- Ну, ты соня! Ишь, разоспалась, молодая, солнце уже к полудню, а она перину давит. Видала бы тебя Марфа, вот стыдобища- то была, она с ленивых жуть, как не любит. Давай, давай, я , вон, уж телегу притащила, как вьючная лошадь. Пора нам.
Нина сегодня уже была совсем другой - легкой и радостной, даже помолодела лет на десять. Светлая полупрозрачная косынка, повязанная концами назад, скрывала ее волосы и лоб почти до бровей, нежно-голубое платье с вышивкой по вырезу и по краю длинного подола свободно свисало красивыми складками, пряча полное тело, и только растянутая вязаная кофта смотрелась странно, портила ощущение жаркого лета, и казалось, что юной красивой девушке ворчливая бабка дала эту одежку потеплее и заставила укутаться.
Лиза села на кровати, у нее сладко слипались глаза и чуть кружилась голова, она бы сейчас снова упала носом в подушку и спала бы до вечера. Но подруга не унималась, теребила и постепенно в Лизино сознание вернулось настоящее, она вспомнила слова Димки и вскочила, как встрепанная.
- О, Господи! Проспала! Я сейчас, Нин, мигом. Только умоюсь.
Уже через пятнадцать минут они шагали по тропинке, ведущей сквозь негустой лесок к пасеке. Лето уже совсем сникло, сухая трава пригибалась к земле, побитая ранними заморозками, листья редких осин и небольших березок не то что пожелтели, они потемнели скорее, как будто постарались стать незаметнее, не бросаться к глаза. А вот ели, пихты и лиственницы гордо зеленели, стремились свечами в небо, всем своим видом показывая, что сдаваться зиме они не собираются. Дорога оказалась совсем недолгой, они даже не заметили, как она кончилась, и первые ульи показались среди низких кустарников - не ульи, настоящие пеньки, не знать - так и не поймешь.
“У Никодима пасека бортовая, по древним правилам устроена, он эту науку здесь годами изучал, никого не пускает, никому не доверяет”, - на вопросительный взгляд Лизы ответила Нина, - “Ты такой пасеки нигде не увидишь, да и меда такого больше нигде не попробуешь. Он из солнца и цветов соткан. Нектар”.
Нина остановилась не доходя до первой линии ульев, предостерегающе вытянула руку, останавливая Лизу, они положили тяжелую ручку телеги на траву, присели на валяющееся толстенное бревно.
- Без него лучше не лезть туда. Сейчас пчелы, как собаки, на любого бросаются. Они дикие у него, да и качка идет. Посидим.
Лиза кивнула, улеглась прямо на бревно, умостившись головой на Нининых коленях, и, глядя, как несутся по ярко-синему небу клочки сероватых облачков, думала…Она думала, что, наверное, больше не захочет никакой другой жизни… И что кроме Никодима и ребенка от него ей больше никто не нужен. И эта мысль вдруг обожгла ее жгучим стыдом! Потому что в этих ее мечтах не было Алисы. Не было совсем ее маленькой дочери, выстраданной, спасенной, такой несправедливо обиженной. И такой… нелюбимой…
- О, дамы мои явились. А я уж думал, бросили меня на произвол судьбы, теперь Никодим волк-одиночка. А нет… Пришли. Молодчинки!
Димка, как привидение показался среди деревьев, он тащил по жухлой траве здоровенную кадку, и, судя по напрягшимся жилам на крепких, мускулистых руках, кадка эта весила килограмм сто, не меньше. Бандана съехала с его волнистых волос, наперекосяк повисла на затылке, лицо от пота было влажным, бордово лоснилось.
- На пасеку не веду, пчелы злые сейчас. Давайте-ка, девчонки, загружу вам флягу, покатите ее вниз по тропинке, она прямо самоходом покатится. А то времени осталось мало, только разложить успеете, Марфа и явится. Лиза! Просил же тебя потеплее одеться! А ты, как маленькая.
