Быть похожим на своего отца — самое худшее будущее, которое он мог представить. Она же не выносила ругани постоянно пьющих родителей, тоже не хотела становиться как они. Куда же бежать, чтобы спастись от судьбы, которую тебе пророчат? И можно ли пройти этот тяжёлый путь в одиночку?
Читайте рассказ Олега Золотаря «Очень красиво» — о том, что наша судьба зависит лишь от нас самих.
Тот день я хорошо запомнил. Запомнил в самых мельчайших подробностях. И неудивительно. Ведь это был самый важный день в моей жизни. Самый важный. Вот прямо самый.
Жили мы тогда с отцом у бабули с дедулей. На постоянной основе жили, хотя и считалось, что временно. Дом низколобый и сейчас перед глазами стоит: сени, четыре комнаты, образа по углам, кусты алкоголий у крыльца.
Цветы почему-то особенно в память врезались. Тёмно-зелёные стебли, жёлтые бутоны с крупными лепестками, капельками росы. Красивые цветы. Очень красивые. За ними бабуля всё увивалась — лишь бы не засохли, лишь бы не вымерзли. Столько заботы на них перевела, что для прочей жизни и вовсе не осталось.
Строгая бабуля была. За словом в карман не лезла, в ответ церемоний не требовала. Вот и в тот самый день — всё цветы подвязывала да отца материла. Крепко материла, самыми последними словами. За жизнь его недалёкую, за то, что только хуем о перспективах думает, за то, что раньше их семья зажиточной считалась и уважением пользовалась, а нынче люди разве что головами при встрече кивают. И ведь не поймёшь, что у этих людей на уме. Но вряд ли что-то хорошее. А всё из-за отца. Из-за него. Только из-за него.
Отец на брюзжание бабули внимания не обращал, со двора собирался. В широкой шляпе, лёгких туфлях парусиновых. Улыбался, усы расчёсывал, мне подмигивал.
— Погода хороша! Сегодня все красавицы у окон будут да на крыльце! Скоро мамку тебе новую приведу! Хочешь? Хочешь новую мамку?
Я на лавке сидел, отцу не отвечал, хмурился. Знал, чем всё закончится. Временами и вправду приводил блядей, жизнь с дешёвой тушью перепутавших. На день-другой задерживались, редко дольше. Да и не каждый раз подобное отцу удавалось. Чаще один приползал, под утро, соплями по земле. Страдал день-другой чувствами неразделёнными, а после снова — на выгул.
Лишь только отец калиткой хлопнул, из виду скрылся, бабуля за кур принялась. Созвала, собрала пернатых вокруг себя, вздохнула тяжко. Ох, больны куры! Очень больны! Жрут, кудахчут, а яиц не несут!
Вот и решила бабуля аспирином их отпоить, чтобы пропотели они и поправились. Словит куру, между колен зафиксирует, одной рукой клюв приоткроет и прямо в горло испуганному пернатому существу микстуру вливает. Вливает, а сама на меня косится.
— На батьку дуешься? Ну дуйся, дуйся! Вырастешь — сам таким же будешь!
Закипели мои мысли горькими клятвами: усов таких себе не отращу, шляпы с полями не надену. Да и не отец он мне вовсе! Не отец! Какой же отец, если всегда от нас с мамой уходил? Даже когда ещё в городе жили. Встанет утром, на балкон выйдет. «Хорошо-то как! — скажет, — погода!» А потом оденется и уйдёт. Когда вернется — неизвестно. Но обязательно пьяный, в помаде и без денег.
Мать не перечила, смирилась к тому времени. Компот часто варила яблочный. Я не любил, но пил. Наверное, чтобы мать не расстраивать.
— Вот и ты таким будешь! Ровно таким же! — бабуля сказала, птицу очередную оздоравливая.
— Хуй тебе! Хуй угадала! — не сдержался я. — Не буду таким, как этот! Да и не отец он мне, слышишь?! Не отец!
Бабуля в ответ улыбнулась только.
— Отец, не отец... Мордами-то одинаковы! А морды с судьбой всегда переплетаются.
— На свою морду лучше посмотри!
С лавки вскочил, ведро пустое ногой подфутболил, кур испугал, в дом убежал. Долго после отдышаться не мог. Понимал, что к реке после подобных восклицаний не отпустят. И без того редко отпускали. Всё боялись, что утоплюсь. Сам слышал не раз, как за спиной моей шептались: мол, если к реке отпустить — обязательно утопится. Утопится, как пить дать! И что потом люди подумают?
