Когда я писала книгу «Феномен Валентина Елизарьева», любопытная дискуссия произошла у меня с ее героем. В книге есть параллельная его жизни история: репортаж из-за кулис о том, как готовилась новая редакция балета «Щелкунчик». Сначала эта идея Валентину Николаевичу не понравилась, и еще больше не понравилась, когда он увидел в макете книги фотографии с репетиций и из театральных коридоров: «Да кому интересно наше закулисье?». Ушло немало времени и сил на то, чтобы убедить его: на самом деле зрителям очень интересно закулисье, мы хотим знать (а еще лучше – видеть), как рождается спектакль. Нам нравится видеть, как возникает замысел, как он, вот еще только скелет, начинает обрастать мясом – сценографией, костюмами, и мышцами – в прямом смысле: натруженными ногами танцовщиков, тонкими до прозрачности руками танцовщиц. Мы хотим видеть и знать, как тяжело им дается то, что кажется нам, сидящим в зале, никогда не танцевавшим, никогда не встававшим на пуанты и не делавшим поддержек, таким легким. Мы хотим это знать, потому что мы любим удивляться: то, что кажется таким воздушным, на самом деле тяжелый труд.
Гениальный импресарио Сергей Дягилев знал это давным-давно: зрители любят изнанку. Любят рассматривать швы, проводить по ним рукой: достаточно ли эта изнаночная сторона гладкая, не слишком ли много на ней узелков? Дягилев одним из первых (или вообще первый?) превратил репетиции, особенно генеральные прогоны, в отдельное действо, разогревающее интерес публики к спектаклю. Он приглашал на такие репетиции журналистов (а как же!), знатных особ (даже монархов, и они приходили) и прочих влиятельных людей (да, сейчас мы называем их «лидерами мнений»: названия меняются, суть остается той же). Больше скажу: первый балет о том, как создается балет, тоже был поставлен в 1926 году для дягилевских «Русских сезонов» Брониславой Нижинской – хореографом, которая, кажется, навсегда осталась в тени своего великого брата танцовщика Вацлава, который потрясал, шокировал и эпатировал публику. Хотя в антрепризе Дягилева работали два хореографа, во многом определившие, как будет развиваться балет в ХХ веке: Нижинская и Джордж Баланчин, здесь танцевавший.
Неудивительно, что выставка в Новой Третьяковке на Крымскому валу, посвященная 150-летию Сергея Дягилева так и называется: «Дягилев. Генеральная репетиция».
Дягилев многообразен в своих ликах: он был и художественным критиком, и организатором выставок, и автором статей и книг (именно поэтому он знал, как важна благосклонность журналистов), и создателем журнала «Мир искусства». Но вошел в историю в первую очередь как балетный антрепренер, познакомивший Европу с русским балетом. Который ввел в моду все русское. Да, были и такие времена, когда парижанки, увидев в балете Михаила Фокина «Половецкие пляски» (он и сейчас идет во многих театрах мира в этой хореографии как отдельная сцена из оперы Александра Бородина «Князь Игорь») сапоги, сшитые по эскизу Николая Рериха, требовала себе такие же. От этой красоты и тонкой работы и сегодня трудно отвести взгляд и хочется воскликнуть вслед за парижанками: «Хочу такие же!».
У выставки как будто две концепции: с одной стороны, показать обратную, закулисную, сторону «русских балетов» Дягилева, а с другой, «отрепетировать» будущий «зал Дягилева», который должен открыться в Новой Третьяковке. В Третьяковской галерее хранится самое большое в мире собрание экспонатов, связанных с «Русскими сезонами» и организовавшим их Сергеем Дягилевым.
На мой взгляд, концепцию выставки – показать мир закулисья с гримерками, примерочными, пошивочным цехом и репетиционным залом – удалось не совсем. Конечно, репетиционный зал угадывается сразу: вся стена в зеркалах, станок и некие конструкции, которые узнаются по размещенным здесь же фотографиям репетиций «Русских балетов».
