Контуженный Максим не мог идти самостоятельно. Его выкинули из грузовика и попытались поставить на ноги. Максим упал в грязь и тут же получил несколько мощных пинков по рёбрам. Голова кружилась, в глазах то и дело темнело и в ушах стоял жуткий гул. Максим не ориентировался в пространстве и даже не мог понять, где низ, а где верх и находился на границе между сознанием и забытьём.
Его привезли в расположение теробороны националистов, наспех организованном в детском садике. На встречу УРАЛу вышел, по всей видимости, командир подразделения, и сходу начал орать:
- Якого бiса ви притягли цього виродка? Закiнчуйте його, у мене наказ не брати русню в полон.
- «Кайзер» звелiв його взяти живим, нам потрiбен обмiн, а полонених немає, - ответил один из конвоиров.
Командир развернулся и пошёл к расположению, бормоча себе под нос, что и держать-то его негде, и кормить нечем…
Максима в полуобморочном состоянии волоком притащили в располагу нацбатовцев и заперли в одном из подвальных помещений детского сада. Всю экипировку с него сняли ещё в грузовике, а так же ботинки и даже носки, сорвали шевроны.
Вагнеровцев националисты люто ненавидели и боялись, поскольку знали, что в плен они не сдаются и дорого продают свою жизнь, подрывая себя гранатой вместе с врагами. Редкая удача для боевиков хунты взять «музыканта» живым, когда он контужен и без сознания.
Сутки к нему никто не приходил. Максим лежал на грязном матрасе, брошенном прямо на пыльный, холодный пол. Отопления в здании не было, поскольку все коммуникации были разрушены. Максим дрожал от холода, его мучила жажда, временами он погружался в бессознательное состояние. Голова болела и кружилась, Максиму казалось, что её распирает изнутри и череп вот-вот лопнет. Его тошнило, а глаза застилала полупрозрачная пелена. Он не мог вспомнить какие-то моменты своей жизни, а период его службы в ЧВК фрагментировался и развалился так, что он не понимал, какие события предшествовали другим событиям.
На вторые сутки Максим услышал, как открывается дверь его импровизированной тюрьмы. Несколько человек оттащили его вместе с матрасом ближе к стене. Максима трясло от холода и контузии, он тихо стонал, закатив глаза. Над ним склонился силуэт и кто-то посветил фонариком в глаза, проверяя их реакцию. «Важка контузiя, мозок пошкоджений. Йому треба знизити тиск, iнакше вiн помре, - сквозь бред Максим услышал женский голос, - я поставлю крапельницю».
Через неопределённое время Максим немного пришёл в себя. Открыл глаза. Пелена всё ещё висела, но он смог различить сидящую перед ним девушку, совсем молодую, со светлыми волосами и голубыми, как небо, глазами; в военной натовской форме с медицинскими шевронами: «Ну що, москалик, прийшов до тями?» - Голос её звучал звонко и как-то легко. Рядом с Максимом стояла капельница, из которой лекарство плавно перетекало в его вены. Его накрыли какими-то грязными тряпками, но хотя бы он смог согреться.
Когда лекарство закончилось, Максим почувствовал себя заметно лучше, хотя усталость и головокружение ещё сохранялись. Он хотел пить, но молчал. Из разговоров окружающих его людей он понял, что пленный тут он один, и они почему-то решили, что он офицер. Только это обстоятельство и спасло ему жизнь, он нужен был для обмена. Калечить боевики его тоже не стали, поскольку опасались, что в таком состоянии он не выживет и отдаст богу душу раньше, чем состоится обмен.
Рядом с молодой медичкой стояли двое хмурых бойцов. Судя по их внешнему виду, дела со снабжением в этом подразделении были не ахти. Многодневная щетина на лицах, грязная и местами порванная форма, перемотанная изолентой, разгрузка свидетельствовали о плачевной для них ситуации. Один из бойцов был обут в тактические ботинки, которые сняли с Максима. Медичка поставила рядом с матрасом пластиковую пол-литровую бутылку с водой и они ушли.
