Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Продолжаем наши вивисекторские опыты над обычным антигероем, которого мы ненарочно, конечно, ставим в те или иные жизненные обстоятельства и сталкиваем с самыми разными людьми. Негин тем и хорош для этого, что человек он, кажется, не слишком - к своим 54-м - сложившийся, положительному же и состоявшемуся читателю весьма сподручно наблюдать его "со стороны". Сегодняшняя глава представляет из себя, как говорил персонаж Владимира Меньшова в "Любовь и голуби", "фигуру третью... трагическую".
9
Колеса поезда отбивали свое бесконечное «скорей-скорей, скорей-скорей, скорей-скорей»… Осип, забравшись на верхнюю полку, безучастно смотрел на вентиляционную решетку и мысленно повторял за колесами: «скорей-скорей…», пока не почувствовал, что после тысячного раза потихоньку сходит с ума. Тогда он подобрал другую скороговорку: «Отец-отец, отец-отец…», но и она скоро довела его до тихой истерики, так что захотелось закрыть голову подушкой и не слышать больше этого монотонного стука. Стояла неслыханная для начала сентября жара, в купе было, вероятнее всего, не меньше тридцати градусов, а, скорее, и больше: распаренные пассажиры, входя в вагон, говорили «ого!», а, окунувшись в горячий кисель купе, больше двадцати минут не выдерживали и выходили кто в коридор, кто в тамбур. В самом выгодном положении оказались курильщики – пользуясь своей способностью переносить густейший табачный смог, они почти не выходили из тамбура, наслаждаясь сквознячком из приоткрытых дверей между вагонами. Осип, обливаясь потом, посидел в купе, пару раз сходил на перекур, а затем, надышавшись до одурения клубами едучего советского табаку в жуткой смеси из «Беломорканала», «Примы», «Новости» и прочего ассортимента, залег на свою полку и, будучи не в силах остановиться, всё вспоминал голос матери в телефонной трубке.
Она позвонила ему вчера, уже ближе к ночи. «Осенька, сынок, папе плохо!» - зарыдала она, трудно выговаривая слова. «Мама, погоди, что случилось?» - перебивал он ее, нутром чувствуя, как к горлу наждачным колобком подползает отвратительный, сухой комок. «Папе плохо… очень плохо… приезжай…» - кричала, всхлипывая, трубка, пока в ней не пискнуло и связь не разъединилась. «Что-то случилось?» - встревоженно спросила жена Алла, видя его изменившееся лицо. «Да, я еду в Дмитриев. Отцу плохо!» - автоматически ответил он с тою же интонацией, как если бы Алла поинтересовалась, сколько сейчас времени. Он прошел на кухню, открыл холодильник и залпом, прямо из горлышка, глотнул водки. Жена, сделав трагические глаза, молча смотрела на него, дождалась, пока он сел и закурил, и растерянно сказала: «Хочешь, я поеду с тобой?» «Не надо!» - отказался Осип, помня, что Алла даже не знакома с родителями и что с деньгами у них совсем туго – билет на одного всяко дешевле, а там еще могут быть непредвиденные расходы – не дай бог, конечно… Дозвонившись до главного режиссера, он с утра кинулся на вокзал за билетом, благодаря судьбу, что сейчас не конец августа, когда миллионы родителей с детьми совершают сезонную миграцию по маршруту «юг – не юг» и уехать день в день практически невозможно. Билетов, впрочем, не было все равно, и он дошел почти до самых вокзальных верхов, горестно повествуя уже пятому слушателю о своей беде, пока не прибежал домой с драгоценным кусочком картона в кармане – поезд уходил через три часа. Наскоро перекусив что-то, спроворенное Аллой, и сменив мокрую рубашку, он помчался назад, втайне гордясь своей пробивной способностью и тем, что убедительно сумел отказать жене: ее щебет и делано-напуганный вид сейчас только раздражал бы его.
Соседями Негина по купе оказалась семейная чета из папы лет сорока, дородной, выглядящей значительно старше его, мамаши и удивительно неспокойного десятилетнего мальчугана, без конца что-то спрашивающего, носящегося по вагону и до отвращения капризного. Впрочем, и сами родители не отличались воспитанностью: они все время что-то ели, распространяя по купе нестерпимый, особенно в духоту, запах съестного, чем-то шуршали, что-то искали в бесчисленных чемоданах, громко споря, где именно находится та или иная вещь… Взвинченные нервы Осипа уже через пару часов не могли вынести этой дискомфортной обстановки, и, когда, уже к вечеру, дошло до поисков ночной рубашки, понимая, что сейчас его попросят выйти, чтобы упитанная мамаша смогла переодеться, он демонстративно отвернулся к стенке и как можно сильнее засопел, моля бога, чтобы эта пытка закончилась побыстрее.