Шептались, надо сказать, не просто так, не из вымысла. Я и вправду несколько раз топиться убегал. Но только давно, когда из города сюда переехали. Почему-то казалось мне, что утопиться — идея в самый раз. Но так и не утопился. Однажды в воду зашёл и понял, что не в смерти дело, а в жизни. А раз так, то и мешать их воедино смысла нет.
Но бабе объяснять подобное смысла не было. Знал, что не поверит. Кроме Бога вообще никому не верила, хотя Бог у неё какой-то очень странный получался — всё знал, всё видел, всё мог, но при этом не считал нужным вмешиваться в судьбы человеческие. Мол, как проживёте — так с вас и спрошу. Я даже интересовался у бабули — зачем верить в такого Бога? Какое ему дело до нас? И какой в таком случае с нас может быть спрос? Но ответа так и не дождался.
А дома делать нечего — тоска, полумрак, сожаления.
К деду в комнату заглянул, воды стакан старику принёс.
Без ног дедуля наш был, на кровати всё время, в тишине и одиночестве. Баба целыми днями хозяйством пернатым и цветами занималась, к деду редко заглядывала. Батька к старику и вовсе неделями не показывался — смрада старческого на дух не переносил. Я в основном и заходил.
А комнату дед самую малую в доме занимал. Две кровати в ней стояли — родные сёстры первым бронепоездам. На той, что у стенки, хлам кучами свален был: одежда, подушки, прочее — остатки той самой зажиточности, о которой бабуля всё время вздыхала. А уж на той, что у окна, сам дедуля обосновался. Лежал, днями фотоальбомы пересматривал, из рук своих серебряных выпустить боялся. Смирился с жизнью, которая одними воспоминаниями осталась. По молодости всю страну вдоль и поперёк исколесил по долгу службы. В какой стороне света не фотографировался — везде ноги были. А домой вернулся — не стало ног! В лесхозе потерял, по травме производственной. Но инвалидом себя не считал. Как был в душе моряком, так им и остался.
— Дед, а баба меня со двора не пускает! — пожаловался я.
— И правильно делает! — дед ответил. — Зазеваешься — под машину попадёшь, без ног останешься. Или в реку, чего доброго, свалишься! А утопшему и от ног толку нет.
— Так я к реке и не думал, — соврал я. — В фотоателье сходить хотел.
— В фотоателье? — удивился дедуля.
— Ну да. У тебя целые альбомы фотографий, а у меня ни одной! Обидно.
Дед задумался на минуту, в окно приоткрытое, через занавеску, бабе крикнул:
— Галя! Галя! Малого со двора пусти!
— Это ещё зачем? — баба отозвалась.
— В ателье пусть сходит, сфотографируется, пока ноги есть!
— Ещё чего выдумал! Дома пусть сидит!
Я к деду на кровать присел, одеяло ему поправил, вздохнул горестно.
— Вот так, — голосом печальным произнёс. — Вроде и ног полно, а идти этими ногами некуда!
Улыбнулся дедуля ласково, рукой по шевелюре моей провёл.
— Слышь, ты сопли вытри! Моряки не плачут! Давай прямо через окно, в сад! Там — через забор. Я тебе разрешаю. Чуть что, скажу — отпустил!
— Ох и вкатит тебе бабуля за разрешения подобные!
— И что она мне сделает? — засмеялся дед. — Ноги, что ли, оторвёт? Только это, к реке — ни шагу!
— Ясное дело! — подмигнул я дедуле, на подоконник взбираясь.
Ясное дело, к реке сразу и направился.
А река Явь прямо через наш посёлок протекала. Большая, красивая, неухоженная. Коварной считалась в русле своём — тонули в ней многие. Но я всегда понимал, что реку в этом глупо упрекать. Люди любят на душу бессмертную полагаться, а чаще на смертное тело следовало бы. Ну а река — она течёт себе и течёт. Её дело именно в этом течении, а не в судьбах людских.
Вот и любил я течение это наблюдать, каждую возможность использовал. Даже место секретное у меня для этих наблюдений со временем нашлось: с моста по тропинке налево, через кусты, мимо развалин бывшего сырного комбината, к садам Юрьевским.