Максим снова погрузился в небытие, - капельница оказалось не просто физраствором с лекарствами, а лютой смесью лекарств и прекурсоров, по личному рецепту нацбатовского парамедика.
Прошло три дня. Электричества в здании не было, как и воды. В подвальной комнате, в которой держали Максима, царил полумрак, поскольку одного маленького подвального окошка было недостаточно. Ему раз в сутки приносили кусок хлеба, бутылку воды и чашку варёной капусты. Всё это сопровождалось оскорблениями и глумлением, но хотя бы не били. В туалет не выводили. Вместо этого принесли ведро, хлорку и кусок брезента, дабы не воняло.
Максим уже мог ходить самостоятельно и первым делом осмотрел те окрестности близ детского сада, которые это позволяло сделать маленькое окошко. Оно было настолько узким, что в него с трудом пролезла бы, разве что, кошка. Как-то Максим стал свидетелем необычного зрелища: в один из дней боевики грузили в несколько грузовиков бытовую технику – холодильники, электроплиты, стиральные машины. Было очевидно, что это техника их разграбленных националистами квартир, которые были оставлены населением, покинувшим посёлок. По обрывкам разговоров Максим понял, что эта техника отправляется в западные регионы.
Утром четвёртого дня снова открылась дверь. В комнату вошёл мужчина. Он внёс стул, старый советский деревянный стул. Максим встретил его лёжа на матрасе, поскольку не афишировал, что уже может ходить. Не говоря ни слова, он поставил стул рядом и сел по-ковбойски, облокотившись на спинку стула.
- Навiщо ти прийшов на мою землю? Ти за грошi воюєш? Ти окупант i рашист i на вас чекає смерть.
- Я не виноват в том, что от вас отвернулся Крым и Донбасс, и мы не виноваты в том, что ваша власть легла под Запад, а вы выбрали русофобию. Это не твоя земля. Это русская земля.
Нацист зашипел, как змея, подскочил к Максиму и пнул его в живот. Максим согнулся и застонал. Боевик орал что-то нечленораздельное, но ударов больше не наносил. Его прервал оглушительный взрыв.
Часть подвальной стены и потолка рухнули, посыпался песок и бетонная пыль. Националист с ошалелыми глазами выбежал прочь из комнаты, однако снова прогремел взрыв и та часть подвала, где был выход, полностью обвалилась, похоронив под собой всех там находящихся бойцов.
Максим улыбался. Было бы глупо погибнуть от своих же снарядов. Но он уже приготовился к смерти, когда услышал рёв танков. ЧВК шло в наступление.
Мощный и неожиданный прорыв застал врасплох командование нацбатов на этом направлении. Все силы впопыхах отводились на резервные рубежи обороны, неисправную технику просто бросали.
Максим слышал шум боя, стрёкот автоматных и пулемётных очередей. Что там творилось, он мог себе представить. По завалу он мог бы выбраться на улицу, поскольку в фасаде зияла огромная дыра от снаряда, но не торопился, так как мог попасть под перекрёстный огонь.
Максим потерял счёт времени, когда шум боя начал стихать, уходя дальше от руин детского сада. В проёме замаячила фигура бойца. Увидев лежащего Максима, он крикнул ему, чтобы тот выходил с поднятыми руками. Максим не стал пока говорить что он свой, поскольку в боевом пылу его запросто могли и пристрелить за такие слова. Максим вылез на улицу. Кто-то из вагнеровцев узнал его и вскрикнул в изумлении. Живым Максима никто уже и не надеялся увидеть. Подбежали ещё бойцы. Максима осматривали и улыбались, не веря такой удаче. Его вели к машине медслужбы для эвакуации, для этого надо было обогнуть руины детского сада. Под завалами виднелись несколько тел националистов. Внимание Максима привлёк шеврон, на рукаве торчащей из под плиты перекрытия, руки. Медицинский шеврон. Максим подошёл ближе и заглянул за плиту. На него смотрели широко распахнутые небесно-голубые глаза мёртвой медички, совсем юной, раздавленной плитой детского садика, ставшей ей могилой…