Эту женщину, вдруг поселившуюся на первом этаже, в бывшей квартирке дворника, Наума Петровича, привез сюда сын. Сначала привез ее, на такси, с огромным узлом в руках и старым походным рюкзаком, из которого торчала ручка алюминиевого половника, и гремели внутри ложка да вилка, бултыхаясь в обливной, с черным пятном на дне, миске.
Потом подкатил фургончик с торшером на тонкой, золоченой ножке, с телевизором, кажется, таким же старым, как сама его хозяйка, с комодом, что еле тащили четыре грузчика, кряхтя, волоча по земле тяжеленное дерево, потемневшее, красно-рубиновое, с ручками-ракушками на ящиках. Еще вытащили железную кровать, пожелтевший, потертый матрас, иконки, завернутые в полотенца и простыни, стопки книг, которые уж вряд ли владелица читает, еще что-то в баулах и сумках. Один куль упал на мокрый от дождя асфальт, из дыры выскочил рукав драпового пальто.
-Ну, Витенька, ну, осторожнее, испачкалось вон все! - то и дело встревала женщина, но сын с грузчиками только отворачивались. - Сынок, давай, я подмогу!
Виктор холодно смотрел на нее, отодвигал в сторону и шагал вперед.
-Витенька! - все шептала женщина, хватая сына за рукав. - Ну, пожалуйста!
-Отстань, да отпусти ты! - мужчина недовольно сбрасывал ее руки, как будто отряхиваясь от грязи. - Все, вот твоя квартира, вот ключи. Раз в месяц буду приезжать.
И хлопнул дверью. Цепочка на замке еще долго раскачивалась, звякая то ли о железку на косяке, то ли о тишину, что тяжелым, мутным листом повисла в квартире.
Квартира была и не пуста, как будто. Маленькая кухонька обвешена шкафчиками, напротив плиты квадратный стол с висящей над ним выцветшей картинкой - натюрмортом, окошки выходят во двор, где весело качается на ветру розовато-карминовая, с коробочками семян, мальва, приникнув к ярко-синему, дерзко вскинувшемуся дельфиниуму. Бархатцы и юркие, пушистые одуванчики таращились на прохожих, держа друг друга за листы-растопырки.
Цветниками во дворе занимался всегда Наум. Сколько его помнили, всегда жил он в этой квартирке на первом этаже справа от лестницы, как будто и не рождался, не кричал у мамки на руках, требуя молока, не ходил в школу, таща за спиной тяжелый, разорванный сбоку портфель, не влюблялся и не принимал из рук жены своего первенца. Нет... Он вроде бы всегда сгорбленным, щетинистым мужичком маячил утром во дворе, мел, скреб, поливал, вскапывал, сеял, а потом, сидя на покосившейся, с облезлой краской, лавке, кивал уходящим на работу соседям.
-Здрасьте, дядя Наум! - кричали ребятишки.
-Доброе утро, Наум Петрович! - солидно кивал мужчина из двенадцатой квартиры.
-Бог в помощь! - баба Клава, суетливо завязывая платок под подбородком и дергая за руку внучка, Васеньку, кивала дворнику. - Вечерком занесу кефира, только поставила!
И спешила дальше, перебирая ногами в неизменных калошах.
-Добре, добре, моя хорошая! Медом тебя угощу, заходи!...
Когда Наум вдруг не вышел утром из своей квартирки, это было странно, но все как-то затаились, отгоняя дурные мысли.
-Уехал, мож, куды? - Клавдия несколько раз нажала звонок, прислушалась, поколотила ногой в обитую кожзамом дверь, стараясь не уронить трехлитровую банку с домашним кефиром. - Странно. Наум! Наум Петрович!...
Поставив банку на скамейку во дворе, баба Клава перелезла через ограждение и подошла к окошкам. Шторы, простые, в золотисто-коричневую полоску, были задернуты, внутри как будто горел свет...
...Наум ушел ночью. Он просто лег спать, позволив Карасику, лохматому, одноглазому коту, сесть радом с собой. Ушли оба, тихо, спокойно...
