
– Вот, <непереводимое нецензурное выражение>, а что ж ты сразу-то не сказала, что его нет?
– Идите, может поймаете его? А то ведь он раздетый и в тапках убежал-то! Замёрзнет ведь <нафиг>!
– Ага, уже разбежались! Сейчас, бляха муха, в федеральный розыск объявим! – ответил я. И только мы развернулись к выходу, как появился новый персонаж пьесы. Маленький, щупленький, в рубахе и брюках с распахнутой ширинкой, весь извалянный в снегу, господин представлял собой весьма жалкое зрелище. Вот только сам он, видимо, так не считал.
– Э, чё такое? – заголосил он. – Вы кто такие? Ща порежу, <самки собаки>!
Но, до резанья дело не дошло. Мои парни крепко схватили его и обездвижили.
– Мы – «скорая помощь», к тебе приехали. Говорят, ты руку порезал?
– Чё, в натуре, что ли, врачи?
– Век воли не видать! А ну, давай показывай, что у тебя с рукой-то?
– А <фиг> её знает где-то поранил!
– Чего где-то? – вмешалась дама. – Ты стекло <расфигачил>, падла! Чего теперь вставлять-то будем, твою опу, что ли? <Самка собаки> до «белки» допился, тварина!
– А чё ты на меня орёшь-то, ты, <распутная женщина пользованная>? Те чё, вломить, что ли, а?
– Так, а ну, угомонились оба, иначе я сам вам вломлю и покалечу! – скомандовал фельдшер Герман.
И тут, будто после хорошей седации, господа утихли и обмякли.
Руку осмотрел, рана была глубокой, слегка подкравливала и требовала ушивания. Фельдшер Виталий её обработал и наложил асептическую повязку.
– Тебя как звать-то, друг любезный? – спросил я.
– Генка.
– А где ты сейчас находишься?
– Дома! Чё я, дурак, что ли, свой дом не знаю?
– А зачем ты стекло разбил?
– Да я не нарочно, как-то случайно рукой ткнул.
– Ничего тебе не видится, не слышится?
– Нет, а чего мне должно видеться-то? Вон вас вижу, Алку вижу. А ещё кого?
– Ген, в травмпункт поедешь руку шить?
– А чего там так серьёзно, что ли?
– Ну да, зашить бы не мешало.
– А обратно меня вы не привезёте?
– Нет, не привезём.
– Ну тогда я завтра сам съезжу.
Так и уехали мы, оставив двух протрезвевших голубков на месте.
Вот и всё, последним оказался этот вызов. Богатой на всякую всячину выдалась эта смена. Но запомнилась она мне красивым психозом у больного, названного мною Романом Витальевичем. Чем же уж так красив этот психоз? Да своей неповторимой глубинной философией.
Уж простите меня за излишнее умничанье, но вспомнилось мне кантовское учение о «вещи в себе». Что означает это понятие? Любую вещь мы постигаем через свои чувства. Но вот какова она вне нашей чувственности, сама по себе, нам это неведомо. Так же и тот болезненный параллельный мир, в котором живёт Роман Витальевич, является для нас непознаваемой вещью в себе. А вот для него самого – это повседневная объективная реальность, пусть и параллельная. Не понимает он её болезненного происхождения, не тяготится ею и принимает как данность.
Да, госпожа Шизофрения безгранична в своей многоликости. Меняется она от безобразной карги, несущей страшное безумие, до красивой философствующей злодейки, тонко издевающейся над разумом. Вот только беда-то в том, что не знаем мы до сих пор, по какой причине эта болезнь приходит и не можем от неё полностью избавиться. Нет, отогнать-то её можно, добившись тем самым ремиссии. А вот одержать полную победу над ней, пока ещё не в силах никто.
Все фамилии, имена, отчества изменены