Отмучавшись к вечеру следующего дня, он поймал такси и помчался домой, ловя себя на скверном предчувствии. «Все будет хорошо, отец сильный, еще не старый…» - уговаривал он собственного злого червячка, уже вторые сутки подтачивавшего его и без того не монолитную уверенность в благополучном исходе. К своим тридцати годам он еще ни разу не сталкивался – вот так, вплотную - со смертью, и думать об этом было неприятно и страшновато. Дома никто не открыл, и когда он, раздосадованный, вышел из парадной и закурил, у него за спиной раздался взволнованный окрик:
- Ося? Это вы?
Обернувшись, он с трудом узнал соседку по лестничной площадке, бывшую когда-то, в его детстве, миловидной разговорчивой женщиной средних лет, а теперь обернувшуюся задыхающейся седой старушкой.
- Ося, хорошо, что вы приехали…, - сочувственно глядя на него снизу вверх, дрожащим голосом произнесла она.
- Что с отцом, Виктория Васильевна? – с бьющимся сердцем спросил Осип.
- Мне Людочка… мама ваша позвонила, просила передать…, - медля, но не опуская выцветших глаз, соседка мягко взяла его за руку. – В больнице он. Поезжайте туда, Ося, вы очень сейчас нужны ей…
С трудом сглотнув подступающие слезы, он неловко всхрипнул и, оставив соседке портфель с пожитками, побежал в больницу – от дома до нее было три квартала. «Вот и всё!» - стучало у него в висках. – «Вот и всё!»
Людмилу Петровну Осип увидел на кушетке у приемного покоя: прислонившись к стене, бледная, она полулежала, схватившись за сердце, а вокруг нее хлопотали сразу две медсестры, капая ей корвалол и давая понюхать ватку с нашатырем.
- Женщина, женщина, вы меня слышите? – дежурным, давно привычным к таким сценам тоном, монотонно спрашивала одна – с нашатырем. – Ответьте… или кивните хоть…
Мать вздрогнула и испуганно кивнула, нечаянно встретившись взглядом со стоящим неподалеку Негиным. Узнав его, правда, не сразу, она слабо протянула к нему руки и в голос вдруг закричала:
- Осенька, сыночек, папы больше нет!.. – и, не в силах больше говорить, как-то по-детски заплакала…
Потом, уже дома, сидя в его комнате, потому что находиться в большой комнате она не могла – незримое присутствие еще недавно живого Олега Осиповича ощущалось здесь буквально во всем, казалось, будто он только что куда-то вышел и сейчас вернется! – мать рассказала, что, оказывается, все эти годы отец носил в себе осколок, который недавно вдруг «зашевелился» и двинулся прямо к сердцу.
- Он никогда не говорил о нем, Осенька, никогда… Я же видела шрам у него на спине, думала, след от ранения, а он скрывал от меня… Зачем, господи?! Что же он наделал?
Когда ему стало плохо, в больнице сделали снимок и честно сказали матери: слишком поздно, операция уже бессмысленна, да и специалистов такого уровня в Дмитриеве нет. Вот если бы раньше, заранее, хотя бы годик-другой назад…
- Он все спрашивал, приедешь ты или нет? Хотел увидеть…
- Мама, мамочка, ну что же делать…, - неумело пытался утешить ее Осип, понимая, что никакие слова, никакие поступки сейчас, да и никогда больше, не заменят ей главного – живого Олега Осиповича Негина, того самого «О.Негина», который присылал ей бодрые письма с фронта, полные оптимизма телеграммы из командировок, и с которым она прожила вместе без малого тридцать пять лет. Ничего этого больше уже не будет.
Они просидели в его бывшей комнате до ночи, боясь выйти за ее пределы и наткнуться на какой-нибудь предмет, неделикатно напомнивший бы об отце. Когда пришло время ложиться спать, Людмила Петровна жалобно попросила:
- Сынок, я лягу у тебя?.. Не могу там…
- Конечно, мама, - поспешил ответить он, радуясь, что бесконечные воспоминания о случившемся, перемежающиеся целыми потоками слез, на сегодня закончились. – Завтра давай встанем пораньше – много дел.
