И не спрашивайте меня, куда исчезают пропущенные дни, не учтенные в игуаньем календаре. Перед тем, как начать его вести, я прошел (по настоянию верховного Ывзиря, кстати) самую докучливейшую из медицинских комиссий, какие только возможны.
Так что я точно знаю, что у меня не случается провалов в памяти, внезапных приступов лунатизма, а уж тем более – грибной зависимости. Скажу, только между нами, еще и такую вещь: предпочитаю даже в самых ыстных, а подчас даже невыносимо страшных ситуациях спасаться собственными жизненными ресурсами.
Это, конечно, ни о чем не говорит, а уж тем более о силе моего характера, так что гордиться тут нечем.
Месяц летит под уклон, и я вспоминаю о днях рождения моих друзей, которые давным-давно разбрелись по свету кто куда.
Я мог бы об этом сожалеть, но я и без того отдал Ысти много лишнего. Пусть прошлое останется прошлым.
Последнее письмо от лучшего и любимейшего из своих друзей, путешественника Туркиуса, я получил семь лет назад.
Туркиус… Знал бы ты, так мне тебя не хватает. Может, тебя и в живых уже нет. Хотя вряд ли. Ты всегда был слишком живуч. Отброшенный в процессе регенерации хвост отрастал за полчаса, а когда и минут на двадцать. Особенно хорошо он регенерировал под запах цветущих лип. Туркиус никак не мог объяснить эту свою особенность.
Последнее его письмо было исполнено бодрости, но одновременно и глубоко скрытой печали, - он вроде как приблизился к цели – настолько, что оказался на волосок от нее, буквально так, конечно, если верить его словам, а он никогда не был любителем вранья.
Помнится, тогда, получив письмо, я с трудом мог сдержать свои чувства. Я не умел их понять. Я старался, я очень старался подвергнуть их анализу… но… тщетно.
Почему, собственно, я пишу об этом так много, так скомканно – у него 25 января был день рождения. Будучи студентами, мы, конечно, отмечали эту дату – да, я отлично это всё помню.
Туркиус искал Замороженное шапито.
То был его пунктик. Последнее письмо как раз и было переполнено уточнениями – он приблизился к городу Имаго настолько, что его трясло как в лихорадке. А ведь всё это ради чего? Что, по слухам, можно обрести в этом самом Замороженном Шапито?
Только лишь исполнение желаний, только лишь ответы на все свои вопросы. Всего-навсего. Не так много, чтобы ради этого, то есть ради поисков место, которое далеко еще неизвестно, существует ли, слоняться сломя голову по всему свету…
И все равно, я был рад за Туркиуса. Он, по крайней мере, достиг цели. Это было видно по письму. Я сожалел лишь о том, что его нет рядом со мной. И никогда уже не будет. Я твердо знал – никогда его не увижу.
Больше никаких разговоров ни с кем – я имею ввиду, откровенных разговоров. Никакой философии. Всё. Больше у меня нет друга. С моей инфантильностью и медлительностью (всегда воспринимал летающих улиток как собственных собратьев, оттого так и люблю бродить по Слизнекрылой набережной) – с этими качествами никогда не догнать Туркиуса. Прошло много времени, прежде чем я смирился с этой мыслью… Но я смирился. Я понимал: Туркиус найдет, непременно найдет то, что ищет. Это свое Замороженное шапито в городе Имаго, в той самой башне пресловутой Ржавой бабочки. Он найдет, не может не найти. Но я знал также и то, что после того как Туркиус откроет для себя Замороженное шапито и получит ответы на свои вопросы – он не остановится. Он просто не сможет. Для него достижение цели не станет концом пути. Уж это точно.
Другой бы пустился в обратную дорогу, просто чтобы вернуться домой, поделиться с соотечественниками, рассказать об увиденном великому Игуаньему Ывзирю и всем остальным… Короче, это все слова, слова, слова. Он не вернется. Мой единственный друг.
Собственно, то, о чем я сейчас пишу, не имеет прямого отношения к делу, то есть в ведению игуаньего календаря.
За это может и влететь от великого Ывзиря… Ведь я знаю, что он внимательно читает каждый лист. У меня нет никаких доказательств, но это из породы тех вещей, что просто чувствуешь.
Вчера посланник Ывзиря – ну да, я хотел написать, конечно же, посыльный Ывзиря, ведь и в этом случае, как и во многих других, очень важно не путаться в словах, даже если это касается мелочей, - так вот, вчера посыльный, который приносит мне зарплату за ведение календаря, спросил:
- Почему в календаре не учитываются некоторые дни?