-Всем бы так! - крестилась баба Клава, провожая соседа в последний путь. - Хороший был человек... Простой такой, а какой хороший! А родственников-то нашли? А?
И оглядывалась. Но рядом были только соседи, представители ЖЭКа, да нанятые нести гроб помощники.
-Надо же... Такой человек, а родных нет! Ох, беда, беда! - причитала Клавдия. - Некому и спасибо сказать за такого соседа...
Однажды ее внуку, Ваське, было совсем худо, простыл он на горке зимой, кашлял, лежа с красными, слезящимися глазами , парясь от температуры, а Клава причитала растерянно:
-Не уберегла! Не уберегла, растяпа! Мальчик мой, внучок! Что ж я мамке-то твой скажу!...
Ваську отправили к бабушке "на побывку", уж очень любили эти два человека - старый и малый - играть в "домино", сидя за Клавкиным круглым столом. И вот теперь...
-Чего кричишь, чего лопочешь?! - Наум Петрович, кивнув уходящему врачу, зашел в квартиру, пощупал мальца, посмотрел что-то, повертел его, как куклу, в руках, потом приник к спинке, слушал-слушал.
-Сиди дома, не кутай его. Ложкой пои. Я скоро!
-Да не пьет он! - встрепенулась Клава.
-Все равно, хоть по капле. Поняла? Должен пить! Должен, мать его!!!
И помчался куда-то. Женщина видела, как мелькнула его куртка во дворе, как удивленно повернули головы маргаритки на клумбе, как вскочил Наум в автобус и уехал.
Часа через полтора приехал обратно, ведя за локоть молодого, длинноногого мужчину.
-Вот, смотри.
-А чего сам-то? - удивлялся тот. - Ты ж все сам умеешь!
-Нет! Нет! - отмахивался Наум от этих слов. - Не могу, не надо, не заставляй!
Гость вымыл тогда руки, вытер их протянутым растерянной Клавой мягким, с вышивкой, полотенцем, поправил очки и вошел в комнату.
Васька спал, дрыгая во сне ногами и что-то шепча.
-Бегун? - как бы между делом, осматривая ребенка, спросил гость.
-Что? - растерялась Клавдия.
-Бегун, говорю? Вон, как ногами сучит! Ничего, будет бегать, как миленький!
Он еще что-то спрашивал, попросил лампу настольную, приготовил шприц.
-Наум, может, ты? А я пока рецепт напишу?
-Нет, Сашка! Слышишь, не могу я! Делай!
Мальчишка скривился во сне, дернулся.
-Ничего, до свадьбы заживет. Невеста имеется? - Александр, прищурившись, кивнул на больного.
-Да что вы?! Шесть лет ребенку! - баба Клава даже села.
-А что такого?! Мой в пять выбрал себе даму сердца, вот, теперь, думаем, как отвадить его от этой вертихвостки... Я тут у вас посижу. Скоро еще укол делать...
...А когда все стало хорошо, Клава даже и не просила, кто это вообще был, что за Сашка такой, откуда. Пыталась она сунуть ему пятерку, отблагодарить, что беду отвел, а он только строго посмотрел на нее, потом на Наума, покачал головой и ушел.
-Опоздаю из-за вас! Наум, дальше сам, сможешь?
-Беги, беги, родной! Смогу...
И смог. Что-то там пришептывал, готовил отвары, отослал Клавдию в аптеку, проветрил квартиру, пел песни и качал мальчика, усадив к себе на колени...
...-Вот кто этот Саша-то был? - все сокрушалась Клавдия, стоя у могилы.- Может, сообщить надо, да я ничего не спросила... Вот дура я, дура!
И завыла, громко, тоскливо. Никто не плакал по Науму, значит, ей нужно.
Еще долго горела свечка в ее комнате, в память о соседе...
...Столько всего теплого, доброго было связано с бывшим жильцом, а теперь в его квартире поселилась эта угрюмая женщина. Она долго не выходила на улицу, сидя в комнате при зашторенных окнах и включив радио на полную громкость.
-Да, глухая она, что ли?! Вот послал Бог наказание! - сокрушались соседи.
