Я была очень счастливым ребенком: у меня было две бабушки. Чаще я гостила у бабушки Нины, маминой мамы. Но как-то меня привезли к бабушке Свете. Она была мамой отца. Дедушка тогда еще был жив, но в отличие от маминого папы, почти не обращал на меня внимания. Хотя всегда приносил мне из магазина шоколадки (жуткий вафельный lion, который я откровенно не любила) и пепси, которую я не могла пить, потому что кололо в нос. В общем, любил и баловал по-своему.
В гостях у отцовских родителей большую часть времени я была предоставлена самой себе, благо, они жили в частном секторе. Дел у бабушки было невпроворот: заниматься огородом, готовить еду (в том числе собакам, которым варили страшное варево из костей, рубца, картофельных очисток в огромном чану на летней кухне), стирать, убираться дома.
С последним бабушка справлялась не на отлично: как часто бывает в деревенских домах, вещи, посуда, пустые банки стояли хаотично на полках, в шкафах, на полу. Бабушке банально было некогда наводить порядки, да и помощников у нее не было: тетка вовсю собиралась замуж и дни напролет гуляла с женихом.
И вот, как-то от нечего делать я полезла за теплицу: там росла яблоня белый налив, который в августе уже вовсю осыпался — мы жили на юге. И вот, копаясь, в траве, я вдруг обнаружила там, в засохшей грязи, сувенир, кусок прозрачного пластика с розами внутри!
Дрожащими руками я подняла его с земли, оттерла подолом сарафанчика и понеслась к бабушке показывать свою находку:
— Бабушка, ты только посмотри, что я под яблоней нашла! Кто такую красоту выкинул?!
Бабушка взяла сувенирчик в руки, посмотрела на него внимательно и ответила:
— Обронил кто-то! Бери, играйся с ним, если хочешь!
Этот сувенирчик стал моим сокровищем... А спустя приличное количество лет, когда я стала большой — мне было за 20, я приехала к бабушке Свете. Деда уже не было в живых. Перебирая свой ящик с игрушками, нашла этот сувенирчик. Подошла с ним к бабушке и отчего-то спросила:
— Бабушка, а все-таки, как он мог оказаться за теплицей тогда? Мне этот вопрос покоя не дает.
— Я выбросила, — тихо ответила бабушка.
— Почему? — удивилась я.
И бабушка рассказала мне, почему.
— Я третьим забеременела тогда. Не то что обрадовалась: спокойна была. Дом — полная чаша. Отец твой поступил, Таня в школе училась, хорошо училась. Я в поликлинике полы мыла: сбегаю утром, а потом на огород. Вечером снова: полью огород, потом полы помою. Все успевала. Александр на заводе мастером стал, хорошо зарабатывал. Машину купили, гараж построили. На книжке деньги лежали. Куры, кролики — свое мясо, яйца.
Пошла я в женскую консультацию, там ахнули: мать, ты что ж это, в 45 рожать надумала? Оно надо тебе? Старший что ли растить ребеночка будет, если ты в 60 на вечный покой пойдешь? "Ему 20, а тебе уж 65 будет — быстро посчитала врачиха! — а мужу, поди, и того больше"! И на аборт мне направление села писать.
Я ее осадила: ты молодым свои писульки пиши, я мать, мне и решать. Двоих подняли, и третьего сдюжим. А если Бог дал дитя, то и рожать мне его, тебя спрашивать точно не стану! У меня бабушка, Параскева, верующей была. Как стали женщины на аборты, как на танцы бегать, она мне приговаривала: любой грех Бог простит, но за дитя и с тебя, и с других твоих детей спросит! Себя не жалеешь, детей пожалей! Или уж не рожай вовсе! Все одно тяжелая судьба у них будет!
Вышла я из консультации, решила прогуляться — консультация тогда в центре города была. Весна, май. Каштаны цветут, сирень. Солнышко прогревает. Зашла я в "Дом торговли", а там сувениры эти на полке. Так мне понравились цветочки! Думаю, куплю — радость ведь сегодня!