Я, не будь дураком, в ответ на такой провокационный вопрос решил занять круговую оборону:
- Я веду календарь согласно правилам, разработанным еще в одиннадцатом веке. И уважаю традиции. Великий Ывзирь изволил высказать какие-то претензии по поводу моей работы?
- Нет, если честно, это вопрос принадлежит лично мне. Просто стало любопытно, куда исчезают дни.
- Ах вот как…
- Надеюсь, это не слишком дерзко с моей стороны?
Из опасений за свою должность ноздри этого недотепы стали раздуваться, а клювовидный нарост на носу вспотел и приобрел нелепый оттенок, серый, как его костюм, или, к примеру, точь в точь как лицо четверга.
- Я придаю большое значение мелочам, - сказал я ему. – Поэтому некоторые дни, возможно описываю чересчур подробно. Другие же дни я опускаю за ненадобностью.
- Неинтересные дни?
Вот тугодум, сказал я сам себе, а вслух ответил:
- Да. Дни, о которых нечего сказать. Они, возможно, и были, они имеют право на существование, на полноценное бытие, никто не спорит. Но для меня они словно выпавшие кусочки мозаики – от них остались только скучные пустые гнезда – тусклая пустота на донышке, остатки клея и пыль. Только пыль… Хочу еще добавить только одно, верней, не добавить, а уточнить – Ывзирь доволен моей работой?
Посыльный только пожал плечами и удалился, пятясь задом. К нему вернулся нормальный цвет лица…
Ну вот, сейчас я об этом вспомнил только потому, что воспоминания о моем друге Туркиусе – это еще одно такое не очень допустимое отступление в календаре, которое может не понравиться Ывзирю. Но я не собираюсь убирать это отступление о Туркиусе. Даже если это будет стоить мне работы. Потому что этот кусочек мозаики мне дорог - пусть маленький, с неровными краями, но столь перламутровый, фосфорный и светящийся.
Вообще этот день в календаре можно обозначить как день воздушных шаров. Так и поступим. Серые, прозрачные и самые яркие, крепко сшитые из пляшущей ткани, шары обычно поднимаются в небо аккурат после обеда. Мощные газовые горелки работают как надо.
Небо принимает эти игрушки с охотой, но одновременно и с неким немного завораживающим равнодушием. О да, небо видывало всякие дела. Что ему до нескольких десятков шаров, наполненных горячим газом?
Хочу заметить, впрочем, что небесные просторы мало меня привлекают. Прежде я почти всерьез полагал, что весь игуаний народец можно поделить на три большие категории.
Те, кого привлекает небесная стихия. Тот, кто беззаветно влюблен в море, с его глубинами и обновленной возможностью использовать свои жабры по назначению. И наконец, последняя группа, не самая, кстати говоря, многочисленная – к которой я, в свое время, относил и себя, - так называемые преданные пустыне… Впрочем, сейчас речь не о том…
В тот день, 25 января, был день воздушных шаров. Честно говоря, я ощутил не то чтобы приступ Ысти, но – отчуждение. Всё вдруг стало серым. Думаю, это отчасти от усталости. Отчасти от одиночества. Это, конечно, был не повод к решительным действиям. Нет, скорее нет.
К тому же, не имею ничего против серого цвета… Мне кажется, этот цвет как нельзя располагает к диалогам – только, к таким, особенным, между существами, которых нет вроде бы в материальном мире.
Но которые, совершенно точно, присутствуют в мире незримом. Серый цвет – это цвет тумана, цвет бедных и механических кварталов, где вечно отирается столько свободных художников. Там, кстати говоря, неповторимое освещение. Уж Вы мне поверьте!
Возможно, благодаря слабости к серому цвету я так люблю сфумато (знаю, что и другие игуаны очень любят его) – промежуточное время года, аккурат между летом и следующей за ним зимой.
Сейчас я предпочел наблюдать за пузырьками воздушных шаров, снова-здорово – издалека.
Уселся на скамье напротив, во-первых, фабрики по переработке кожуры от восторженных искусствоведческих исследований. Трудно даже представить себе что-то более тяжеловесное. Кроме фабрики, в поле видимости попадают еще и два магазина, в которых продают самую техническую технику.
Несмотря на то, что время уже явно вечернее и вовсю движется к гармоничной успокоительной лунности, грузчики работали, засучив рукава. Праздник воздушных шаров их явно не касался. Так же как не очень касался он и меня.
По лицам грузчиков струился пот.