-А как звать-то ее?
-Да кто ж знает, она ни с кем не разговаривает...
Женщина смотрела в окошко, как люди собираются во дворе, что-то обсуждают, потом вздыхают и расходятся по своим делам.
А цветы Наума потихоньку вяли. Не доходили до них руки, все надеялись на дождь.
-Извините! - женщина вздрогнула от настойчивого стука в окно кухни. - Извините, как вас там?!
Окно распахнулось, выпустив наружу затхлый, сотканный из тяжелых дум воздух.
-Что вам нужно?
-Вот шланг, - Клавдия сунула в окошко конец тяжелого, черного шланга. - Вы кишку-то к крану приладьте! Воду включите, как я скажу. Вас как звать? Я Клава.
-Меня зовут Марина Федоровна. И никакую "кишку", как вы изволили выразиться, я никуда присоединять не буду.
-Ну, видите, вянут! -Клава махнула рукой на садик Наума с поникшими головками цветов. - Дождей не будет еще дня четыре, погибнут, кровиночки! Наум сажал-сажал...
-Я не знаю никакого Наума, мне нет никакого дела до ваших цветов. Для этого есть дворники, есть службы. До свидания!
И захлопнула окно, выбросив наружу шланг. Тот черной, обмякшей змеей упал в траву и конвульсивно задергался, томясь от жажды.
-Ну, как же... Жалко ей, что ли...
Клавдия понимала, что надо было бы как-то по-другому, поделикатнее, что ли, да уж больно обидно за Наумову квартиру, что, простояв всего месяц сиротой, стала обиталищем этой затворницы, Марины Федоровны.
Марина видела, как Клавдия таскает ведра, аккуратно разливая воду на корешки, как корячится, пропалывая клумбы и подвязывая упавшие от ветра стебли мальв.
-Заняться нечем! Устроила тут под окнами хождения, - брюзжала новая жилица. - Деревенщина!
И, задернув шторку, стала сосредоточенно варить в турке кофе...
Марина Федоровна редко выходила на улицу, ни на кого не глядя, шла по своим делам, неся на плече сумку.
-Здравствуйте! - нет-нет, да и здоровались с ней соседи.
Но она не будет им отвечать. Все одним миром мазаны, опять Витя будет злиться, что она "лезет"...
На прошлом месте ее проживания, Марину Федоровну знали все. Номер ее квартиры передавался шепотом из уст в уста. Все с ней здоровались, встретившись взглядом, а чаще прятались по углам, улепетывали по тротуару, ныряли в соседние подъезды, чтобы только Марина Федоровна не обременяла себя лишней беседой.
Не любили там ее, ненавидели. Марина это знала, а от того еще пуще шумела.
То дворник плохо метет улицу, то машину поставили совершенно не там, где она, Марина Федоровна, провозгласившая себя на прошлом собрании председателем дома, это место выделила. Жильцы сначала пререкались с ней, хамили, огрызались, но и на них Марина нашла управу. Участковый, по счастью ли, по неудачному ли стечению его, участкового, обстоятельствам, жил в доме рядом. В зону власти Марины Федоровны он, участковый, не входил, но она все же умела убеждать...
-Да, Марина Федоровна, примем к сведению. Да, что вы! Нам не все равно!
И приходили к Марининым соседям "гости" в форме, проверяли, намекали, "доводили до сведения"...
Пьяница Кирюха, не выдержав однажды ора председателя его жития, кинулся на нее с ножом. Увернулась Маринка, да ловко так, профессионально, как будто сама на "зоне" отбыла неимоверный срок...
Боялись Марину Федоровну, царицу дома, хозяйку двора.
И, вроде бы, правильно все она говорила, да так, что тошно становилось.
Марина Федоровна жила тогда не одна, с сыном Виктором.
Великовозрастный сынок все никак не мог устроить свою личную жизнь, потому как пугались его избранницы такой родни, быстренько уходили и не брали трубку, если Витя звонил им на следующий день.