Ивы там красивые, осока, берег хороший. Явь наискось видно, прямо как на ладони. Тихо, хоть и посреди посёлка. Сядешь на берегу, и даже не верится, что вокруг избы, судьбы, самогон, почтальон тётя Люба на велосипеде, два дома сгоревших, четверг на календаре, клуб в аварийном состоянии, автобаза, цистерны, два кладбища, старое и новое, но мамы ни на одном нет, потому что в городе похоронили.
А на Явь глянешь — сразу спокойнее становится. Как будто лет двадцать поверх своего возраста прожил, и всё, что случилось в жизни плохого, произошло когда-то давным-давно. Так давно, что и сожалеть об этом глупо и незачем.
Вот туда и направился.
Одно смутило — фигуру заметил. Как раз на моём месте сидит.
Девица. Юная совсем. Платье простое, в клеточку.
Присмотрелся внимательнее — глазам не поверил. Варя из седьмого «Б». Та самая... Пару раз в школе взглядами встречались — оторваться от глаз её не мог. В них — та же Явь, но такая, в которой захлебнуться не страшно, потому что только с этого настоящая жизнь и начинается.
А вот ближе познакомиться с Варей у меня не получалось. В школе она редко появлялась на правах ребёнка из семьи неблагополучной. Пропадала часто, с милицией её искали. Каждый раз находили, но где-нибудь не в посёлке нашем. Говорили, что садилась Варя на электричку и ехала, куда рельсы ведут. Возвращали потом её, головами кивали, родителям на вид ставили. Но Калугиных вся округа и без того знала. Им что на вид не поставь — всё выпьют.
А сама Варя — красивая, скромная, грустная. Веснушки, как Млечный путь. Целая вселенная.
Откашлялся я громче, чтобы обозначить своё присутствие и Варю не испугать. Она оглянулась, щёки ладонями вытерла. Видно, что плакала недавно, но вряд ли топиться пришла. Иначе уж утопилась бы давно.
— Ой! — сказала. — А как это ты сюда забрёл? Тут ведь обычно человека не встретишь!
— Почему это? Я здесь часто бываю.
— И чего?
— А просто так. Место моё здесь секретное.
— Секретное?
— Ну да. Когда заебёт всё на свете, сюда прихожу отдыхать душой и мыслями.
Неловко, конечно, в нежностях таких признаваться. Не по годам сантименты. Но и врать Варе не хотелось. Почему-то совсем не хотелось.
— Вот и я из дому убежала, — вздохнула Варя.
— А чего убежала? — поинтересовался я.
— Мать с батькой опять напились, лица друг другу разбивают, кричат. Как и всегда. А я боюсь.
— А чего боишься?
— Так ведь орут...
Беспомощно сказала, совсем как девочка маленькая. Успокоить мне Варю захотелось.
— Ну орут и орут. Они и дальше пить будут, буянить. Выбелятся со временем, отменятся. Умрут потом. Они уже и сейчас почти умерли. Просто сами этого пока не осознали. А мёртвых жалеть надо. Бояться-то их чего?
— А я всё равно боюсь.
— Ну, тогда терпи, Варя. Если очень долго терпеть, со временем похуй станет!
— А ты откуда знаешь? — недоверчиво на меня глянула.
— Ну а как не знать? У самого батька по бабам шатается. Они его, дурака, для виду расцелуют, напоят, деньги заберут, а самого под забором или в канаве бросят. Мать своими похождениями со света изжил. Тут уж выбора не остаётся: или в Явь, или похуй.
Задумалась Варя.
— Не хочется. По-другому хочется, — тихо сказала.
— А как это — по-другому?
— Ну, чтобы и не в Явь, и не похуй.
— Вроде любви, что ли? — догадался я.
— Ну да.
Помолчали потом. Долго помолчали. После слов о любви всегда почему-то молчать хочется.
А потом снова разговаривали. Много разговаривали, до самого вечера.
Я Варе рассказал, что мы раньше в городе, в общежитии жили. Но папа маму, вроде бы, вообще никогда не любил и женился на ней только потому, что я родился. А у мамы родных не было, и бабуля маму поэтому терпеть не могла, ведь семья бабули всегда считалась зажиточной и уважаемой. Ещё вспомнил, как однажды в детстве по неосторожности папе на брюки тарелку горячего борща опрокинул. Он потом долго скакал по комнате и кричал маме: «Зачем ты его родила? Зачем ты его родила?».
