Апрельский месяц 1789-го года поражал своим цветением и благоуханием. После особенно суровой зимы и затянувшейся весны это были одни из первых тёплых дней во Франции. Счастливые обладатели загородных резиденций устремились в свои владения из пыльных и шумных городов, чтобы вспомнить прошлогодние дни сакрального единения человека и природы.
В одном из экипажей, устремляющихся от Парижа в провинции, ехала в фамильное шато единственная дочь одного из богатейших герцогов долины Луары, Анри Филиппа Виктора де Сен-Ворль. Мадемуазель де Сен-Ворль в скором времени должна была отпраздновать своё двадцатилетие. Юная аристократка редко выезжала за пределы столичных окрестностей, большую часть года проводила в имении своего отца в Версале, откуда герцог её не выпускал. Все дети его были поздними, а потому отпрыски считались подарком свыше, самым главным своим сокровищем, которое следовало хранить, подобно королевским драгоценностям.
Тем более недоверчиво отнёсся герцог к тому, что его дочь пожелала отбыть из Парижа на неделю позже него. Традиционно в первые дни тепла герцог давал первый в году бал в своём шато на берегах Луары, однако Жанна на него не спешила и решила отправиться к семье вместе с последней прислугой, в чьи обязанности входила подготовка версальского поместья к временному запустению. Стоит сказать, что прислугу герцог менял очень редко.
К примеру неизменно сопровождала свою воспитанницу госпожа Буле. Мадам была экономкой, но нанималась около трёх десятков лет назад простой горничной. Сначала она работала у старшей сестры нынешнего герцога, но после рождения первенца тот узнал, что мадам Буле хорошо ладила с детьми и пригласил её служить воспитательницей. По мере взросления детей она стала гувернанткой, а позже герцог и вовсе доверил ей управление всей женской прислугой.
Стоило Жанне де Сен-Ворль попробовать отодвинуть занавеску и посмотреть в окно, как мадам прервала её.
— Не пристало Вам, госпожа, будучи дочерью герцога, обозначать столь открыто своё положение. Знаете ведь, какие беспорядки совершаются в подобных тихих уголках... — прервала неловкое молчание экономка.
— Я понимаю Ваше беспокойство, мадам, но я уже заверила Вас, что нисколько не боюсь этой обстановки... а ещё я бы хотела вновь попросить Вас называть меня по имени, — снисходительно ответила бывшая её воспитанница.
— И какое же из личных имён мадемуазель желает слышать при обращении к ней?
— Называйте меня Мари, или Жанна, или, как и друзья, Манон, но только не официально, умоляю Вас.
— Как пожелает того госпожа Жанна де Сен-Ворль...
— Не сочтите за грубость и пренебрежение, но позвольте напомнить Вам, мадемуазель де Сен-Ворль, что прислуга всё же обязана обращаться к Вам в такой форме, какая предусмотрена была ещё его величеством Людовиком XIV. Дозволяя обращаться не по правилам этикета, Вы рискуете в скором времени утерять совершенно контроль над теми, кто должен лишь прислуживать Вам и всей семье Вашей в быту... — присоединился к разговору мужчина, сидевший напротив Жанны подле мадам Буле.
— Господин Гарде, Вам ведь известно, что я не считаю ни Вас, ни мадам Буле своей прислугой, что бы ни предписывал этикет. Я не имею в себе такой дерзости, чтобы позволить себе обратиться так к вам, людям, что воспитали меня и братьев! — улыбнулась Жанна.
История мажордома в поместьях герцога Сен-Ворль, господина Гарде, очень схожа с историей экономки Буле. Он тоже проделал путь от лакея до воспитателя, затем стал гувернёром, а с взрослением братьев Жанны получил управление над всей мужской прислугой, а также над всеми хозяйственными делами обширных владений фамилии. Как и мадам Буле, он был уже немолодым человеком, отличающимся особой приверженностью традициям и официозу.
— Прошу меня простить, но Ваша смелость в расшатывании порядка, образовывавшегося на нашей земле почти столетие, всегда поражала меня до глубины души. Вы столь уверенно нарушаете все существующие и несуществующие правила поведения, что иногда во мне возникает желание вновь стать гувернёром, чтобы напомнить Вам об ошибках в соблюдении светского этикета... — продолжал мажордом, вновь обращаясь к навыкам преподавателя.
— Господин Гарде, не будет ли Вам угодно заметить за собой совершенно сходное нарушение вами всех существующих правил приличия при обращении к господам? — вмешалась мадам Буле. — Позвольте указать Вам на лицемерие, которого за собой Вы, вероятно, попросту не замечаете.
— Мадам Буле, я смею просить Вас, как равную себе по статусу, не встревать в наш с госпожой разговор и не нарушать правил этикета самой, прежде чем разъяснять мне понятие лицемерия в этом отношении!
— «Этикет» — как много для вас в этом слове, господин Гарде. Признайте, Вы говорите так, потому что для Вас я ребёнок, — прервала перепалку Жанна.
— Я никогда не смел считать госпожу бездумным чадом! — отрезал мажордом и замолк.
Больше никто в экипаже не начал разговора то ли из-за неловкости, то ли из-за некоторой обиды друг на друга.
Несколько фраз, которыми обменялись попутчики, стали едва ли не единственным разговором, худо-бедно завязавшимся между ними. Экипаж направлялся из Версаля, где располагалось имение де Сен-Ворль, к берегам Луары, к Орлеану. Экипаж выехал на рассвете, и к полудню уже планировалось добраться до шато, где многочисленная прислуга наверняка уже наводила порядок — на берегах Луары герцог не появлялся с октября прошлого года.
Герцог был крупным государственным деятелем, имел прямое отношение к финансам Короны. Бумажная работа утомляла его, участника нескольких сражений, человека, который по суть своей был бесстрашным солдатом.
Тем желанней было каждое возвращение сюда. Пока дети оставались ещё слишком маленькими для возвращения в столицу, для светской жизни, наполненной праздными балами, приёмами и прочим, семья жила здесь — герцог вспоминал те времена с грустью. Он был ещё молодым, энергичным, постоянно охотился в угодьях, устраивал соревнования по стрельбе со старыми товарищами, проводил время на лоне той природы, которую видел ещё ребёнком.
Как и ему, Жанне тоже было мило шато, где каждый камешек в саду, каждый листик, каждый скол кирпичной кладки напоминал ей о детстве. Предаваясь воспоминаниям о той жизни, Жанна положила голову на жёсткий деревянный корпус кареты и, не заметив того, крепко уснула.
На этом я прощаюсь. Подписывайтесь на канал, чтобы не пропускать новых публикаций. Увидимся!