-Хватит, Витя! - громко, басовито напутствовала мать, стоя рядом с сыном. - Что ты все маешься, то одну приведешь, то другую! Ну, встретились, погуляли, ну, поцеловались там, что такого! Зачем сюда-то таскать? Никак, жениться надумал? Тьфу ты, проклятье. Не надо тебе пока жениться, работай, живи. Вот отец твой...
Но на этом обычно Виктор мать перебивал.
-Не надо об отце. Доконала его, меня тоже довести хочешь! Что ты везде лезешь!
Всеобщее терпение лопнуло весной, когда Марина Федоровна, с сигаретой в зубах и лопатой в тяжелой, грузной руке, решила облагородить придомовую территорию, разнеся вдрызг-полыск детскую площадку. Нагнав работников из ЖЭКа, она встала на ступеньку детской горочки и протрубила начало "конца"...
Своего "конца".
-Вить, ты, как хочешь, а с этим нужно заканчивать, - тихо подозвав к себе мужчину, сказал участковый. - Тут люди собрались ее в "дурку" отправлять. Может, увезешь мать куда? Вот, сколько вы здесь живете, столько она у нас всех кровь пьет...
Виктор осмотрел раздолбанную, вывороченную "с корнем" детскую песочницу, валяющиеся неподалёку доски от горки и турника, бросил взгляд на стоящих в стороне соседей, зарычал и ринулся в квартиру...
...В ЖЭКе помогли найти новое жилье, сами наняли грузовик для переезда, дворники помогли вытащить мебель и сунуть ее в кузов, простили все долги и пожелали счастливого пути.
Марина Федоровна сопротивлялась, кричала, стучала кулаком по столу, а наутро вдруг встала, молча собрала вещи, сложила иконы в наволочки и платки и села ждать сына с машиной.
-Куда, Витюша? В Дом Престарелых? - только и спросила она.
-Ты, что, совсем, мать?! Ну, да, нужна ты им! Другую квартиру тебе нашел. Сиди там тихо, хорошо живи, слышишь?! Иначе беда!...
Она кивала. А у самой в ушах все стучало:
-Бросает! Увезет и бросит! Как муж увез сюда, в этот свой поганый город, увез и бросил, одну, совсем одну... Но Витя обещает навещать, если себя хорошо вести... Надо постараться, надо тихо-тихо сидеть, чтоб Витька не бросил тоже...
...Так и стала жить она бирючкой, угрюмой и молчаливой. Лето шумело за окном, бухая грозами и кидая яблоки на траву, туда-сюда сновали люди, а Марина Федоровна, поджав губы, сидела у телевизора, тихо сидела, внутри все кипело, а она ни "гу-гу", от греха...
Виктор, как и обещал, навещал мать раз в месяц. Марина стала замечать, что и пахнуть от него стало по-другому, и подстригся он, и рубашки, вон, новые, модные носит.
-Ах, ты! Завел кого? Опять вертихвостку?! - начинала она, было, приставать.
Но Виктор только молча ставил на стол сумку с продуктами, пробегался по квартире, чинил, что нужно, потом, положив на стол деньги, хмыкал:
-Ладно, поехал я, некогда.
-Да как же... А обедать?
-Нет времени, извини. Ты не скучай. телевизор работает?
Она растерянно кивала, он надевал кепку и, кивнув на прощание, уходил.
А однажды Марина Федоровна увидела, как остановилась во дворе машина, с водительского сидения вылез ее Витя, рядом с ним сидела какая-то хилая дамочка с огромным животом, еле на сидении умещалась.
Витя что-то спросил у нее, она помотала головой, потом они поцеловались, и Виктор направился к Марининому подъезду.
Тогда он ни словом не обмолвился, что женился, уж полгода как..., что скоро будет ребенок, скоро заорет в их квартирке малыш, а баба Марина даже не возьмет его на руки...
-Витенька, а что, твоя, что ли, машина? - осторожно поинтересовалась Марина Федоровна.
-Нет, у друга взял. Телевизор работает?
-Работает, Витя, работает. Ты расскажешь...
-Извини, мне надо идти.
Хилая барышня уже высовывала голову из машины, ища Витьку глазами...
