Еще у моей бабушки был родной брат Федя. Он был самым младшим братом. Тоже жил недалеко от нас. И совсем рядышком с семьёй БабПаши. В их городке.
Вообще-то у бабушки, считая ее саму, было двенадцать сестер. Она была самой старшей, и рассказывала, сколько обязанностей и работы приходилось выполнять ей, девчонке, дома. Федя был тринадцатым, последним, и самым младшим. Федя был долгожданным сыном. Единственным.
Когда дети подросли, родители стали отдавать Нюру (бабушку мою) работать в другие дома, в основном с детьми нянчиться. Ну и так, за скотиной приглядеть тоже.
Из всех этих тринадцати детей живыми остались только моя бабушка, еще одна её младшая сестра Шура (тётя Шура, она мою бабушку называла няней) и самый младший Федя. Все остальные… Про них я ничего не знаю. Кто когда выжил, и кто когда не выжил, и почему. Ничего не знаю.
Федя на всех своих фотографиях был красавцем. С войны он вернулся без глаза. Дедушка мой тоже вернулся с войны, дойдя до самого Берлина, но с глазами. И с немецкой губной гармошкой, и с немецкой швейной машинкой. Это называлось трофеи и было предметом гордости.
С фронта все, кто выжил, слали фотографии. Ну, так принято было, как в школе. Общие фото, с товарищами, и портреты. Общие домой мало, кто отправлял.
Все молодые еще (после войны ведь все были молодые). Федя прислал фото с товарищем, уже без глаза, в повязке, но все равно красавец. Он прислал это фото своей маме, Агриппине Павловне. Моей пра. И бабушке моей мамы. Фото сохранилось у нас по сей день.
В жизни я его красивым никогда видела, да и на фотографиях не находила его привлекательным. Просто кто-то смотрел однажды при мне его фото, и сказал: какой красавец! Я посмотрела тоже, уже по-новому – и правда, хорош!
Но в жизни в детстве он мне казался старым, неинтересным, безликим человеком. У меня рука не поднимается написать «живой труп», но примерно так и было… Возможно, он и не был старым, просто понятия о возрасте у меня были свои, возрастные тоже. («Если тебе уже целых двадцать лет, то ты, брат, почти старик…»). Но на «живого трупа» всё равно тянул. Безучастное ко всему лицо землистого цвета. Возможно, война вытянула из него всю оставшуюся жизнь...
Однажды, много лет спустя вот какой случай произошёл. У Феди был сын Генка, старше меня. Уже когда мама в Ленинград переехала, Генка женился, и у него родился сын. Прошло ещё время. Мне было семнадцать, когда мы с мамой и моей подружкой приехали в Самарканд. Были в гостях у БабПаши в городке. Услышали шум и голоса снаружи. Вышли посмотреть. Оказалось. Генка, сын Феди, уже, считай, мужик, у которого рос маленький сын, поймал кошку (жили они по соседству с БабПашей). Генка поймал кошку, и привязал к её хвосту консервную банку. Кошка побежала. Чем быстрее она шарахалась по дороге, тем зрелищнее бахалась банка на верёвке на её хвосте. Люди повыходили из домов. Это было вроде бы и стыдно - смотреть на такое, но и очень весело. Толпа людей двинулась за кошкой вперёд по дороге. Мне кажется, они и рады бы были бежать, да неудобно ведь! Народ шёл вроде и лениво, но поспевал. Вроде и равнодушно, но смеялся. Кошка металась от одной стороны улицы к другой. Вывод: если банка была привязана лишь за хвост, то не было сомнения, что вскоре она освободится от этой ноши, и придёт в себя. Но если кошку перевязали верёвками по уму, по всему телу, то не было у ней никакой надежды. Я забыла тогда о возрасте и о приличиях, и резонно предъявила Феде и Генке о несправедливости. На меня не шикали, типа не много ли я на себя беру. Но и не останавливали. Но и толку никакого, просто эмоции...
С войны у Феди было много медалей с войны, но они у него как-то постепенно поисчезали. Родня, бывало, бранилась на него, и говорила, что Федя медали свои пропивает. Я знала, что такое пропить деньги, но не понимала, как можно пропить медали, это же не деньги, и не лекарство… Среди наших родственников пьющих практически не было, на родственных сборищах много пели, и выпивка для этого была не нужна. Да и затратно было пить.
Но Федя умудрялся. Праздник, когда медалей пропивалось больше, чем в другие дни, был День Победы. Вечером в канун Дня Победы Федя приходил к нам, совал мне конфеты, и просил у бабушки дедушкины медали взамен своих недостающих. Бабушка очень расстраивалась, упрекала и ругала его: «Федя, ведь пропьёшь же!», он оскорблялся ужасно: «Эх ты... Нюра!», но, в конце концов, её уламывал. Вообще-то когда-то я видела все дедушкины медали, их было много.
И бабушка рассказывала, за что ими его награждали. Еще были ордена. И звезда. Постепенно от них почти ничего не осталось…
Я знаю, как дед получил одну из наград, это семейная история. Однажды в бою им, нашим солдатам и дедушке, пришлось быстро отступать. Я не помню, что это было за место, но отступали по мосту, через какую-то реку. Так быстро, что знамя полка каким-то образом через мост вместе с бойцами не перешло, осталось на той стороне. Когда отступление закончилось, пришла необходимость возвращения знамени. Дед вроде бы вызвался добровольцем. Возможно, он был не один. В общем, нужно было по этому мосту, который разделял русских и немцев, вернуться за знаменем. На мой взгляд, с этим могли справиться только суперлюди. Тем не менее, знамя вернули.
Для меня, просто человека, и просто женщины этот вопрос «как можно рисковать жизнью ради куска ткани, пусть он хоть трижды золотой??» навсегда останется без ответа. Если бы вдруг у меня появилась фантастическая возможность вернуть жизни людей взамен за знамёна, я бы отдала все существующие, включая старинные из музеев.
Как-то я видела Федю во всем, так сказать блеске победы. Ведь мы жили на такой волшебной улице: то тебе «ёранЭ», то траурный марш Шопена на похоронах, то «Катюша». То есть военные парады, сопровождаемые военными маршами, проходили тем же маршрутом мимо нашей свалки. («Последний день победы», от которого я плакала, плачу, и буду плакать, тогда еще не родился). Независимо ни от чего, люди в медалях лишали меня дара речи, вызывая одновременно восхищённое уважение и, когда я становилась старше – слёзный поток… Какое-то божественно-возвышенное чувство. В отличие от горечи, которая исходила от многочисленных тогда инвалидов войны, несмотря на их активную суету у церквей и рынков. Инвалиды и герои - это было немного разное. С моей глупой точки зрения маленькой девочки.
Хорошо, что мой дедушка не умер на войне. Но жалко, что он умер внезапно от сердечного приступа уже дома, на глазах жены и детей. Война в 45-м не закончилась совсем. Продолжала калечить людей, кого и как могла, уже позже. Кого старыми ранами и сердечными приступами, кого алкоголем, а кого боеприпасами, которые разрывались вплоть до наших дней.
Пока я училась в школе, это 70-е годы, мы много раз читали в газетах, что дети подрывались на найденных гранатах. Так было и раньше всё время, и в 80-е г. И позже тоже.
А за кошку с банкой я возненавидела Фединого сына Гену. Возможно, это глупость, но во мне нет ни малейшего чувства, похожего на примирение или прощение. И не будет.