С остальными «помещениями» не так просто: зал, где выставлена костюмы, это примерочная или пошивочный цех? И чем они отличаются от других помещений? То, что назвали гримеркой, на самом деле не слишком на нее похоже (я бывала во многих гримерках, и смею вас заверить). Хотя – визитные карточки с автографами, книжные стеллажи (ни разу не видела в артистических гримерках книжных полок, а уж тем более стеллажей, зато диван есть практически в каждой: днем артисты там часто спят перед спектаклем), афиши (а вот афиши в гримерках встречаются часто, это да) черные пуанты Тамары Карсавиной из балета «Карнавал» – должны, по замыслу устроителей, намекать на гримерку. Но почти не намекают.
Выставка – длинная анфилада залов, посвященных балетам «Русских сезонов». И если архитектурно создать впечатление комнат разного предназначения не слишком удалось, показать закулисный мир антрепризы Дягилева – вполне.
Выставка начинается с балета не самого первого, но самого, пожалуй, известного. Многие уверены: балет ХХ века начался с «Весны священной» Игоря Стравинского. Того самого, который поставил Вацлав Нижинский (тот самый, которого Дягилев своей ревностью и придирками довел до шизофрении), того самого, на премьере которого публика орала, свистела и топала ногами. Артисты не рискнули выйти на финальный поклон, а мать Нижинского упала в обморок. Зато Дягилев был доволен: скандал – двигатель продаж! Я же говорю: нет ничего нового под Луной, с тех пор ничего не изменилось в механизмах продвижения спектаклей, книг и предметов искусства. В зале, посвященном «Весне», есть костюм из спектакля, выполненный по эскизу Николая Рериха.
Правда, костюм относится ко второй версии спектакля, в хореографии Леонида Мясина, которая публику не шокировала (возможно, потому что все самое шокирующее, в том числе «Послеполуденный отдых Фавна» Нижинского она уже видела). Мне понравилось, что в этом зале одновременно на трех видеоэкранах показывают несколько версий спектакля. Кстати, со времен премьеры в Париже, его ставили более 25 раз по всему миру. В Минске «Весна священная» шла в хореографии Валентина Елизарьева, он сделал две редакции. Но сейчас этого спектакля в репертуаре нашего Большого театра нет: оказалось, что белорусская публика к нему не слишком готова. А жаль.
Одно из удивительных впечатлений выставки – эскизы сценографии и балетных костюмов работы Александра Головина, Льва Бакста, Натальи Гончаровой, Анри Матисса, Михаила Ларионова и Николая Рериха. Каждый из этих эскизов – самостоятельное произведение искусства, которое можно рассматривать вне его прикладного свойства. Многие кажутся слишком яркими (театральными?) и не слишком балетными. Многие из созданных по этим эскизам костюмов были сложными каркасными конструкциями – «не танцевальными», но весьма впечатляющими. Иногда важнее впечатлять (да, Дягилев это знал давным-давно).
Кстати, Дягилев многое сделал для того, чтобы балетные костюмы, сценография и занавесы обрели статус самостоятельных произведений искусства. Он настаивал на том, чтобы художники лично участвовали не только в подготовке эскизов, но и в исполнении костюмов и написании декораций. И привлекал известных художников: это было дополнительной рекламой. Когда в 1926 году компания переживала финансовый кризис, Дягилев продал занавес к балету «Треуголка», написанный и, что в данном случае не менее важно, подписанный Пабло Пикассо. И выручил средства на подготовку к новому сезону.
Однажды я была в нашем Большом театре на показе документального фильма «Дягилев и Стравинский. Поединок гениев», снятого для российского канала «Культура» минским Генеральным продюсерским центром (ГПЦ). Тогда, я помню, Валентину Елизарьеву сравнение Дягилева и Стравинского не понравилось: один, без сомнения, гений. Это, конечно, Стравинский. Но Дягилев? Человек, который лично не создал ни одного, а уж тем более гениального, произведения искусства? Да, Дягилев не писал музыку, не был хореографом, танцовщиком или художником. Но объединять столь разных, а иногда и гениальных, людей для одной цели – создания балетов, о которых будут говорить и через сто лет – разве это не талант?
Выставка «Дягилев. Генеральная репетиция» осуществила давнюю мечту Сергея Павловича: устроила гастроли «Русских сезонов» в России. Работа выставки продлена до 19 февраля. Еще успеете.