-Пока... Я люблю тебя, сыночек...
-И я тебя. Пока!...
Как уезжали, она уже не видела. Поплыло все как-то перед глазами, почернело, словно мошки на мир вокруг налетели. В груди застучало и оборвалось...
-Ну... Глаза-то открой, родимая! - Марина Федоровна услышала этот голос откуда-то издалека, будто из длинной трубы. - Пора открыть глазки!
Женщина, жмурясь от яркого солнца, вдруг ворвавшегося в комнату, пожалуй, впервые с тех пор, как она переехала в эту чужую квартиру, открыла глаза.
Какой-то мужчина сидел рядом, сжимая ее руку.
-Ну, оклемалась немножко? Рано ты на тот свет собралась, надо еще внучков понянчить!
Марина Федоровна усмехнулась.
-Да не будет уж у меня внуков. Не дадут мне их на руки, прячут... Ой, больно-то как....
Всхлипнула, закусив губу, отвернулась.
-Зря ты так, Марина, зря! Все еще будет, все перемелется! Давай-ка, ты мне помоги, я тебя до кровати дотащить не могу. Руки ослабли совсем...
-А вы кто? - почувствовав, как ее поднимают с пола, удивленно спросила Марина.
-Наум, я жил тут раньше. Тоже искупал грехи свои, искупал... Квартира это такая, для успокоения. Мне помогла и тебе поможет. Ты за что здесь?
-Наум.... Наум... - протянула Марина Федоровна. - Что-то такое Клавдия говорила. Вы дворник, что клумбы сажал, да?
Тот только молча кивнул.
-Вернулись? В квартиру вернулись? Съезжать мне? - Марина приподнялась, было, но опять осела на подушку.
-Нет, нет, ты лежи, все хорошо, никуда я не вернулся. Оттуда уж не уйдешь. Да мне и хорошо. У всех прощение попросил, со всеми в мире и согласии. И ты так живи! Слышишь?!
В дверь позвонили.
- Я открою. Врач к тебе, врача я вызвал...
Наум ушел в прихожую...
Александр, с чемоданчиком, удивленно наблюдал, как дверь сама собой открылась, как зажегся в прихожей свет, гостеприимно осветив бахилы на тумбочке.
-Извините, можно я зайду? Кто врача вызывал?
Странно... Саша хорошо знал эту квартиру. Здесь когда-то жил его учитель, надежный, умный, талантливый учитель, который однажды сделал ошибку и не простил ее себе... Учителя хоронили без него, без Саши. Он тогда был на конференции в Питере, не знал, только потом пришел на могилу, принес цветы и их с Наумом фотографию после первой Сашкиной самостоятельной операции...
Все, как раньше - и прихожая, и занавески. а нет его, Наума, нет его тут...
-Так я зайду?
Марина Федоровна что-то пролепетала. Александр прошел в комнату...
...-Таблеточки вот эти попьете, завтра из поликлиники придут. А кто вызывал-то? Вы сами?
-Нет, что вы. Тут мужчина был, он тут раньше жил, вот, зашел, видимо, пока я спала...Сказал, что Наумом зовут...
Саша растерялся.
-Наумом Петровичем...
-Что?
-Здесь раньше жил Наум Петрович Бортник.
-Дворник.
-Врач. От Бога врач был, - вздохнул Саша, собираясь. - Учитель мой.
-А клумбы? Он не людей лечил, клумбы, вон, под окнами сажал, - покачала головой Марина.
Александр посмотрел на женщину. Так не хотелось с ней говорить о Науме, она ж не поймет, она совсем из другого теста... Но как будто кто подтолкнул, дернул за язык, наслав проклятие болтливости.
-Он был замечательный врач, Марина Федоровна! Но один раз он ошибся. Всего один раз... - перешел Саша на шепот. - И все. Это перечеркнуло его жизнь.
-Он ошибся, а пациент, видать, умер. Гнать таких врачей надо! - вскинулась Марина.
-Замолчите! Замолчите сейчас же, вы ничего не знаете!...