Никодим оставил свою флягу, подошел к Лизе, пригладил ее чуть растрепавшиеся волосы, поцеловал в макушку. И вдруг замер… Чуть отстранил ее от себя, неуверенно вытащил заколки из пучка, в который были забраны ее рыжие локоны, и сделал пару шагов назад. Волосы скользнули вниз, закрыли плечи, в них запутался и поджег их оранжевым пламенем еще теплый солнечный лучик, Лиза откинула волосы назад, и со страхом смотрела, как меняется, бледнея, Димкино лицо.
- Никодим… Что? Что, Дима?
Лиза бросилась к мужику, хотела прижаться всем телом, но он чуть отстранил ее снова, напряженно вглядываясь.
- Лиза…Ты…Лиза? В смысле -та? Лизочка? С первого курса?
В глазах Никодима металось странное, как будто кадры забытого кино листал старый киноаппарат, и эти кадры причиняли ему адскую боль. Он ежился, тер ладонями виски, то бледнел, то краснел, потом вдруг, чуть не потеряв равновесие, прислонился к толстому стволу старой ели. Лиза тихонько взяла его влажные руки в свои ладони, сжала.
- Дим… Как ты себя чувствуешь? Тебе плохо?
Никодим молчал. У него были неживые ледяные ладони, остановившийся взгляд, мертвенно белые щеки, на которых небритая щетина казалась грязью на пергаментной бумаге. Он молча взгромоздил флягу, хрипло проговорил
- Идите. Лиза, Нина, к вечеру надо успеть. Я буду часов в пять, помогу, что не успеете. И блинов напеките, Марфа большая любительница блинков с медом.
Он развернулся и медленно, как будто во сне пошел к пасеке. И его сутулые, враз повисшие плечи превращали его в древнего старика.
…
Лиза с Ниной тащили тележку молча. Вернее, они бежали чуть ли не вприпрыжку впереди нее, чуть поддерживая с двух сторон ручку. направляя ее в нужном направлении. Чуть напрячься им пришлось только у крыльца, да и то они легко вкатили ее в сени по покатому въезду, потом перевалили через низкий порожек и установили у стола. Нина открыла первый туес, утопила половник в тягучем, как янтарная смола меду, но, глядя на совершенно потерявшую лицо Лизу, не выдержала.
- Он узнал тебя, Лиза? Узнал, похоже. Ну и что ты испугалась? Это хорошо, правильно. Нельзя жить с мужиком, у которого нет прошлого. Это невозможно.
Лиза дернулась всем телом, слезы хлынули градом, захлестнули горло, и она зарыдала-завопила, как маленькая, у которой отняли любимую куклу.
- Нина! Нина! Я боюсь! Я боюсь, вдруг он бросит меня теперь! Я умру тогда, я только его нашла. Я как жить тогда буду, чем я буду жить? Нина! Помоги!
Нина нагрузила полный туес меда, отставила его в сторону, схватила Лизу за плечи и тряханула со всей силы!
- Говорю, лярвы! Вы погрязли в своих мелких душонках, а мелкие они потому, что их лярвы вытянули. Не можете жить по-человечески, истинно, свято и правильно. Любить, рожать от любви, жить рядышком, умирать в любви. Черте что у вас в головах, дрянь всякая. Что ты разоралась-то? Иди блины ставь, мужик твой скоро придет, дочка приедет. Работай иди, давай. С любовью жди их, своих родненьких. И Бог тебе поможет.
Лиза вдруг почувствовала, что успокоилась. Погладив живот, успокаивая и разволновавшегося малыша, она ливанула молока в чугунок, сунула в печку, вытянула из старинного деревянного столика короб с мукой. Первый блин, конечно, получился комом, зато второй ажурным кружевом украсил блюдо, золотистое масло впиталось в него сразу, и стопка начала быстро увеличиваться. Какая-то древняя мудрость, как будто впитанная с молоком матери, полностью все поставила на свои места, и когда в дверь вошел Никодим, Лиза посмотрела на него спокойно и любяще.
- Руки помой, я воды нагрела. Да блин не хватай, вот-вот гости явятся. Рубаху смени, на кровать чистую я положила.
Никодим несмело улыбнулся, подошел к Лизе и прижался щекой к ее теплому затылку.