- Да, да…, - согласно закивала она головой. – Поминки, думаю, устроим на комбинате – в столовой, мне уже звонили, я согласилась… Все за счет профкома, только водку просили отдельно купить!
- Правильно, куда же мы здесь всех разместим, - деловито нахмурил брови Осип, довольный, что мать переключилась на другую тему.
- Петровых позовем, Викторию Васильевну, - начала загибать пальцы она, - Копосовых, Каплевича обязательно… Ой, забыла, надо Морозову Пете позвонить, они же служили вместе!
- А я тогда с утра насчет кладбища, а потом за водкой, - в тон ей, как с ребенком, произнес Осип, в глубине души коря себя за то, что не может испытывать тот трагический Эверест чувств, которые, должно быть, испытывала сейчас мама.
Расположившись на родительском диване, он долго еще ворочался, слыша, как рыдает за стенкой Людмила Петровна, а затем, не выдержав, от жалости к отцу и к ней расплакался сам, правда, ненадолго, после чего, хлюпнув носом, уснул.
Весь следующий день он носился по всевозможным инстанциям, договариваясь о том, о сем, ежечасно залезая в бумажник, вынимая оттуда то красненькие, то зелененькие, то синенькие купюры, снятые со сберкнижки матери. Поначалу он отказывался от ее денег, но она убедила его, что отец зарабатывал хорошо и куда же их тратить-то, эти чертовы деньги, если не на похороны, что, сколько бы их ни было, папу ими уже не вернешь, и вообще… Не скупясь, Осип накупил водки, отвез ее в комбинатскую столовую, где сдал под расписку сочувственно-услужливого председателя профкома, договорился на кладбище о сухом, разработанном уже месте, заказал венок с надписью на ленте «Любимому мужу и отцу» и добился разрешения не вскрывать тело Олега Осиповича – сама мысль об этом казалась ему кощунственной. Вернувшись домой, он в подробностях рассказал обо всем матери, все с тем же деловитым видом, наморща лоб, слушавшей его, не понимая и дважды переспрашивая об одном и том же.
- Да, сынок, да… Хорошо, сынок, - как заведенная, кивала она. – Значит, не будут папу вскрывать?
- Ну, конечно, не будут, - терпеливо повторял он. – И причешут, и подкрасят, и побреют…
- Да, да, - вновь кивала Людмила Петровна. – А то, помню, у нас Алексей Дмитриевич умер – трудовик, на пенсии уже был – так, не поверишь, еле узнали его… А водки-то не мало взял?
- Много, мама, всем хватит – и с комбината, и Копосовым, и Каплевичу, и даже Петровым…, - удивляясь своей выдержке, отвечал Осип.
- Надо же еще на кладбище с собой взять! – спохватывалась Людмила Петровна, видно, голова ее не справлялась уже с чудовищным симбиозом не умещающегося в ее сознании горя и внезапно возникших хозяйственных хлопот.
- Ну, зачем на кладбище-то? – возмутился Негин. – Все на автобусах ведь поедем на поминки!
- Так полагается! – строго посмотрела на него мать. – Вдруг, кто не поедет, так на кладбище и помянет… И бутербродики надо будет взять, я сделаю…
Бесконечная беготня продолжилась и на следующий день - теперь уже по магазинам - за колбасой, хлебом, сыром, помидорами и огурцами. Уже часа в четыре мать внезапно спохватилась, что Осипу не в чем идти на кладбище: из одежды на нем были только брюки, синяя рубашка и легкая светлая куртка. Чертыхнувшись, он помчался в универмаг, выбрав там отвратительный по кургузости черный костюм какой-то областной фабрики и белую нейлоновую рубашку – других не было. Когда вернулся, Людмила Петровна разговаривала с кем-то по телефону, плача и повторяя, наверное, в тридцатый раз горестную историю ухода Олега Осиповича. Всхлипывая, она протянула Осипу трубку:
- Тебя – жена!
- Осип, ну и скотина же ты! – набросился на него яростный голос Аллы. – Я себе места не нахожу, хоть бы позвонил… Хорошо, телефон в блокноте нашла!
- Папа умер, ты понимаешь? – устало сказал он. – Всё на мне, кручусь уже третий день…
- Да я понимаю, Осенька, - тон на другом конце провода сразу снизился на полторы октавы. – Я так тебе сочувствую… Говорила, надо было и мне ехать… Тебе очень плохо? Хочешь, я прилечу?