...Тогда в больнице было очень тяжело. "Неотложки" все везли и везли людей, потому что их больница была дежурной. В "Приемном покое" ругались родственники, что-то требовали, кричали, было душно и муторно.
Наум встал к операционному столу, уже двое суток не спав. Александр ему ассистировал.
Рука учителя вдруг задрожала мелкой, противной дрожью, ослабла. Наум отшатнулся от пациента, закрыв глаза. А скальпель уже прошелся там, где не надо, уже суетились бывшие на подхвате врачи, молясь, чтобы Старуха с косой нынче не вкатилась в их белые, пронизанные чистотой палаты с громким, хищным воем...
Заявление об уходе Наум Петрович написал, когда удостоверился, что с больным все будет хорошо.
-Да что вы, зачем?! Бывает со всяким, отдохнете, и все наладится! - Саша грустно смотрел, как Наум Петрович собирает вещи.
-Нет, Сашка, вовремя нужно уходить. Чувствую я, надо....
И ушел, пропал в своей немой беде, в пустоте и одиночестве. Никого у Наума не было, на работе был женат, с ней под старость лет и развелся, чиркнув заявление на имя директора...
И переехал, не дав нового адреса....
Объявился только, когда соседский Василий заболел. А ведь сам бы мог и уколы сделать, и вылечить. Да немели руки от страха, по плечи висели плетями, до того жутко было... Может, старческое, может, еще что, да позвал Наум Сашку, проявился, вынырнул из неизвестности.
О многом тогда хотел поговорить Александр, похвастаться перед учителем своими успехами, но тот не захотел, не готов был, видимо...
...Марина Федоровна смотрела на строгое, серое лицо врача.
-Наум Петрович был лучшим врачом нашей больницы. Он ушел тогда, когда это было нужно, когда этого потребовало его сердце. А вы не знаете, какое оно было большое! На всех хватало! Своей семьи у него не было, зато столько народа его любило, за руки хватало, как по коридору шел. И сколько бы провожало, если б знали дату похорон! А вы...
-Да я что...
Марина Федоровна вдруг застыла. В углу комнаты стояла темная, холодная тень.
-За мной пришла! - в ужасе прошептала женщина. - За мной!... Ох!
И схватила Сашку за руку. Тот замер, уставившись туда, куда смотрела пациентка.
Но не увидел он там никого, кроме улыбающегося и кивающего Наума. Закрыл он собой Марину, пусть живет себе, внучков балует. Не поздно ей еще, не поздно добру научиться!
-А меня-то кто ж провожать будет?! Все отвернулись! Все... - Марина зажмурилась, а когда открыла глаза, не было уж ни тени, ни Наума. Светло стало так вокруг, запахло вдруг яблоками, терпкими, перезревшими, из детства...
-Ничего! Ничего, все будет хорошо! Кому позвонить, чтобы за вами ухаживали? Полежать нужно, окрепнуть, все у вас впереди! А квартира эта счастливая, вот увидите!
Саша уехал, когда дозвонился Виктору и позвал Клавдию, чтобы присмотрела за больной.
-Ну, давайте, что ли, познакомимся снова - баба Клава тяжело опустилась на стул...
...Оправившись и воспрянув духом после посещений Вити, Марина Федоровна вышла во двор, села на лавочку и осмотрелась. Умытые поливалками тротуары блестели солнечными разводами, клумбы у дома выпячивали вперед черную, жирную землю, так и прося насытить их разноцветными, крепкими цветками.
-Вот немного передохну, и за работу! - решила женщина. - И семена где-то у меня были...
Нашлись и семена, и силы, чтобы посадить, как нужно, поглубже, а потом ждать всходов доброты и счастья. Распустилась на стебельке мальва, темная, рубиново-алая, закачалась радостно, возвещая о рождении внука, первого, долгожданного. Марина Федоровна улыбнулась и, кивая соседям, помчалась на автобусную остановку, поцеловать сына, что сегодня стал отцом.
А Наум, глядя ей вслед, счастливо покачал головой и, словно спросясь у кого-то, положил на кухонный столик букет первых васильков. Для Марины...
