В пятницу 5 сентября 1980 года занятий в бурсе нет: все группы направлены на медицинскую комиссию в больницу на другом берегу Ингула. Нас ведёт Серёга Главацкий – кировоградец, хорошо знающий этот район. Переходим через мост на улицу 50-лет Октября, по правую руку обращаем внимание на красивую голубого цвета церковь Рождества Богородицы и решаем как-нибудь в неё зайти: уж больно она красива!
«Улица раньше называлась Большой Перспективной, шла она почти через весь город, и в советское время была поделена на две: та часть, что на левобережье стала улицей Карла Маркса. По правой стороне ещё в 19 веке стояло сельцо Чечора. За ним – Быковское кладбище с богадельней. Быковское по селу Быковое, которое ещё при царе стало частью города. Слева была раньше Сенная площадь, тут сеном и зерном торговали», – Серёга по ходу знакомит нас с историей местности.
Сворачиваем налево и незаметно углубляемся в некое подобие парка: вокруг растут деревья, в низинке течёт ручеёк, а холмики имеют какую-то чересчур правильную остроугольную форму.
«Это – Крепость, – с гордостью говорит Серёга, – с неё начался наш город».
Крепости, конечно, никакой нет, одни валы, но и они весьма внушительны и величавы.
Мы дошли слишком быстро и у нас ещё около получаса в запасе. Староста группы Христенко идёт занимать очередь, а мы двигаемся на своеобразную экскурсию за Главацким.
Крепость Святой Елисаветы была основана в 1854 году как главная база сухопутных войск на юге России. Мы идём по её двенадцати лепесткам, и Серёга перечисляет их все: «Шесть бастионов – Святой Екатерины, Архангела Михаила, Александра Невского, Андрея Первозванного, Святого Алексея, Святой Троицы и шесть равелинов – Святых Анны, Натальи, Николая и Фёдора, Печерских Старцев и Иоанна Предтечи».
Через 30 лет крымской угрозы не стало, и крепость потеряла своё значение, но вот город только процвёл.
«А вот там, – машет рукой Главацкий, – при царе была тюрьма. За ней – поле для народный гуляний, а чуть дальше – циклодром».
«Чего-чего?» – мы удивлены.
В Елисаветграде перед Первой мировой войной очень сильно было развито движение велосипедистов, которым Городская управа выделила место для проведения соревнований. Тут раньше никаких домов не было, пустошь одна. За циклодромом по берегу Сугоклеи разбили городской сад, а по другую сторону до самого Ингула шли сплошь дачные участки. Дачи тут покупали весьма состоятельные люди того времени: купцы, промышленники, заводчики, землевладельцы, чиновники – Левитская, Дроботовская, Шевченко, Шапошников, Ляховецкий, Чистогановы, Смирновы, Ващенко, Эмануэль, Журавлёв, Соколовы, Дмитров, Зерцалов, Шеховцов. Участок Марьяновича был по площади сопоставим с Городским садом.
«В Елисаветграде сам Суворов бывал. В крепости, правда, многое не сохранилось: дома губернатора нет, а церковь разобрали и перевезли в Ровно. В бывших же казармах теперь больница, куда мы и пришли», – Серёга показал на одно из зданий, из дверей которого нам махал Христенко.
К терапевту я шёл первым. По алфавиту. Фамилии врача на двери кабинета не запомнил, что-то вроде Терещук или Тыщук: молодая симпатичная женщина с гладко зачёсанными и собранными в пучок чёрными волосами. Поздоровалась по-украински и предложила сесть. А потом… Потом она стала задавать вопросы, даже приблизительного смысла которых я иногда не мог уяснить! Вот ведь вроде бы говорит внятно и корни слов знакомые, а я – как баран – ничего не понимаю! Сидел, ошалело смотрел на врача и видел, что ей понятно моё затруднение, что делается это специально: уж так она улыбалась и сочувственно смотрела мне в глаза, но даже не пыталась прийти на помощь! Я кивнул раз, другой, третий, и так – на каждый её вопрос. Вышел за дверь и ребята забросали меня вопросами: «Ну, что там? А?» Стою и вместо того, чтобы идти к следующему врачу, тупо смотрю в пространство.
«Иван, шо то за мова?!», – выскочивший из кабинета Серёжка Васалатий вцепился в мой рукав. Что я мог ему ответить? Через пару минут настал черёд для изумления Главацкому и Ганже, потом – Юрке Жанталаю! Ну ладно я, без году неделя оказавшийся на Украине, но вот же – местные ребята не могут понять эту речь!
Я дождался, когда из этого странного кабинета выйдет Христенко, но и он, глядя мне в глаза, только развел руками и покачал головой: непонятная речь! У остальных специалистов всё прошло как по маслу: никаких недопониманий! Ни у кого!
По прошествии сорока лет я теперь точно могу сказать, что мы слышали тогда некий уродливый вариант украинского языка, лишённого певучести, лёгкости, логики построения фраз, а главное – узнаваемости даже самими носителями языка. Тот, который так старательно насаждают теперь, делая его всё более непохожим на русский язык.
Мы вышли на свежий воздух, немного постояли у пушек на улице Ушакова и стали расходиться. Когда мы с Мартынюком и Корнеевым свернули в сторону остановки, из-под деревьев донёсся голос неугомонного Ганжи: «Так и шо то за мова була, га? Мабуть польская? Жанталай? Христенко? Ну, кажить же!»