Варя рассказала, что живут они здесь давно, сколько она себя помнит. Хотя в молодости отец всё по заработкам мотался, денег много заработать планировал, чтобы в столицу переехать и жить не хуже, чем другие люди. Но у него не получилось, потому что работать тяжело он на самом деле очень не любил, а вот водку пить ему всегда хорошо удавалось. А мама очень хорошей была, но только раньше. Намного раньше, ещё когда сама Варя совсем маленькой была. Такой маленькой, что даже ноги колесом. Вот именно тогда какой-то дядя Георгий предлагал маме всё бросить и с ним уехать. Куда-то далеко уехать. Так далеко, что самолётом лететь и потом ещё несколько дней добираться. И Варю с собой забрать хотел. Но мать в самый последний момент почему-то передумала. Вроде как честь свою терять не захотела, потому что люди языками чесать начнут и мало ли что ещё. Дядя Георгий долго ждал, надеялся, что мама передумает. Но мама не передумала. Поэтому дядя Георгий в конце концов уехал, а мама сразу после этого запила. Потому что ошиблась, наверное, и надо было с дядей Георгием уезжать. Вот так и получилось: когда папа пьёт и денег не зарабатывает, а мама пьёт и о своей ошибке всё время думает — тогда плохо в семье. Тогда громко и мордобой. А сама Варя много раз сюда приходила топиться, но не утопилась, потому что захлёбываться очень страшно и жить почему-то всё равно хочется. Но только не здесь, а где-нибудь так. Поэтому и садилась иногда Варя на электричку, ехала в любую сторону, лишь бы убежать, скрыться, вырваться. Но потом понимала, что ни на шаг не уехала, а осталось там, где была. Навсегда осталась.
— Это потому, что убегаешь ты неправильно, — честно сказал я Варе.
— Как это — неправильно?
— Ты в направлениях убегаешь. А в направлениях везде всё одинаково. Убежать только в будущее можно.
— В будущее? — удивилась Варя.
— Конечно. На то оно и будущее. В нём у каждого шанс есть. Главное не просрать его, шанс этот.
Снова задумалась Варя, на Явь взгляд перевела.
— А что там, в этом будущем? То же самое, что и в направлениях. Только ещё и одной.
— Так в будущее поодиночке соваться нечего. Только с кем-нибудь.
— А с кем же?
— Ну, не знаю. С кем-нибудь, кому тоже в будущее охота.
— Вроде тебя, что ли? — улыбнулась Варя.
Но улыбнулась хорошо, без насмешки. Щёки мои напрасно вспыхнули.
— Ну это я так, к слову, — попытался оправдаться я. Но оправданий не потребовалось.
— А я бы и с тобой не против, только если в этом будущем всё хорошо будет. Даром ли здесь, в нашем месте, встретились? Одинаково на Явь смотрим.
За руку я в этот момент Варю взял. Не так, чтобы уж прямо с намёком, а так, чтобы действительно вместе получилось. И оно начало получаться. Руку Варя не убрала.
— А когда это будущее, по-твоему, начнётся? — поинтересовалась.
— Скоро, Варя, скоро уже. Школу окончим. Сами за себя решать станем. С этого будущее и начинается. Главное не бояться его.
— И что мы сразу в будущем делать будем? В город уедем?
— Обязательно. Квартирку там найдём, работу. И не так, чтобы для заработков и ради столиц, а просто для себя, для каждого следующего дня. По хозяйству я, конечно, не особо хваток. Даже плинтус не знаю, как правильно прибивать, если ремонт вдруг делать придётся. А в будущем ремонты всегда случаются. Но я буду стараться, обязательно что-нибудь придумаю. Вот увидишь!
— И у нас всё будет хорошо?
— Конечно. Главное, чтобы вместе. Будущее только на этом и основывается.
Поднялись мы в этот момент с земли. Вечерело. Я Варе свитер свой на плечи накинул, чтобы теплее ей было. Она на меня взглянула с благодарностью. Так, что и мне теплее стало. Долго стояли потом в тишине, смотрели, как камыш нежно колышется, как вода берег целует, как небо плотнее к земле прижимается.
— А я пить не буду. Обязательно не буду. Ради нашего будущего, — вдруг прошептала Варя.
— А я на сторону ходить не стану. Вот прямо ни разу. Ни единого!
— Смотри! Если пойдёшь — яйца оторву! — тихо сказала Варя и сильнее сжала мою руку.
А потом мы снова смотрели на Явь.
Садилось солнце, отражалось в воде.
Было очень красиво.
2022
Редактор Анна Волкова
Другая современная литература: chtivo.spb.ru