Он пришёл поздно. В то время он всегда приходил поздно, и мы с сестрой почти не видели его, за редким исключением выходных дней, когда он оказывался свободным. И мы всей семьей отправлялись в гости, на прогулку, или просто сидели дома, но вместе. Была в этом какая-то законченность, что-то важное, необъяснимо тёплое и правильное. Нет, никто, конечно, не стелил белых скатертей, не готовил восьми перемен блюд и не собирал семью за торжественным ужином. Хотя теперь я понимаю, что стоило, хотя бы один раз стоило. И это моё «теперь» неразрывно связано с его «тогда».
Он пришел поздно. Мы с сестрой спали. У нас была одна на двоих комната, один на двоих рабочий стол, общий книжный шкаф и двухъярусная кровать. Кровать была самодельная, он сделал её, когда мне было чуть больше шести лет. Она была крепкой, выполненной в духе постсоветского минимализма, по-спартански твёрдой и совершенно не скрадывала пространство комнаты, потому что днём ее складывали, освобождая нам место для игр, учёбы или стояния в углу. Не то, чтобы нас часто наказывали, но дырку в обоях проковырять мы всё же успели. У нас были замечательные обои. Мир иностранных мультфильмов совсем недавно захлестнул детские умы, но мы уже смогли если не посмотреть, то услышать, найти на вкладышах жвачки, словом, познакомиться с увлекательным королевством Диснея. Вот это самое королевство и развернулось на одной из наших стен.
Он пришёл поздно. Мы никогда не слышали, как он приходил и как уходил. Он вставал до солнца и приходил после. Иногда он ночевал в машине. Обитатели двора как-то вдруг обросли автомобилями, и местные гаражи перестали справляться с таким объёмом. Всё чаще люди стали оставлять машины во дворе, каждый пытался припарковаться под окнами, но окон в девятиэтажке много, а мест нет. И они маялись по ночам, вскакивая и подбегая к окну, таращились в ночь, высматривая, целы ли окна, на месте ли резина. Те, что побогаче, ставили сигнализацию, и она пела ночами, тревожимая проезжающими автомобилями и бродячими котами. Скоро выяснилось, что ночные вскакивания не помогают, что лихие люди бьют стекла и воруют аккумуляторы, снимают колеса, оставляя автомобили униженно стоять на кирпичах. Тогда решили дежурить по очереди, за символическую плату. И он стал иногда ночевать в машине.
Он пришел поздно. Из сна меня вырвал испуганный вскрик матери и густой чужой бас, приглушённый, насколько только его можно было приглушить, но взъерошенный, неспокойный. Сквозь муть сонной одури я ещё не понимал слов, но интонации, заискивающе успокаивающие и лживые, пугали. Я выбрался со второго этажа кровати и, притворяясь, что мне нужно в туалет, потянулся к коридору. Прояснились слова, бас сильно матерился и говорил, что всё будет хорошо, что кости не задеты, что сухожилия срастаются и что-то про доктора. Я шагнул в коридор. Всё почему-то казалось желтым: свет из пыльной люстры с дохлыми мошками внутри, старые обои на стенах, испуганное лицо матери, глаза незнакомого коренастого мужика, бинты. Впрочем, бинты были местами очень даже красными, в воздухе резко и дурно пахло какой-то мазью и, кажется, кровью. Он стоял, тяжело привалившись к двери, неловко выставив перед собой руки. След от этих рук был повсюду, каждый болт, шуруп, гвоздь в доме был ввернут или вколочен ими, все обои, лампы, розетки, плинтуса, двери, замки, словом, всё, что было видно глазу, так или иначе было сделано, отремонтировано или добыто этими руками. И вот теперь так.
Он пришел поздно. Циркулярная пила на ночном, не очень законном, но прибыльном производстве, сломалась, он пытался чинить... Словом, несчастный случай. И вот он стоит, выставив вперед забинтованные по локоть руки. Бинты в красных пятнах, под бинтами – укороченные до одинаковой длины пальцы и рассеченные сухожилия. Его мелко бьёт дрожь, он бледен до зелени, но смотрит прямо. Как всегда прямо. Вот только взгляд, странный взгляд. Меня, конечно, заметили и немедленно выгнали спать. Но я не мог уснуть. Я разглядывал прямоугольники света, вспыхивающие на потолке от фар проезжающих машин, и думал. Передо мной стояли его глаза и виноватый, словно он подвел меня в чем-то большом и важном, взгляд.
Он пришел поздно. Он всегда в то время приходил поздно. И как-то вдруг, в темноте, я понял. Понял, что все эти наши чудесные обои, кровати, вкладыши от жвачки, ручки, пеналы, тетрадки и всё, всё вокруг неразрывно связано с этим его «поздно». Я поднялся и прокрался к родителям в спальню. Мне было важно сказать, но он спал тяжёлым сном, сложив раненые руки на груди. Я решил сказать утром, но утром никому не было до меня дела. Потому что руки, потому что непонятно, как дальше. Никому не было дела, но именно тогда, морозным ноябрьским утром девяносто третьего года, я решил, кем буду, когда вырасту. Я твёрдо решил стать героем – таким же, как мой отец.
Автор: Сергей Макаров
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