- Сюда самолеты не летают, - Осип вдруг почувствовал, как ему безразлична эта женщина, и насколько ее слова и вся ее доморощенная псевдолюбовь мелки по сравнению со смертью Олега Осиповича. – Я – в порядке. Предупреди в театре. Приеду дня через четыре.
- Сынок, что же ты жену-то с собой не взял? – укоризненно, утираясь от непросохших еще слез, спросила Людмила Петровна. – Коли не довелось познакомиться при живом-то отце, хоть при мертвом бы встретились…, - и, даже не договорив, при слове «мертвом» снова расплакалась – судя по всему, уже надолго.
Оба они за последнее время так измотались и физически, и душевно, что, когда настал день похорон, на них словно нашел какой-то ступор: как в тумане, они здоровались с пришедшими проститься с Негиным-старшим, принимали соболезнования, не разбирая слов, что-то отвечали… Лицо отца было торжественно-строгим, так он обычно смотрел по телевизору парад в День Победы на Красной площади. При виде его Негин с трудом удержался от того, чтобы не расплакаться от жалости к нему, к себе и к матери, сердце разъедало чувство давней вины перед Олегом Осиповичем – за то, что вышло не так, как он хотел, что не сложилось у него стать дедом, что, по сути, кроме матери не было у него в последние десять лет родного человека – ни рядом, ни на сердце. Уже на кладбище и на поминках он, слушая красивые, полные горечи невосполнимой утраты, строгие слова сослуживцев, вдруг понял, что никогда не сможет быть таким, как отец – сильным, суровым и каким-то трагически-одиноким, будто недополучившим от жизни чего-то самого главного, да так и ушедшим – с невысказанной обидой на войну, лишившую его руки и друзей, на партию, за последние тридцать лет погрязшую в демагогии и говорильне, на сына…
- Да, удивительный был человек, - горько высказался сидевший на поминках рядом с Осипом пожилой мужчина со шрамом через всю щеку. Это был однополчанин Олега Осиповича Петр Морозов. – Теперь таких не делают. Теперь все больше вот такие… краснобаи…, - и он брезгливо кивнул в сторону распинающегося за другим концом огромного стола председателя профкома – жирненького, говорливого колобка.
- Настоящий коммунист… Опаленное войною поколение… Счастье, что работал рядом с нами…, - доносилось оттуда. Морозов поморщился как от боли и, внимательно посмотрев в глаза Негину, усмехнулся скорбно:
- А ты на отца – вроде похож, а вроде как и нет… Приглядишься к тебе – как будто не хватает чего-то. Олег-то не любил про тебя говорить, все отмалчивался больше. Как-то, правда, обмолвился - дескать, была на сына надежда, да, видать, где-то я не доглядел, упустил что-то… Всё себя за это корил!
Не найдясь, что ответить этому открытому, как распахнутая в освещенную комнату дверь, человеку, Негин, стиснув зубы, вышел в курилку, удивляясь простоте слов Морозова и точности его определения Осипа как индивидуума, хотя, по сути, ничего конкретного он не сказал, скорее это был размазанный косноязычный контур, обрисовывающий личность Осипа Олеговича Негина. «…Как будто не хватает чего-то…» - мысленно повторил он за Морозовым и, закурив, кажется, уже двадцатую сигарету за сегодня, решил, что уедет завтра, и на сороковины не вернется – переносить это еще раз он был уже не в состоянии. Позвонит матери и скажет, что собрался было, да обстоятельства не позволили.
- Ты, сынок, навещай меня почаще, звони, - прощаясь с ним на вокзале, говорила Людмила Петровна. – Я теперь одинокая… Хорошо еще, что школа у меня есть, деточки, все полегче…
Целуя ее в щеки, Осип вдруг подумал, что, наверное, она долго без Олега Осиповича не протянет, что, может даже, он видит ее в последний раз, и, уже в поезде, к молчаливому удивлению попутчиков, вдруг истерично, с надрывом, задыхаясь, как-то по-женски разрыдался, выплеснув всю скопившуюся на сердце боль последних дней.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие выпуски "Ежемесячного литературного приложения" к циклу "Век мой, зверь мой...", постоянные циклы канала, а также много ещё чего - в гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" и в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый иллюстрированный каталог
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
