Лукавый выбор
Вернувшись в ГРУ на должность оперативного дежурного по Китаю в пункте управления автоматизированной системы радио- и радиотехнической разведки «Дозор», я получил практику оценки обстановки со стратегической высоты и в глобальном масштабе.
Ежегодные американские стратегические учения «Глобальный щит», войсковые учения ВС НАТО «Винтекс», маневры ВС США и их союзников в Корее и Тихоокеанской зоне «Тим спирит», пуски ракет и запуски ИСЗ, «дыхание» систем управления и связи, поток данных мировых СМИ, локальные войны, конфликты, пертурбации политики – все это дало мне, молодому офицеру разведки, широчайший военно-политический кругозор.
Тогда же на пункте управления соединениями, частями и органами радио- и радиотехнической разведки ГРУ я окунулся в мир разведывательных признаков. Мой прямой начальник, мудрейший человек и замечательный руководитель П.В. Добродий, собирался на пенсию. Уходить из сферы информационной работы стратегической военной разведки он не хотел, а потому подготовил диссертацию кандидата военных наук по теме, которой владел: «Оценка состояния систем управления и связи войсками и оружием по разведывательным признакам».
Текст этой диссертации он дал мне на вычитывание орфографических ошибок. Так я с подачи начальства припал к универсальному инструменту «различения времен». Ибо разведпризнаки – это «уши сущности», которые всегда торчат над маскировочными сетями дезинформации.
После первой зарубежной командировки в Пекин я оказался перед выбором дальнейшего пути службы в стратегической разведке.
Вариантов карьерного роста в разведке у меня было два:
■ либо поступление в Военно-дипломатическую академию для получения образования в части агентурной разведки;
■ либо получение статуса профессионала информационной работы через защиту диссертации в гуманитарных науках.
Невзирая на аттестацию высокого начальства с рекомендацией обучения ремеслу агентурной разведки (а в Пекине я отличился и по этой части), по рекомендации мудрых, я выбрал второй путь исследователя и, как показала практика жизни, не ошибся.
Выбор мой был осмысленным, ибо статистика неумолимо свидетельствует о том, что в агентурной разведке из десяти офицеров до пенсии полковника с успехами в карьере вербовщика доживает лишь один. А в генералы выходит лишь один из 50. Остальных за рубежом с «дистанции» снимают: практика личной негодности, моральная неустойчивость и контрразведка противника.
Сделав выбор в пользу исследования тайн китайской специфики, за разрешением пойти соискателем ученой степени кандидата филологических наук по специальности философских проблем языкознания я обратился к своему прямому начальнику в радио- и радиотехнической разведке генерал-лейтенанту П.С. Шмыреву.
Это был мудрый человек из поколения победителей Великой Отечественной войны, который относился ко мне по-отечески.
Выслушав мои аргументы, он провидчески заметил примерно следующее: «Я в языкознании ничего не понимаю. Но если Сталин на склоне лет озаботился проблемами марксизма и вопросами языкознания, в этом есть что-то очень важное. Иди и дерзай».
График оперативного дежурного – сутки через двое – кроме стратегического кругозора в глобальном масштабе (США, НАТО, Китай, Ближний и Дальний Восток) на всех театрах войны – на суше, в мировом океане и космосе – давал мне свободное время для чтения литературы по философии, психологии и языкознанию, для размышления над диссертацией и написания зачетного текста.
Препятствий к занятию наукой и сочинительству не было.
Мой непосредственный командир 29.07.1980 подписал официальное отношение директору Института востоковедения Академии наук СССР (ИВАН) академику Е.М. Примакову, коим я и был зачислен соискателем для работы над диссертацией под научное руководство известного китаеведа, переводчика трудов Мао Цзэдуна доктора филологических наук Н.Н. Короткова.
Кандидатские экзамены по диалектическому и историческому материализму и иностранному языку я сдал заранее в ВИИЯ.
Прочитав груду рекомендованной научным руководителем литературы, я 07.12.1980 с докладом по теме моего исследования выступил на заседании сектора китайского языка ИВАН. А уже к лету 1981 года написал монографию «Письмо, язык и мышление китайцев», которая в десяти экземплярах на правах рукописи была напечатана в типографии ГРУ.
Эта книжка, помимо Примакова, неведомыми путями попала
в разные высокие инстанции, включая отдел ЦК КПСС по Китаю.
Монография, которая и через 40 лет не потеряла актуальности,
представляет собой философский анализ трех проблем:
■ сущности китайского иероглифического письма (взаимосвязи
письма с языком и мышлением);
■ информационной многозначности иероглифов (взаимосвязи знака, символа и образа);
■ специфики мышления китайцев (взаимосвязи абстрактного и конкретного в мышлении китайцев).
С этой монографией весной 1982 года я и вышел на предзащиту. И тут произошел облом. Заместитель директора ИВАН В.М. Солнцев, сделавший научную карьеру с фундаментальным трудом «Язык как системно-структурное образование» (1970), воспринял мой философский
замах на уровне диалектических пар: сущность и явление, содержание и форма (а это выше, чем система и структура) – как неслыханную дерзость и ушел с заседания, хлопнув дверью.
Я не очень расстроился, так как уже готовился во вторую командировку в Пекин под прикрытием низшей должности с дипломатическим иммунитетом – атташе посольства.
Но тут произошло чудо.
(продолжение следует)