Вышла из магазина, напротив, под навесом — кафе-мороженое. Дай, думаю, съем одно. Посижу, передохну и домой поеду. Дорогу перешла и вдруг сердце у меня как забьется: смотрю, сидит за столиком мой Саша, а с ним женщина, помоложе. Он своей рукой ее руку накрыл, и говорят они о чем-то, никого не замечают. Я назад шастнула: за остановку встала и смотрю на них. А потом рукой махнула и домой пошла: что смотреть, все и так ясно было.
Пришла домой, света белого не вижу. Танька с подружками гуляла, папа твой еще с учебы не приехал. Ух, рыдала я и выла на огороде! Все повырывать хотела: а ведь только высадила и помидоры, и синенькие... Одна сажала, сыночек только, Олеженька, помогал, Сашку-то не допросишься! Все он с работы отдыхает или вызывают его туда: теперь уж поняла я, что за работа у него такая! Думала: все вырву и к сестре в деревню уеду! Олежа взрослый, а Таня пусть с отцом ненаглядным поживет, раз мать плохая ей!
Села я на землю и плачу, плачу! Столько строили, столько сад растили, цветов у меня сколько! Черешня с абрикосами отцвели уж... кто компоты варить будет на зиму? Варенье делать? Собака прибежала, ластиться стала: кто кормить ее будет? Таня и себе супа не сварит: и мала, и ленива. А Олежка всухомятку будет есть, как все студенты, гастрит заработает. Женится — будет ему жена бульончики варить? Вон, как Татьяна попадется — той же сухомяткой кормить будет!
Уеду — он молодуху в дом не приведет, детей постесняется. Сам уедет к ней жить, а что с Олежей и Таней? Были мама и папа, и не стало? В общем, утерла я слезы, поднялась, платье отряхнула. В сумку полезла за зеркальцем — а там этот сувенир, которому я так радовалась, перед тем, как Сашку с его этой увидала! Ну я кааак размахнусь — да и зашвырнула за теплицу! Хоть душу отвела.
Как всегда накормила всех, напоила, огород полила и пошла в поликлинику полы мыть. Хоть полведром воду брала, оттуда меня и увезли с кровотечением. И все, не суждено было тому ребеночку свет белый увидеть!
— А ты дедушке потом рассказала? Про ребенка, и что видела его с ней? — спросила я, обалдевшая от услышанного.
— Нет, не хотела, от обиды вообще его видеть не хотела, они не приходил — работал. Но вечерами дома был, я у Татьяны выведала. Испугался, я врачей уговорила не сказывать ему причину. Да он и не спрашивал: женская болезнь, вот и все. После этого огород хоть стал помогать мне растить. Уж потом, как отлегло, все хотела рассказать ему про ребенка да не могла время выбрать. А потом его не стало, кто ж знал, что так рано это будет!
— А папа знает?
— Нет, ни он, ни Татьяна не знает. Сестре только рассказала и тебе вот, ты у меня на руках выросла. Будешь знать, что тетя у тебя еще одна могла быть, или дядя. И как оно в жизни бывает. А то сейчас все вон рубят сгоряча: что не по ним, разводятся, детей делят или бросают вовсе.
— Бабушка, а как же измену простить? А если он и дальше гулять будет?
— Не знаю, внученька. Я только про детей думала. Он им-то отец все равно. Не было бы Олежи и Тани, я б ушла, может. Смотреть на него не могла. Катя меня приняла бы. Ох, тяжел он, крест семейный. И тащит его женщина одна. Мужикам семья-то не больно нужна. А без семьи и они пропадут. У него уж тогда сердце пошаливало, думаешь, молодуха бы его по больницам, как я, водила? В санаторий путевки выбивала бы? А все равно рано ушел, твой отец вон как скучает по нему! И Татьяна тоже... Да и я, как не стало его, так все плохое и забылось, все обиды прошли. Хочется увидеть его, поговорить, обнять, да где уж теперь! Ну ладно, пойду я, огород полить надо, Дика покормить. Ты иди чайку попей! Повидло возьми в холодильнике!
И бабушка пошла на кухню, вытирая глаза косынкой...